Разглашению не подлежит. Осьминожка. Полковник Сун - Ян Флеминг

Прошлым вечером, который, по моему мнению, можно считать типичным, между шестью и семью, когда все должно происходить, появилось несколько человек, вошли и вышли через ту боковую дверь. Похожи на гражданских служащих. До этого ничего чрезвычайного — обычный поток людей входящих и выходящих из загруженного делами правительственного здания — кроме, и это главное, целого проклятого женского оркестра. Поднимают дьявольский шум в некоторых концертных залах, где они выступают. Часть здания отведена под Министерство культуры. Помимо этого ничего подозрительного. Конечно, нет и следа присутствия людей КГБ, о которых нам известно, и никакого свидетельства о подготовке к работе, подобной той. Но этого и не будет. Это осторожные парни, наши противники. Во всяком случае, присмотритесь. Хорошенько. Не забудьте, что сейчас темнее, чем будет завтра. Около шести. Но общую картину вы можете уже получить.

Бонд получил «общую картину», и она владела его воображением много после того, как его сосед заснул и захрапел с каким-то мягким постоянным присвистыванием.

Да, у него сложилась эта картина — чуть заметное движение среди темных руин на другой стороне сверкающего потока огней, затем все застыло, затем безумный зигзагообразный спринт человека в ярком свете дуговых ламп, треск выстрелов и либо съежившееся, распростертое посреди широкой улицы тело, либо шум от того, как он продирается вперед сквозь заросли и нагромождения камней в Западном секторе. Внезапная смерть или бегство к дому. Поистине трудное испытание! Сколько времени придется Бонду выслеживать русского снайпера в одном из этих темных окон? И надо убить его? И на все пять секунд? Десять? Когда заря озарила кромку штор металлическим Светом, Бонд капитулировал перед своим возбужденным мозгом. Тот выиграл.

Бонд прошел потихоньку в ванную комнату и осмотрел ряды бутылочек с лекарствами, которые Секретная служба заботливо предоставила в распоряжение палача, чтобы он пребывал в хорошей форме. Он выбрал туинал, две порции из красно-голубой мерки, запив их стаканом воды, и вернулся в кровать. Затем заснул как убитый.

Он проснулся в полдень. В квартире никого не было. Бонд отдернул шторы, чтобы впустить серый прусский день, и, встав подальше от окна, начал рассматривать тускло-серый Берлин. Он слышал шум трамвая и отдаленный скрежет железной дороги, делающей изгиб к станции зоопарка. Он быстро и невольно взглянул на то, что рассматривал вчера вечером.

Отогнав от себя мысли о вечере, он раздумывал, как провести время. В конце концов, остановился на двух вариантах — посещении респектабельного на вид коричневого дома на Клаузевитцштрассе, известного всем консьержкам и шоферам такси, или поездке к Ванзее и энергичной прогулке в Грюнвальде. Добродетель восторжествовала. Бонд вышел на холодную улицу и взял такси до станции у Зоопарка.

Хорошенькие молодые деревца вокруг длинного озера уже были затронуты дыханием осени и среди зелени появились золотые краски. Бонд быстро шагал в течение двух часов вдоль засыпанных листьями дорожек, затем выбрал ресторан с застекленной верандой над озером и с большим наслаждением выпил крепкий чай, закусив двойной порцией селедки в сметане с луковыми колечками и запив двумя «Моле мит Корн» — берлинским эквивалентом «Котельщика и его помощника» (виски с пивом) и все это завершил сухим Ловенбрау. После этого, чувствуя себя взбодренным, он сел в вагон поезда и отправился обратно в город.

На улице около дома какой-то непонятный молодой человек копался в моторе черного «Опель-Капитана». Он не высунул даже головы из-под капота, когда Бонд прошел мимо него, подошел к двери и нажал звонок.

Капитан Сэндер заверил, что это был «друг» — капрал из транспортной секции Западноберлинской Станции. Он починил какую-то несвоевременную поломку в моторе у «Опеля». Каждый вечер с шести до семи он будет наготове, чтобы произвести серию многократных выхлопов, когда поступит по воки-токи сигнал от Сэндера начать пальбу. Это будет каким-то прикрытием для звуков выстрелов, когда Бонд вступит в дело. Иначе соседи могут поднять на ноги полицию и потребуется масса тяжких объяснений. Их прибежище находилось в американском секторе, и хотя американские «друзья» дали Западно-берлинской Станции «добро» на операцию, сами «друзья» были, естественно, озабочены, чтобы это была чистая работа без каких-либо последствий.

На Бонда произвела благоприятное впечатление эта задумка с машиной, так же как и весьма деловые приготовления, сделанные для него в жилой комнате. Там, позади спинки его высокой кровати, представляющей отличную огневую позицию, вплотную к подоконнику был установлен специальный стенд и поперек него лежал «Винчестер», конец ствола которого упирался в занавеску. Деревянные и все металлические части ружья и снайперскопа были выкрашены в матовую черную краску. На кровати лежал черный мрачный вечерний наряд: черный бархатный капюшон, с пришитой доходящей до пояса рубахой из того же материала. У капюшона были большие прорези для глаз и рта. Это напомнило Бонду старые картинки об испанской инквизиции или безликого палача на платформе гильотины во времена Французской революции. Такой же капюшон лежал на кровати капитана Сэндера и на его части подоконника лежал бинокль для ночного видения и микрофон от воки-токи.

