Возвращение Мастера и Маргариты - Людмила Бояджиева

Задумав поразвлечься, роландовская свита наметила адреса знакомых по текущей прессе лиц. Этими лицами, что вполне понятно, оказались лица государственные, примелькавшиеся, праздновавшие Новый год в загородных резиденциях. Одни – в одних, другие – в других, третьи – в третьих. Показатели комфортности проживания госдеятелей и личные симпатии членов свиты зачастую оказывались обманчивыми. Не все жили согласно доходам, а доходы – явные и скрытые – далеко не всегда соответствовали занимаемой должности и популярности лидера.

Смешливого Батона больше всего тянуло к энергичному политику, бодро выкрикивающему лозунги, в том числе малопонятные и мало приличные в кругу супруги и печального сына.

– Душить их надо, душить! Однозначно! Все отобрать и поделить! Поровну среди своих. Никаких привилегий чужим, блин! – размышлял он вслух, откушивая иноземные деликатесы.

– Котов душить призывает! – взволновался Батон, наблюдавший за жилищем кудрявого.

– Он сумасшедший. У меня есть справка, – заступился Шарль и действительно предъявил бланк с печатями и штемпелями, на котором выделялось непонятное определение "вялотекущая паранойя".

– Я хочу к президенту. Люблю президентов, – канючил Амарелло сверкая праздничным люминисцентным бельмом.

– Э-э… старик. Экселенц сказал – без глупостей. Кеннеди – это не умно. И Линкольн тоже. Постреляют тут без тебя. – У Шарля все еще, несмотря на починенное пенсне, было гнусное настроение.

– Если к президенту нельзя, хочу к бородавчатому. И к рябому, упортвовал Амарелло.

– Зациклился на политике, – присвистнул кот, отчего снег полетел с веток ясеней и во дворике образовалась метель. – Давайте так: всем раздадим поровну, как советовал кудрявый. Да и лысый, что в Мавзолее отдыхает. Но только по списку. Провернем все быстренько и пройдемся по бабам.

– А и правда, хрен с ними, с политиками, – махнул рукой Шарль. – Кого они здесь колышет?

– Голосуем за блиц–программу "шестьсот секунд". Все за, – шустро свернул прения Батон. – Внимание – пуск!

Тут же в разных концах Москвы и даже в пригороде, в жилищах, оборудованных драгоценной импортной вечной сантехникой, заурчало в трубах и донеслась к праздничному столу невообразимая даже для привокзального российского сортира вонь.

– Глянь, откуда тянет, – прервал кудрявый свои парламентские речи прямым обращение к жене. – Всех надо сажать. В вагоны и на Колыму! Пусть параши чистят, демократы гребаные.

– Вова! – взвизгнула в туалете женщина и, изменившись лицом, выскочила в коридор. Вслед за ней по дубовому паркету двигалась вулканическая масса фекалийного содержания.

Вызванная пострадавшими "Техпомощь" явилась не быстро.

– Ну что, засрались? – недовольно потянул носом прямо с порога специалист с кольцами толстой проволоки на плече. Лицо у него было открытое, мужественное, русское, как на плакатах, зовущих молодежь в Сибирь. И сам он был решительный, крепкий – из тех, кому по расчетам кудрявого, предстояло осуществлять его программу в действии.

– Тросов на вас не напасешься. По будням – на службе, в праздники дома. И все за свое – по уши в дерьме.

Шмякая сапогами в зловонной жиже, хмурый пролетарий двинулся к месту аварии. Оттуда донеслось гневное:

– Чего документы в сортир ложите? Во, говнюки! – показал он напарнику ком извлеченных из унитаза бланков с цветными портретами кудрявого.

– Заткни хайло! Я – представитель власти! – не щадя красного пиджака налетел с кулаками на испачкавшегося специалиста политик.

– Тем более. Пошел на хер, убийца, – с необоснованной яростью парировал рабочий, пренебрегая дракой. Широко размахивая своей проволокой, он со знанием дела шуровал ею в унитазе. Итальянский кафель, германские полотенца, зеркала и флакончики знаменитых во всем мире фирм щедро покрывались знаками справедливого возмездия.

Аналогичные инциденты произошли и у политических оппонентов кудрявого, о чем он не знал. Каждый полагал, что неприятности коснулись лишь его одного во время мирных возлияний, смакования домашнего пирога со стерлядью, умной беседы или десерта с интимом.

Среди затопленцев фекалийными массами даже оказался один, павший смерть храбрых при исполнении священного долга. Лидер партии Патриотических сил, будучи утомлен традиционным славянским ритуалом возлияний, почуял неладное не сразу и долго еще декламировал с нарастающим вдохновением "там русский дух, там Русью пахнет!", сидя в одиночестве под алыми стягами с паукообразной символикой. Когда лидер, роняя со стола посуду, нетвердо поднялся, что бы отсалютовать взметенной рукой портретам Сталина и Берии, его ботинки зашмякали в ползущей из коридора жиже. Страшное нашествие инородных сил, спровоцированное врагами отечества, стремилось опоганить святыни! Сорвав со стены атаманскую шашку, Каркашов бросился на врага и крушил все вокруг, выкрикивая под свист клинка: "Жидовская харя, армянская харя, чучмекское рыло, говнилы демократии!" Здесь, как выяснилось позже при вскрытии тела и судебном разбирательстве, воин поперхнулся отрыжкой, закашлялся, запутался в павших знаменах и свалился ничком в канализационные безобразия, где и был найден утром товарищами по оружию в бездыханным состоянии.

