Вавилонские младенцы - Морис Дантек

— Что ж, давайте подытожим, — сказал полковник. — Мы знаем, что Мари перевозит вирус, она — шизофреник и, вероятно, беременна.

— Так и есть, — вставил Тороп.

— Какой вывод вы можете из этого сделать?

— Что вы имеете в виду?

— Что, по-вашему, она перевозит?

Тороп пожал плечами:

— Какие-нибудь особые штаммы вируса. Разве не может быть так, что их внедрили ей в яичники, из-за чего и произошел сбой менструального цикла? Или она уже была беременна в момент операции, а это значит, что плод заражен…

— Нет, — сказал Романенко. — Вы ошибаетесь.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ваши догадки ложны. Вы, что называется, слышите звон, да не знаете, где он. Она перевозит как раз то, что вы называете «плодом».

— Младенца?

Полковник рассмеялся:

— Если вам угодно, Тороп, называйте это так.

— А как это называете вы?

— Это зависит от вида существа, о котором идет речь.

Тороп нахмурился:

— И о каком же виде живых существ мы говорим?

— Именно это я и просил вас выяснить. А найти ответ вы могли бы с помощью информации о докторе Хатэвэе.

— Ваша правда, — сказал Тороп, сдаваясь. — Давайте колитесь.

Романенко мастерски взял очередную драматическую паузу, после чего холодно произнес прекрасно поставленным, низким голосом:

— Мы ищем генно-модифицированных существ, Тороп. Мы ищем монстров, будь они неладны.

24

Франц Робичек смотрел, как лицо Джо-Джейн движется на экране. На этот раз она воспользовалась монохромным гибридом Валентины Терешковой (первой женщины-космонавта) и Валери Соланас (боевитой лесбиянки, стрелявшей в Энди Уорхола в семидесятых годах[87]). Робичек знал, что бесполезно пытаться объяснить подобный выбор с помощью логики и искать в нем смысл, доступный человеческому восприятию. Это была всего лишь переходная форма, определенный облик личности машины. За считаные минуты дальнейшие метаморфозы, возможно, приведут к тому, что она станет похожа на мать Терезу, Иосифа Сталина или Вуди Аллена, а то и на нечто среднее между ними.

— Трансформация неминуемо произойдет. Можно предсказать событие огромного масштаба.

— Попытайтесь на этот раз прибегнуть к простому, понятному способу выражать свои мысли, — вздохнул Робичек.

Шум от работающих наноцепей усилился. Массивный черный шар размером с футбольный мяч, возвышавшийся над подставкой из полупрозрачного композитного полимера, издавал шуршание. Внутри этого цоколя серебрились миллионы прожилок, образующих сеть, которая питала органы восприятия и коммуникации, — белый ящик, специализированный компьютер, в значительной мере разработанный самим Робичеком. Электронное лицо изменялось, обретая черты какого-то незнакомого человека. Подвижный видеоэкран походил на плоский квадратный глаз циклопа-телевизора. Он глядел сразу во все стороны, вращаясь на конце суставчатого хобота из углеродного волокна, способного сохранять приданную ему форму.

— Поток ее данных чрезвычайно нестабилен. Можно сказать, что все вероятностные линии будущего сходятся к ней, как будто она уже мертва, никогда не рождалась и притом является матерью всех людей сразу.

У Робичека невольно вырвался своего рода крик души:

— Ты меня достала, Джо-Джейн.

Шум стал еще отчетливей. Изображение на экране принялось меняться в безумном ритме, обретая черты миллионов виртуальных лиц в секунду.

— Как же объяснить вам это по-другому, о люди! Ее движения настолько непредсказуемы, как будто она может умереть в каждую секунду и одновременно как будто она может достичь бессмертия. Она — вектор, стремящийся к бесконечности, предсказать предела которой никто не может по определению!

Робичек не сводил сурового взгляда с нестабильного лика машины.

— Оставьте поэзию в покое. Мне нужна информация, которую можно использовать.

Черный шар издал еле слышную разновидность цифрового шума, которая, как знал Робичек, была всего лишь естественным выражением смеха машины.

— Ничто из того, что касается Мари Зорн, нельзя назвать «пригодным к использованию». Вам это прекрасно известно.

Сигнал домашнего электронного оборудования не дал Робичеку закончить ругательство. Операционная система, управляющая «умным домом», послала буквенно-цифровое сообщение. На ближайшем к Робичеку экране появилось крошечное окно для видео-посланий. Внутри рамки показались две фигуры в потоках дождя.