Капитан Сэндер с лицом озабоченным и напряженным сказал, что со Станции не поступало никаких сообщений. Никаких изменений в ситуации, насколько им известно. Не хочет ли Бонд закусить? Или чашку чая? Может быть что-нибудь успокоительное? В ванной комнате имеются различные лекарства.

Бонд придал своему лицу веселое, расслабленное выражение и сказал «нет, благодарю». Он дал бодрый отчет о том, как провел часть дня, а в это время артерия в районе его солнечного сплетения начала мягко биться, поскольку его внутреннее напряжение возрастало как закручивающаяся часовая спираль. Наконец, его недлинный рассказ иссяк и он растянулся на своей кровати с немецким детективом, который он купил во время своих блужданий. А капитан Сэндер возбужденно прохаживался по комнате, поглядывая непрестанно на часы и непрерывно курил сигареты «Кент» с фильтром через данхилловский мундштук (он был аккуратным человеком).

Выбранный Джеймсом Бондом материал для чтива, на что его подтолкнула эффектная обложка с полуголой девицей, привязанной ремнями к кровати, оказался весьма удачным для подобного случая. Заголовок гласил: «Смерть, проклятие, измена». Заголовок свидетельствовал о том, что девица не только жестоко пострадала, подверглась надругательству и была предана, но что ей пришлось испить свои страдания полной чашей. Джеймс Бонд временно забылся в страданиях своей героини, графини Лизелотты Мутценбахер, и он с раздражением воспринял слова капитана Сэндера, что уже пять тридцать и пора занять свою позицию.

Бонд снял пиджак и галстук, положил в рот два куска жвачки и натянул капюшон. Свет был выключен капитаном Сэндером. Бонд лег на кровать, приложил глаз к снайперскопу, осторожно приподнял край шторы и передвинул ее за спину.

Приближались сумерки, но в остальном сцена, год спустя ставшая известной благодаря фильму «Контрольный пункт Чарли», была как хорошо знакомая фотография — пустырь, перед ним яркие огни пограничной улицы, дальше опять пустырь и слева уродливый квадратный корпус Дома Министров с его освещенными и потухшими окнами. Бонд пристально и не спеша разглядывал все, передвигая снайперскоп с ружьем при помощи винтов точной наводки, установленного на ложе. Было все то же, кроме того, что теперь там появился поток служащих, входящих и выходящих через министерскую дверь на улицу Вильгельмштрассе. Бонд посмотрел на четыре темных окна. Они сегодня опять не были освещены. Он согласился с Сэндером, что там была огневая точка. Занавес был задернут, подъемы окна были широко приподняты снизу. Снайперскоп Бонда не мог проникнуть в комнаты, но не было заметно никакого движения в этих четырех продолговатых, черных зияющих пастях.

На улице внизу движение стало интенсивнее. Женский ансамбль прошел по тротуару к входу — двадцать смеющихся, болтающих девушек со своими инструментами футлярами для скрипок и духовых инструментов, папками с нотами, а четверо с барабанами — как веселые, счастливые маленькие школьницы. Бонд размышлял о том, что кто-то там в советском секторе, по-видимому, еще способен находить удовольствие от жизни, когда его линзы высветили и остановились на девушке с виолончелью. Челюсти Бонда, перемалывавшие жвачку, застыли и затем задвигались снова, в то время как он крутил винты снайперскопа, чтобы держать ее в центре.

Девушка была выше других, и ее длинные прямые светлые волосы, спадающие на плечи, сияли как расплавленное золото в свете дуговых ламп над перекрестком. Она шла быстро, восхитительной твердой походкой и несла футляр от виолончели с такой легкостью, будто это была скрипка. Казалось, все вместе с ней летело — юбка ее костюма, ее ноги, ее волосы. Она была полна радости от движения, от жизни и, казалось, была весела и счастлива, болтая с двумя подругами, сопровождавшими ее по обе стороны и заливавшимися смехом, в ответ на то, что она им говорила. Когда она повернулась у входа в толпе участниц ансамбля, лампы мгновенно высветили чудесный матовый профиль. А затем она ушла, и Бонду показалось, что с ее исчезновением печаль воцарилась в его сердце. Как странно! Очень странно! Такого с ним не бывало со времен его молодости. И теперь эта единственная девушка, увиденная неясно и на большом расстоянии, заставила его испытать острый приступ тоски, это чувство животного магнетизма. Угрюмо Бонд взглянул на светящийся циферблат своих часов. Пять пятьдесят. Осталось всего лишь десять минут. К подъезду никто не подъезжал. Ни один из этих анонимных черных лимузинов, которых он ожидал здесь увидеть. Он перестал думать о девушке, направив свои мысли на другое. Очнись, черт тебя побери! Возвращайся к своей работе.