– Им это дерьмо еще долго разгребать придется, – отмахнулся Амарелло. – А нам то что с этого? Скучно.

Пауза затянулась. Сидели, скучая, вертя головами и разглядывая окружающие дома. Инициативу вновь проявил Батон.

– А как же с мафией? Я готовился! Я читал про мафию. Я ее даже видел!

– Ага. Пальцева и его гостей. Шелупонь, – невесело хмыкнул Шарль.

– Во, во! Пальнем по этим! Противные, – поддержал Кота Амарелло.

– У меня есть списки. Состав большой, подарчной массы не хватит. Московские коллекторы опорожнены на политиков… Надо запросить помощь в Европе. – Задумался Батон.

– Ё-моё! – Шарль схватился за голову. – Ну и праздничек… Вон в шестнадцатиэтажке распахнули окна и мечутся. Видать – из нашей клиентуры.

– Пахнет вонью, – лирически улыбнулся Амарелло. – Может пострелять тех, кто будет разбегаться?

– Узколобый примитивизм, – отрубил Шарль.

– Если мы будем спорить, то не уложимся в праздничную ночь. Как самый молодой и энергичный, как подлинный секс–символ группы, беру ответственность на себя. Три утра, господа! Я предлагаю вот что… – Батон хитро прищурился, прокручивая в остроухой голове новогодний сюрприз. Его соображения уловили и одобрили.

– Выпускай! – скомандовал Амарелло. Шарль молча кивнул.

С выполнением задумки Батона произошли накладки. Он не учел временных поясов и то, что российские мафиози предпочитают новогодничать в теплых краях.

В результате мирно завтракавший на террасе у моря человек – весь в белом, хлопковом, мнущемся, шуганул газетой неведомо откуда взявшегося в этих местах ворона. Но тот не улетел, а уселся на верчено–золоченую спинку кресла.

– Умная птичка, – просюсюкала завтракавшая с господином юная леди, ненавязчиво перетянутая кое–где по загорелому телу яркими жгутиками. И кинула птице кусочек омлета с рыжиками. – Смотри, Сева, грибов не ест, блин.

Сева Бароновский, известный в деловых кругах под кличкой Барон, поморщился – он не любил птиц. Не любил животных, людей, завтракавшую с ним красотку. Ее он хотел. Но слабо, для антуража. Зато очень сильно и по–настоящему хотел денег. Чем дальше – тем больше. Чем больше, тем свирепей. Деньги вдохновляли и составляли смысл. Ради них, не замечая ни синего моря, ни искательно прилипчивого солнца, ни дня, ни ночи, вертелся Барон, как наскипидаренный. Убрать, подставить, крутануть, хапнуть. Еще, еще, еще… Богатство не привилегия и не блажь – это судьба.

Ворон повел рубиновым глазом, уставился на господина в белом и отчетливо произнес:

– Сдохнешь, Сева. Как собака под забором. Такая ж трагедия, мамочка моя!… – птица взлетела, оставив на столе между вазочкой с орхидеями и кофейной чашкой музейного фарфора вырезку из газеты, где рядом с рекламой колготок Сан–Пеллегрино в разделе криминальной хроники сухо сообщалось о расстреле и зверском сожжении в собственной машине известного российского бизнесмена Бароновского. Указывалось имя, кличка и сфера деятельности. На фотографии был изображен Сева, снятый с бокалом на каком–то фуршете, а рядом запечатлено место происшествия, действительно, у невзрачного фабричного забора. Сбоку красным фломастером была проставлена дата. Барон пригляделся – не фломастер использовал писавший – свежую кровь. Тонко пискнув, он повалился на бок, потянув на себя скатерть. Кофе залил белую тенниску, украшенную всемирно знаменитым фирменным знаком…

…Десятки черных птиц, блестя гробовым оперением, накаркали в эту ночь скорую кончину не одному из бодрых хозяев жизни, предполагавших обитать на этой земле в том же статусе вечно. Увы, срок истекал. Сообщение мало кого радовало. Иногда вызывало лишь легкое замешательство, порой повергало в трепет и даже приводило к летальному исходу. Особенно не повезло тем, кто по странному стечению обстоятельств получил новогодние "подарки" от шутников по двум направлениям – и как госдеятели, и как мафиози. Им, сражающимся с канализационными лавами подобно жителям печально известной Помпеи, пришлось еще отбиваться от нападок воронья, кружившего над бедствием со своими не своевременными сообщениями.