Возвращение Мастера и Маргариты - Людмила Бояджиева

– Не дремлет, – неопределенно отреагировал Жостов, глядя вниз, в черную тень моста.

– А что, ведь рапортовать вашему брату–руководителю есть о чем? Есть чем гордиться? – задиристо подступил к нему Архитектор. – Я отчеты вашего ведомства основательно штудировал на предмет осмысления строительных перспектив. Грандиозный размах! И поверьте – голова идет кругом! За последние каких–то пару лет открыты новые заводы, фабрики, институты! Я вед не праздно здесь митингую. Мне новые технологии и специалисты позарез нужны. И ваше понимание, как руководителя, между прочим, тоже. Не мне, нашему общему грандиозному делу! – Архитектор вдохновился. Он больше не прятал лицо от ветра, на щеках запылал юный румянец. – Строительство Дворца Советов требует переоснащения всей промышленности. Дело–то фантастическое! Территория в три раза больше Кремля. С Храмом мы благополучно разделались. Предстоит по моим прикидкам снести еще порядка ста шестидесяти построек и около полутора десятков передвинуть. И вы знаете, мощная у юных коллег родилась мысль! Превратить Дворец как бы в постамент гигантского памятника Ленину! Я в начале идею эту не разделял, хотел наверху центрального здания статую рабочего с факелом поставить. Предполагал, мелкая моя душонка, что товарищу Сталину больше понравиться обобщенный, так сказать, образ. Символ победившего пролетариата.

Жостов неожиданно хохотнул и перешел на "ты":

– Рассчитывать ты мастер. Решил, значит: Сталину ни чей монумент, кроме собственного, на крыше вашего Дворца видеть не захочется. А если уж не свой, так лучше обобщенный!

– Да не одобрил он рабочего! – горячо и несколько озадаченно парировал Архитектор. Иосиф Виссарионович двумя руками ухватился за идею увековечивания образа Ленина во всепланетном, так сказать, масштабе! Вот это настоящий вождь! Средства на строительство выделяет колоссальные, лично площадку под Дворец выбирал, а корысти никакой. Никакой мании собственного величия!

– Знаю, что ты его к Храму возил, преимущества местоположения расписывал.

– Так после этого визита дело и пошло. Кстати, личная вам от меня, Николай Игнатьевич, благодарность, – глаза Архитектора лукаво сверкнули. Говорят, ваш голос решающим был на заседании комиссии по территории.

– Было дело, – сникнув, зябко ссутулившись, Жостов зашагал к дому.

– И говорят… – семеня сзади, продолжил Архитектор, – говорят вы долго упирались. Вроде даже кое–кому на вас поднажать пришлось. Убедить в правильности. Потом, значит, товарищ Жостов сориентировался верно, мнение коллег и специалистов о сносе Храма поддержал, а находящемуся в строении сумасшедшему попу протянул руку помощи.

– Ага… И это известно, – Николай Игнатьевич резко остановился и развернулся к своему спутнику, столкнувшись с ним. – Лазарь твой все наушничает. – Он прищурился и стиснул в карманах кулаки: – Много вы с ним дров наломали. Совесть–то не щемит, мальчики кровавые в глазах не являются?

– Резковато берете, уважаемый, – не поддержал назревающий конфликт архитектор. – Лес рубят, щепки летят. История нас рассудит. Народ оценит! привычной скороговоркой подвел он итог.

– Народ, говоришь?! Народ оценит! Вот о чем, значит, мечты возвышенные. Верно. Построишь Дворец и прогремишь на весь мир, в Историях будешь печататься. Со всех сторон станут кричать – мастер! Завистники и враги будут задницу лизать, а покровители медали вешать и премиями награждать. К этому ведь в конце концов сводятся любые рассуждения о бескорыстном служении народу. Мастер! – расхохотался Жостов противно, издевательски. – Не верь! Не верь никому, Боря. Ошиблись в небесной канцелярии, перепутали футляры. Ценный груз в кучу дерьма вложили. Талант твой жалко…

– Это уж слишком… Вы пьяны, товарищ Жостов! – потянув за поводок поджимавшую ноги собаку, Архитектор попытался обойти обидчика. Но тот, схватив его за грудки прижал к парапету. За спиной с втянутой в плечи головой светилось зеленью кремлевское окно.

– Постой. Давно у меня руки чесались. С того самого дня, как за решение это чертово проголосовал. Спасовал, понял – не устоять мне против твоей шайки. Словно шакалы оскалились, именем Сталина козыряли! Вы ж его, суки, в своих целях используете, – рука Жестова все туже скручивала архитекторское кашне. – А больше всех подзуживал Храм взрывать родственник твой – Лазарь. Да и ты постарался. Ты, "мастер"… – Хотел Жостов что–то добавить, но лишь махнул рукой, круто развернулся и зашагал прочь.

