Освобождение души - Михаил Коряков

Те, не окончив спора, «чей плевок быстрее», соскочили с перил и шумной гурьбой пробежали вниз мимо злой, сварливой упаковщицы.

На дворе ребятишки плотной живой стенкой окружили «кадилак», стоявший с приподнятым капотом, Шофер, посвистывая, копался в стальных кишочках, мотора. Ребятишки лепились на закрылки, заглядывали в нутро. Но и это развлечение кончилось, пришел полковник, шофер опустил капот, открылись широкие ворота и машина уехала. Мальчишки послонялись по двору, подергали за косички белобрысую и курносую девочку — «плаксу Лильку» — и пошли по коридорам — отвинчивать колпачки с электрических выключателей. Если надеть колпачек на лучинку, получается как-бы шпага…

Проведя в посольстве добрых два часа, я ничего не вынюхал про газеты, исчезнувшие из ящика письменного стола. Подошло время обедать. В столовой сидели комендант и Коля-шифровальщик. На столике перед ними громоздились пустые и полупустые пивные бутылки, две пепельницы, полные окурков. На полу у стены стояла вазочка с гвоздикой — на столе ей не хватило места.

— Ага, вот и не знаешь! — воскликнул Коля-шифровалыцик. Он был бойкий и веселый паренек в белой вышитой рубашке. В будни он работал в шифровальном бюро — за двойными стальными дверьми — по 14–16 часов. Но по воскресеньями не знал, куда деться: скука… Теперь он донимал коменданта игрой в какие-то загадки-отгадки.

Комендант жевал бутерброд с бужениной. Желваки катались на скулах. Быстрыми глазками моргнул на меня, только я присел к соседнему столику. Коля-шифровальщик обратился ко мне:

— Ну, посмотрим, капитан, как ты Москву знаешь. Скажи мне… — Коля-шифровальщик хотел, видимо, задать мне загадку покаверзнее, но вдруг уставился блестящими, как черные маслины, глазами на дверь.

В столовую вошла директорша в белом халате, а за нею две незнакомых девушки. Они поздоровались: «Здравствуйте». — «Здравствуйте, коли не шутите», — ответил Коля. Директорша показала им столик в углу, украшенный букетиком розовой гвоздики.

Кто такие? Как и Коля, я таращил на них глаза. Одна была высока и дородна, в темно-синем костюме; другая помельче, в вязаной голубой кофте с выпушками. Официантка внесла миску дымящегося борща, девушки налили тарелки. Та, что была в вязаной кофте, сидела прямо, глядя вниз, с притушенным выражением неправильного скуловатого лица. Ее подруга, расстегнув костюм и оправив на высокой груди белую кипень батиста, поводила карими выпуклыми глазами по зале; пар, подымавшийся над тарелкой, заволакивал ее круглое, красивое лицо.

— Так вот, капитан, — продолжал Коля-шифровальщик. — Где в Москве часы с большим темно-синим циферблатом, украшенным знаками Зодиака?

Не успел я ответить, как кареглазая девушка произнесла:

— На Казанском вокзале.

— Вы — москвичка! — воскликнул я.

— Коренная, — улыбнулась девушка.

Впрямь, полная, налитая янтарными соками, Она напоминала московскую — кустодиевскую — купчиху. Над темными глазами блестели черные соболиные брови.

— Наверно, в Америку едете? — угрюмо спросил Коля-шифровальщик. Последнее время в Америку ехали, останавливаясь в Париже на два-три дня какие-то профсоюзные и торговые делегации, при которых были и девушки-переводчицы.

— Нет, в Париж приехали, — сказала девушка.

— Я из Каира, а подруга моя из Брюсселя.

Подруга — некрасивая, скуловатая — все молчала, глядя перед собой в тарелку. Но минуту спустя мы уже знали, что эту буку зовут «Фая», а московскую красавицу — Маруся Петрова. Переговариваться через столики было неудобно, и мы с Колей-шифровальщиком поднялись, чтобы пересесть к девушкам. Но в столовую вдруг пришла курьерша:

— Товарищ капитан Коряков, Панченко велел вам немедленно прийти к нему в кабинет.

Вот они — газеты! Подтянув ремень, одернув гимнастерку, я — будь, что будет! — по-военному пошел прямо на опасность. Газеты пропали вчера в обед. По-видимому, Панченко вечером и утром сегодня ознакомился с «контрреволюционной литературой» и теперь меня ждут какие-то «организационные выводы».

Панченко, Яков Кузьмич, официально числился третьим атташе посольства. Но когда я спросил машинистку, которая находилась в посольстве уже четыре года, чем именно занимается Панченко, она посмотрела на меня удивленными глазами.

