Фаворит. Том 1. Его императрица - Валентин Пикуль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Катя, будь с ним поласковей. Забудь прошлое…
Человек самостоятельный и грубый, Румянцев отказался присягать Екатерине, говоря открыто: «А я разве знаю, куда императора подевали?» Но, присягнув, он сразу же подал рапорт об отставке, – Екатерина вернула его с «наддранием», понимая, что нельзя лишать армию такого видного начальника, но ходу Румянцеву больше не давала, и победитель Фридриха II околачивался в гарнизонах Прибалтики…Под пение фанфар и рогов вереница карет с Екатериной и ее свитой прикатила в предместье Ревеля, где в лагерном компаненте стояла дивизия. Румянцев издали салютовал шпагой, потом отринул клинок к ботфорту, стукнув по нему так, словно проставил печать на бумагу казенную. Средь зеленеющих куртин и полян с ромашками, в развилках дорог, на фоне рыцарских фольварков с их кирхами и замками, полководец разыграл перед императрицей показательный бой, каждый свой маневр поясняя четкою аннотацией. Екатерина, всегда наблюдательная, отметила бодрый вид загорелых солдат, их исправное оружие, ладные мундиры и крепкую обувь. Румянцев тростью, оправленной в серебро, указал на густо марширующие в низину каре:
– Вот сии робяты к войне готовы всегда. Я учел опыт войны минувшей и солдат натаскал как следует: у меня не разбалуешься! Фридрих меня тоже многому научил. Прусских порядков, как генерал Петр Панин, я в армии своей не жалую, но зато прусская армия умела драться так, что над Европой пух и перья кружились…
Екатерина, всем довольная, пошла к экипажам, впереди нее заскочила в карету собачка. Орлов подал руку:
– Ну, Катя, что скажешь? Довольна ли?
– Флот меня согнул – армия меня выпрямила…
Притянув к себе голову Румянцева, поцеловала его в лоб:
– Забудем старое. Мы друзья. Полюбите меня.
Полководец расхохотался вдруг таким могучим басом, словно заговорили батареи в пальбе неистовой. Кареты тронулись, вздымая облака пыли. Князь Репнин спросил:
– Ваше величество, что вы сделали с Румянцевым?
– Поцеловала – и только.
– Но ведь Румянцев славен тем, что никогда даже не улыбнется. А тут он загоготал как жеребец над овсяным полем…
Екатерина устроилась поудобнее на диване, к ней на колени запрыгнула собачка, она поправила на ней бантик:
– Просто Румянцев был рад меня видеть…
Орлов выкинул в окно пустую бутыль из-под пива. Карета мягко колыхалась по ухабам. Держась за шелковую лямку, фаворит заговорил о графе Минихе:
– Живучий старикашка! Вот приберет его господь к себе ближе, а сколько копоти после него останется в гиштории русской…
Миних был отсюда неподалеку: он командовал строительством балтийских портов, возглавляя знаменитую каторгу в Рогервике. Именно туда и заворачивали сейчас кареты.
* * *Для начала Миних, в котором никогда не угасала любовь к самому грубейшему фарсу, покатал Екатерину на колеснице (величиной с эшафот), в которую были впряжены двести голых убийц и злодеев, раскрашенных под арапов и индейцев. Екатерине скоро надоело это.
– Довольно, граф! Я не привыкла ездить на животных, которые лишены хвостов… Пошутили – и хватит.
Рогервик строился уже сорок лет. Годами громоздили камни в море, создавая дамбы, а штормы в пять минут раскидывали скальные глыбы, уложенные людьми-муравьями. Очень широко раскинулось рогервикское кладбище. Миних сказал, вроде оправдываясь:
– Каторга, она и есть каторга. – Умевший тонко льстить, он бывал и бестактным. – Не угодно ли вашему величеству, чтобы явил я вам с того света супруга вашего покойного?
Он представил ей каторжника – рябого мужичка лет под сорок, с жиденькой бороденкой и тощими посиневшими ногами.
– Вот, самозванно нарек себя Петром Третьим.
Екатерина с отвращением оглядела своего «мужа»:
– Ну, понравилось тебе императором быть?
– Есть-пить надо, – отвечал «император». – За што меня тута держат? Я ж не убивал никого. Не шумствовал. Я тиха-ай…
– Все вы тихие. – Екатерина раскрыла кошелек. – Вот тебе… на водку. Теперь ступай прочь, дурачок противный.
Миних сказал, что у него отбывают каторгу еще два мнимых императора – Петр II с Иоанном Антоновичем и сын покойной Елизаветы, якобы прижитый ею от принца Морица Саксонского.
– А меня еще нету на каторге? – спросила Екатерина.
– Не теряю надежды, – с юмором отвечал Миних.
На берегу моря стояла развалюха-хибара. Они вошли в нее, сели на лавку. Беседовали по-немецки.
– Для продолжения трудов в Рогервике недавно вы просили еще полмиллиона от казны. А где их взять, граф?
