Освобождение души - Михаил Коряков

Круглый, залитый асфальтом дворик. Зеленая клумба, искрящаяся под солнцем струя фонтана. У главного подъезда — широкие ступени, колонны, высокие стеклянные двери, за которыми виднеется вестибюль, отделанный красным штофом, лепным золотом, устланный дорогими коврами. Там приемные залы, покои посла — это все особо и как-бы отдельно от посольства. Посол появляется редко: он массивен, плешив, на горбатом носу — очки в толстой черепаховой оправе; у него совсем молоденькая; круглолицая жена с веселыми карими глазами. Хозяин посольства — не посол, а советник посольства, А. А. Гузовский, про которого известно, что он резидент НКВД. Живет он не в посольстве, а на площади Мальзерб. Он коренаст, подвижен, одет небрежно, ездит по Парижу один, без шофера, в крохотном «опеле».

По сторонам дворика — трехэтажные, темно-желтые стены. Первые два этажа — кабинеты, отделы; много тяжелых стальных дверей, сигнализация, решеточки, глазки. На третьем — квартиры. Живут скученно — трое или четверо, всей семьей, в одной комнате. Есть и четвертый этаж — чердачный, с окнами в покатой крыше. Там бытовые службы. По воскресеньям там жены, бросив грудных ребятишек на руки мужьям, мыкаются у дымящихся, вскипающих мыльной пеной ванн, среди веревок для сушки белья, протянутых по длинному узкому коридору. Нанимать нянек или прислуг — француженок, русских эмигранток — не позволяется.

Выйдя из проходной на дворик, я увидел возле клумбы, блестевшей мокрой травой, Ф. И. Видясова с ребенком на руках и генерала Вихорева. Первый секретарь посольства Видясов был не только мой начальник по газете «Вести с родины», но и товарищ: мы вместе учились, хоть и на разных факультетах, в московском ИФЛИ. Он был добр, отзывчив, принял во мне горячее участие, когда меня привезли в Париж. Разговаривая с генералом, он забавлялся с сынишкой, подбрасывая его на воздух. Белый и пухлый, в вязаном колпачке с кисточкой, мальчишка лениво пищал, смеялся:

— Коряков! — позвал меня Видясов. — Товарищ генерал, позвольте вам представить капитана Корякова… наш новый технический редактор «Вестей с родины». К тому-же, товарищ мой по институту.

— Твой товарищ? — насмешливо переспросил генерал и протянул мне руку, поросшую рыжими волосами. Он был откормленный, розовощекий толстяк. От него несло крепкими духами. Китель, сшитый из добротного американского материала, имел голубые кантики. На голубом околыше фуражки блестела вышитая золотой канителью крылатая эмблема советских воздушных сил — «капуста», как ее называют летчики.

— О, вы из авиации, товарищ генерал! — воскликнул я не без удовольствия. — Последние два года я тоже служил в авиации… военным корреспондентом при Шестой Воздушной.

— Вот как… — безразлично протянул Вихорев, но тотчас же, быстро, как-бы захватывая меня врасплох, спросил: — Кто командовал Шестой армией?

— В конце 1942 года, когда Шестерка только формировалась на Северо-Западном фронте, командующим был генерал-лейтенант авиации Даниил Федорович Кондратюк. Теперь ею командует генерал-лейтенант авиации Федор Павлович Полынин. Вы наверняка их знаете.

— Нет, не знаю, — сухо ответил Вихорев.

«Как странно», — подумал я. Д. Ф. Кондратюк, ныне генерал-полковник, находился с 1943 года в Москве, в штабе ВВС, военно-воздушных сил Красной армии, был заместителем маршала авиации Новикова. Как это авиационный генерал мог не знать Кондратюка?

— Вам не доводилось, товарищ генерал, встречаться с Георгием Александровичем Ивановым? — не отставал я, всей душой желая найти общего знакомого. — Это мой хороший приятель.

— Нет, не доводилось.

«Что за чертовщина!» — выругался я в душе. Г. А. Иванов, генерал-майор авиации, командовал гвардейским истребительным корпусом. В марте 1943 года я написал статью «Новое в тактике воздушного врага», которая появилась под его именем. Эта статья, опубликованная в «Красной звезде», явилась предметов большой дискуссии. Имя Г. А. Иванова — отважного летчика-истребителя и талантливого командира, обладавшего тактическим чутьем — было известно всем, кто хоть как-то соприкасался с авиацией.

Видясов, желая скрыть смущение, кряхтел и ухал на сынишку, то подбрасывал на воздух, то пытался поставить на ноги. Не понимая, в чем дело, я продолжал наседать на генерала. Все более становилось очевидным, что он вообще никого не знал в авиации и ничего не знал об авиации. Наконец, он раздраженно — негромким голосом, похожим на бурчание в животе — закончил разговор:

— Нет, в ВВС я не был… я был в другом месте. — И заметив в дверях проходной низенького, толстенького, пожилого офицера, крикнул: — Ну, и пропал ты, Штранге! Полчаса тебя дожидался…

«Штранге!» — метнуло мне в голову. Как-раз мой приятель-эмигрант спрашивал меня, не знаком ли я с Михаилом Михайловичем Штранге, и рассказал мне странную историю. Жил-был во Франции некий Штранге — во время войны, при немецкой оккупации. Неизвестно, где работал, на какие средства жил. Держался скромно, одиноко. То появлялся в Париже, то куда-то уезжал. Все, кто знали его, принимали за старого эмигранта. Но тотчас же по освобождении Парижа от немцев вдруг увидели: Штранге в кителе с золотыми погонами и тремя звездочками — в чине старшего лейтенанта. Несколько спустя прибыла военная репатриационная миссия — Штранге стал адъютантом генерал-майора авиации Вихорева.

— В кафе на рю дю Бак папирос не оказалось, — пожал плечами Штранге, передавая генералу пачку «Честерфильда». — Пришлось добежать до «Лютеции».

— Вы, я вижу, хорошо знакомы с черным рынком в Париже? — улыбнулся я старшему лейтенанту.

— Да, Париж я знаю, — проговорил Штранге и кинулся, забегая перед генералом, открыть ему дверцу большого черного «паккарда».

Несколько позже я узнал, что ген. Вихорев никогда не служил в авиации. Он был чекист, в НКВД сделал всю свою карьеру. Авиационную форму носил для близира, как и многие другие офицеры военной репатриационной миссии. Впрочем, миссия эта занималась не столько репатриацией, сколько другими делами. В то время, как Гузовский был начальником «общей сети» НКВД, генерал Вихорев был начальником так называемой «тактической сети» НКВД во Франции.

На пороге появилась полногрудая женщина в ситцевом халатике. Волосы ее были мелко и часто скручены папильотками. На широком лице задирался маленький пудреный носик.

— Комендант! Вы не видели коменданта? — кричала она и хлопала по толстому бедру. — Ох, и комендант у нас в посольстве. Лифт опять не действует!

Женщина эта работала в экспедиции: ведала упаковкой дипломатической почты. Принадлежа к штату посольства, она свысока посматривала на жен, просто живших при мужьях — шоферах и курьерах, покрикивала даже на коменданта. Недавно, когда праздновали День Победы, ей было впервые позволено присутствовать на торжественном приеме, в бело-золотых залах посольства, куда съехался весь дипломатический корпус Парижа. Она была там в платье, аляповато расшитом золотом, и потом всем рассказывала, как Жак Дюкло, у стола с водкой и закусками, сказал ей по-русски: «Здравствуйте». Упаковщица почты продвигалась по иерархической лестнице.

— Тут комендант! — Из окна столовой на втором этаже, раздвинув белые занавески, высунулось одутловатое лицо с воровскими шныркими глазами.

— Ну, что вам нужно от коменданта? Лифт… так, его-же чини-не чини, он портится! Пока ребятишек отсюда не уберут, я ни за что не отвечаю.

Комендант исчез за белыми занавесками. Женщина в халатике и папильотках пошла, чертыхаясь, подниматься по крутой, узкой лестнице. Наверху, на лестничной площадке, кучились ребятишки. В посольстве их было много: не меньше тридцати-сорока. Жилось им невесело: целыми днями — на круглом асфальтовом дворике за высокими стенами. Неподалеку — Тюильери. Там, в садах, пестро разукрашенные кукольные театры, качели, пони в тележках, пруды, где дети кормят рыбок и пускают кораблики. По воскресеньям и четвергам там веселые, шумные детские гулянья. Но, избегая связей с местным населением, ребятишек из посольства туда не водили. Излюбленным занятием ребятишек было кататься вверх и вниз на лифте, но лифт скоро портился и потом целую неделю стоял в ремонте. Тогда ребятишки собирались наверху, на лестнице, и, навалившись животами на перила, свесившись стрижеными головами в пролет, плевали все разом вниз: чей плевок долетит быстрее? Плевки летели долго, путались так, что невозможно было уследить за ними, и когда долетали, расплющивались, наполняя треском лестничную клетку, вопрос, «чей быстрее», оставался неразрешенным.

— У-у, черти! Нету на вас никакой холеры! — заругалась женщина в халатике, увидев ребятишек.

Те, не окончив спора, «чей плевок быстрее», соскочили с перил и шумной гурьбой пробежали вниз мимо злой, сварливой упаковщицы.