Архитектор повел шеей, расправил шарф, достал большой белый платок и старательно высморкался. Затем опустил веки и заставил себя дышать методически – выдох в два раза длиннее вдоха. Через пару минут он справился с кипевшим негодованием. Светилась окнами громада ЕГО Дома, в котором жили лучшие люди страны, а на листах ватмана уже рождался образ Дворца, увенчанного стометровой позолоченной статуей Ленина. Монумент невиданной мощи, в три раза выше статуи Свободы! Ширина в плечах – тридцать два метра! Объем головы почти в половину Колонного зала. Ильич будет возвышаться над облаками, а весь мир затаит дыхание от восторга и зависти. Никто, никогда, нигде не переплюнет мастера из Одессы, своими руками делающего историю…

– Мороз, Дуня, зверский, – Архитектор погладил жмущуюся к его ногам собаку. – Загулялись мы с тобой. Завтра банкет в Кремле. Товарищ Сталин, возможно, ходом дела интересоваться станет. А я – чихаю! Запомни, псина, никто, даже самый лучший из живущих на земле строителей, не может чихать на товарища Сталина… – Борис Михайлович Иофан уверенно зашагал к своему дому.

В кабинете Жостова горел свет. В кресле у письменного стола полулежала Варя, целясь в настольную лампу блестящей трубкой. По радио транслировали праздничный концерт. Молодой солист Большого театра Сергей Лемешев проникновенно пел "паду ли я стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она…" Взволнованно шуршал программками и покашливал замерший зал.

– Ой, папка! Так тихо подкрался, я и не слышала. Увлеклась по уши! Нет, ну ты посмотри, посмотри сам! – Варя протянула отцу трубку. – Левчик подарок для Мишеньки сделал. Да ему такую штуковину пока в ручках не удержать.

Жостов взял блестящую трубку. Это был калейдоскоп, но не обычный, сделанный на фабрике детских игрушек или в кружке "умелые руки". Вещицу сработал профессионал, знакомый с передовым заводским производством.

– Хорошая работа, – одобрил Жостов без особого энтузиазма. Стычка с архитектором огорчила его. Нервы совсем ни к черту. Кипит что–то внутри, ворочается, как в жерле вулкана, а тут возьми да на Бориса вылейся. А ведь не его – себя шарфом душить надо было, себя клясть. Одна шайка–лейка, всем и ответ держать. Только кто–то знает о возмездии, а кто–то нет. Вот и живут спокойно, Дворцы проектируют. Тому же, кто сам с собой запутался, покоя нет, и не будет, как не крути.

Зачем, спрашивается, человек несгибаемой воли и железных убеждений ходил ночами в Храм к неприятному и неумному вовсе попу? Что ждал от него? Понятно в общем–то. Хотел проникнуться отвращением к служителю культа, укрепить веру в правоту государственной позиции. А что получил? Сомнения и жалость. Лаву эту в груди кипящую, ищущую выхода получил. Злобу и колебания…

– Ты меня не слушаешь, пап, – надулась Варя, хлопнув перед глазами Жостова ароматными розовыми ладошками. – Я говорю: трубку Левке из алюминия сделали, что для аэропланов идет, зеркальца специальные нарезали и внутри под углом склеили. А на донышко знаешь что насыпали? Да ты посмотри, посмотри сначала…

Жостов поднес трубку к глазу и словно нырнул в пестрый ярмарочный балаган, в детскую лоскутную яркость. Радужным светом залит манеж и выкатят на него вот–вот прямо из давних дней балерины в розовых пачках на смешных одноколесных велосипедах, выбегут рыжие клоуны, тяжело затопают, мотая хоботами, слоны…

Он слегка повернул трубку. Сместились цветные стеклышки, погрузив зеркальный дворец в прохладную синеву. В самый раз вспомнить Жюль–Верна. То ли небесная синева среди горных вершин, то ли океанские глубины, из которых вынырнет загадочный "Наутилус". А потом замелькали радужные миры, так точно, так хитро расчерченные цветными узорами…

– Я мальчишкой над этим прибором долго голову ломал, все думал, почему никогда ни один узор не повторяется. Может с той поры инженерией и увлекся. Теперь и вовсе не понятно. Ведь здесь внутри все картинки, как мгновения нашей жизни: сейчас одно, а едва изменишь угол зрения – все меняется. – Он отдал калейдоскоп дочери. – Хорошая вещица, Михаилу очень полезная.

– Похожа на дверь в другой мир. Приложишь к глазу – и заходи! Знаешь, пап, даже вроде музыка слышится и мысли всякие необычные приходят. Сегодня, конечно, все о Новом годе, о праздниках. Может, потому что стекляшки особые?

– Тяжелые.

– Тяжелые, но отличного качества, по специальным рецептам вареные. Левушка сказал. Как Храм разрушили, он там целую коробку насобирал. И еще приятелям своим роздал.