— Не знаю… Атташе…

Однажды я увидел: курьерша ходила с листом и оповещала, что «Панченко велел идти на профсоюзное собрание». Я посмотрел в список — там не было моей фамилии. В конце списка стояла подпись: «Профорг Я. Панченко». Желая глубже понять жизнь в посольстве, я хотел пойти на это собрание. Зашел к Панченке и спросил:

— Почему меня нет в списке? Я — тоже член профсоюза.

Панченко снисходительно улыбнулся:

— Видишь ли, ты член профсоюза печатников. А наш профсоюз — несколько особый. Ты — член партии?

— Нет, не член партии, но член профсоюза.

— Экий ты чудак! — засмеялся Панченко. — Тебе в Москве не надоели общественные нагрузки? Отдохни покамест. Приедешь домой, опять включишься в профсоюзную работу.

Как оказалось, в посольстве не было партийной организации. Официально, в посольстве не было ни одного члена партии: все — беспартийные, только члены профессионального союза. На деле, все были членами партии, но перед тем, как ехать за — границу, членские партийные билеты сдавались в ЦК ВКП(б) на хранение. «Профсоюзная организация» в посольстве несла ту же функцию, что и авиационная форма генерала Вихорева: маскировка. Разговаривая с Панченко, я заметил у него на столе напечатанное на машинке письмо, которое было адресовано «заведующему иностранным отделом ЦК ВКП(б) тов. Струнникову». Панченко был не профорг, а парторг, руководитель партийной организации в посольстве.

Несмотря на то, что всех посылаемых на заграничную работу проверяют в Москве многочисленные комиссии, за ними нужен глаз и глаз в посольстве. Буржуазное окружение, капиталистическая зараза, всяческие соблазны… Был уже случай: перепрыгнул через высокую стену и бежал Беседовский. На Панченко лежала обязанность наблюдать за каждым сотрудником посольства, предохранять его от опасности заражения, а при первых симптомах болезни, склонности к «невозвращенству» немедленно отправлять в Москву. Именно от Панченко зависело пребывание того или иного сотрудника посольства в Париже.

На торжественных приемах в посольстве Панченко появлялся в черном дипломатическом мундире: на плечах серебряные погоны, на поясе кортик с золоченой рукояткой. Посмотреть на него, никак не догадаться, что десять лет назад этот молодой «дипломат» был смазчиком вагонов на одной из южных железных дорог. Панченко, пожалуй, и сам позабыл о тех днях, когда он в грязной, замасленной спецовке лазил с масленкой под вагонами. Теперь он отмылся, отъелся и если вспоминал о том, что был когда-то рабочим, то только затем, чтобы похвастаться, как он быстро выдвинулся. Впрямь, рабочим Панченко был недолго: он с первых шагов проявил интерес к политике — выступал на собраниях, разоблачал «вредителей», «саботажников», «оппортунистов», доносил, наверное, и в НКВД, вступил в партию, вскоре его перевели в политический отдел железнодорожного узла. Панченко делал карьеру: оттуда продвинулся в политическое управление железной дороги, потом — в политическое управление министерства путей сообщения, наконец, на партийную работу в министерство иностранных дел. Панченко был невежественный, необразованный человек, но его голова, как виктрола — пластинками, была напичкана цитатами из классиков марксизма, в особенности же из «Вопросов ленинизма» Сталина и «Краткого курса истории ВКП(б)»; по части цитат он мог перещеголять любого «образованного». Несмотря на то, что Панченко не знал ни одного иностранного языка, он был возведен в ранг «атташе», получил мундир с погонами и поехал с молодой женой в Париж. Должность хорошо оплачиваемая: в 1946 году, когда парижский рабочий в среднем получал шесть-восемь тысяч франков, Панченко получал 65.000 франков, имея бесплатную квартиру при посольстве, питаясь по особому «дипломатическому пайку». «Паек» был такой: на одну неделю Панченко получал столько мяса, масла, сыра, яиц, сколько парижский рабочий вряд ли имел за три месяца; месячный паек на двоих стоил 3.000 франков. На остальные 62.000 франков Панченко покупал золотые вещи, шил костюмы и платья жене, копил деньги в сберегательной кассе. То был поднимающийся «пролетарий-миллионер» новой советской формации.

Понятно, Панченко держался обеими руками за кресло, в котором теперь сидел. Каждую минуту своей жизни, все свои силы и энергию он посвящал тому, чтобы как можно лучше выполнять свою обязанность — следить за служащими посольства. Преуспевающий советский бюрократ, одетый цитатами, точно латами, он был непроницаем для «капиталистической заразы». Внутри посольства Панченко раскинул густую, плотно сплетенную сеть агентуры, состоявшую, главным образом, из курьеров, уборщиц, шоферов. Те доносили ему решительно обо всем; от него не ускользали даже интимные подробности жизни сотрудников посольства. Панченко держался крайне независимо. Все — кажется, даже сам посол — его боялись.