— Вакс, открывай, — произнесла одна из фигур. — Это мы.

Робичек приказал операционной системе открыть входную дверь в помещение лаборатории и услышал, как с другой стороны перегородки, которая отделяла его комнату от огромного квадратного пространства, занимавшего всю северо-восточную часть этажа, раздалось пневматическое шипение шлюзовой камеры. Оно прозвучало так же громко, как соглашение по защите озонового слоя.

Робичек покинул терминал, подключенный к шару. Через большое окно, выходившее на реку Святого Лаврентия, было видно, как косые лучи садящегося солнца заставляют искриться поверхность уличного асфальта, глянцевую после прошедшего ливня.

Он почти не продвинулся вперед в решении своей задачи. Джо-Джейн была машиной, способной делать необыкновенные вещи, но человеческие беды и проблемы, казалось, иногда ускользали от ее понимания.

Робичек надеялся, что хотя бы девушки сумели найти что-либо пригодное к использованию.

Лучи закатного солнца падали на стенки вивариума, как будто впрыскивая туда зелено-оранжевую отраву, которая струилась по внутренней стороне стекла.

На глазах Франца Робичека толстый слой стоячей воды и торчащие из нее растения зашевелились, позволяя разглядеть длинное черное извилистое тело, крадущееся среди грязновато-илистых волн, — едва различимый источник колебаний жидкости, которые разошлись по диагонали искусственного биотопа, заставив блестеть влажные поверхности.

За его спиной послышались обрывки диалога.

— А пакистанцы третьего сказали мне, что их кроликов и лабораторных мышей привезут к нам в течение дня.

Голос говорил по-французски с сильным англо-американским акцентом.

— О господи, — ответил другой. — Они же ничего не ели уже несколько недель! Особенно Ватсон. Если я правильно помню, он не слишком-то хорошо переварил содержимое последней кормежки…

Робичек отвел взгляд от блестящей черной волны, которая только что закрутилась спиралью в грязной бухточке у края вивариума. Он увидел, как на другом конце огромного стеклянного туннеля, перегораживавшего комнату под окнами восточной стороны, затряслась густая листва и черная волна, аналогичная первой, направилась к небольшой площадке, усеянной илистыми камнями и влажным песком. Именно здесь находилась шлюзовая камера, в которой девушки оставляли пищу — маленьких кроликов и белых мышей, оптовыми партиями закупаемых у местных поставщиков биоматериала.

Крик и Уотсон[88] — две анаконды — были чрезвычайно сообразительными змеями. Им хватило ума, чтобы понять, откуда появляется пища, и заметить, что это совпадает с приходом двух человеческих самок. И теперь при их появлении змеи подползали в определенное место, следуя инстинкту, как собаки Павлова.

Робичек повернулся к девушкам, суетившимся вокруг большого металлического стола в главном зале. Стол был завален деталями старых электронных устройств и всякой рухлядью. Сегодня они пришли с пустыми руками, без корма для собачек.

Одна девушка открыла бутылку пива и сдвинула в сторону груду печатных плат, чтобы расчистить место. Другая копалась в маленьком рюкзаке из черного пластика.

Робичек подошел к столу и посмотрел на них. Та, что пила «Молсон Драй», была темнокожей, пухленькой мулаткой, уроженкой Монреаля. Именно ей принадлежало помещение лаборатории. Ее соседка — красавица евразийского типа — приехала из Британской Колумбии и, насколько он знал, родилась в Сиэтле. В соответствии с популярным у «Космических драконов» принципом подбора прозвищ, мулатку звали Шелл-Си, а евразийку — Альтаирой.

Робичек не имел данных о подлинной личности азиатки, но Шелл-Си на самом деле была Вирджинией Ортиз. Ее отец-бразилец бросил мать, имевшую доминиканские корни, сразу после рождения дочери. Она явно уступала Альтаире в красоте и всегда отличалась некоторой полнотой, но в свое время была достаточно сексуальной и умела подать себя с выгодной стороны. Впрочем, как заметил Робичек, с годами она заплыла жирком. Пиво тоже внесло свой вклад в этот процесс.

Прозвище самого Робичека восходило к дням его молодости, когда он, выпускник университета, только познакомился с Шелл-Си в Квебекском университете Монреаля. Вакс Барон. Так он подписывал свои хакерские шедевры до тех пор, пока не поступил на службу в армию США. И лишь акроним операционной системы[89] так и приклеился к нему.