– Введите новый налог.
– На что наложить? Вы знаете?
– Придумайте. На квас, на собак, на бубенчики.
Екатерина послушала, как заунывно шумит море.
– Ведь это вы строили Ладожский канал?
– Имел честь докопать эту канаву.
– А зачем вы копали? – спросила Екатерина.
Вопрос был странным. Миних объяснил:
– Чтобы корабли проходили каналом в безопасности.
– А разве они прямо по озеру плыть не могли?
– Корабли плохие, и в Ладоге тонули.
– А если бы корабли были хорошие?
– Тогда и канала не нужно.
– То-то и оно! – подхватила Екатерина. – Миллионы рублей и тысячи жизней вложены в предприятие ничтожное. Если бы половину сих средств истратили на постройку кораблей хороших, тогда незачем было бы двадцать лет в земле ковыряться… А теперь честно ответьте: на что мне вам еще полмиллиона давать?
– Чтобы я закончил гавань в Рогервике.
– А вы думали – зачем нужен Рогервик?
– Корабли наши строятся из сырого дерева и потому сразу же загнивают в пресных водах на рейдах Кронштадта. Петр Великий рассудил за благо перенести стоянку флота вот сюда, в Рогервик, где в соленой воде корабли гниют медленней.
Екатерина прищелкнула пальцами, словно кастаньетами.
– Так, – сказала она. – Значит, если корабли строить из сухого дерева, то и надобность в создании Рогервика отпадет?
– Истинно говорите, ваше величество.
Тяжелым ботфортом он растер под собой сороконожку.
– Теперь я построю вопрос таким образом: к чему выбрасывать миллионы рублей на создание гавани в Рогервике, если отсюда рукой подать до старинной и удобной гавани – Ревеля?
– Вот этого я не знаю. Но так завещано от Петра Великого, чтобы строить именно в Рогервике… пока не выстроим.
– Петра-то давно нет. А где гавань в Рогервике?
– Гавани тоже нет. Штормы все губят…
Екатерина поднялась с грязной лавки:
– Странные дела творятся на Руси – делают люди, стараются и никто не думает: зачем делают? Кончайте идиотский сизифов труд…
Они вышли из хибары. Екатерина еще раз огляделась: кресты, кресты, кресты, – под ними навеки успокоились тысячи солдат, матросов и каторжников, погибших из-за чужой глупости. И может быть, глядя на эти кресты, женщина вспомнила и французского маркиза Мирабо и русского мужика Ломоносова: на фоне гигантского кладбища рабов их научные теории об умножении населения виделись совсем в ином свете.
Старый Миних, с трудом выгребая ноги из глубоких песков, проводил императрицу до кареты, снял треуголку:
– Вы из Ревеля куда путь держите?
– Мне надо побывать еще в Митаве у герцога.
– Пожелайте ему от меня поскорее сдохнуть…
Дверцы со стуком захлопнулись, лошади тронули. Екатерина расправила по дивану свое платье и сказала:
– Сам бес в наших делах не разберется!
12. «Шлиссельбуржская нелепа»
День обещал быть жарким. Лифляндский генерал-губернатор Юрий Юрьевич Броун помнил, как двадцать лет назад через Ригу на Петербург проследовала девочка, маленькая принцесса Фике, и потому относился к Екатерине, как отец к дочери. Даже погрозил пальцем:
– Помни, что не велю в Риге вечернюю зорю бить и никто спать не ляжет, пока ты из Митавы не обернешься…
Поехали. Екатерина сказала князю Репнину:
– Три встречи подряд с мужиками: граф Миних из крестьян вестфальских, генерал Броун из крестьян латышских, а едем к третьему мужику – Бирону, мать которого шишки в лесу собирала… Чудеса, как подумаю! Вот уж правда: судьба играет людьми.
Репнин ответил, что люди тоже играют судьбою, и не только своей, но и многими чужими. Екатерина тут же отчитала его:
– Благодарю, князь, за назидание, но карета наша так устроена, что нам до самой Митавы сидеть друг против друга, и потому будем любезнее. Именно ваш врожденный аристократизм, которым вы переполнены, я намерена использовать в Варшаве, куда скоро и отправитесь – моим послом!
Сразу за Двиною начиналось Курляндское герцогство. Рыцари в желто-черных плащах составили почетный эскорт, на въезде в Митаву высилась триумфальная арка, семья Бирона встретила Екатерину по-рабски – на коленях, хором исполняя в ее честь канты, старый герцог поднес памятную медаль, в народ бросали курляндские талеры, на которых был отчеканен ее (!) профиль. Екатерина повела себя как покровительница Курляндии, а герцог, обязанный ей возвращением престола, клялся до гробовой доски служить России верным лакеем. Екатерина дала Бирону понять, что ему отведена лишь скромная роль управляющего курляндским хозяйством… Митавский дворец был осмотрен рассеянно:
