Белые паруса. По путям кораблей - Юрий Усыченко

А в нескольких кварталах от тихой могилы поэта — по виа ди Рома, виа Цезаре, виа Альберони, проложенных в колеях древнейших римских дорог, шуршат тугими шинами «альфа ромео», ревут дизеля грузовиков, шестидесятилетняя старуха катит на мопеде, парень и девушка мчат озверевший мотоцикл навстречу аварии. К небольшой зеленой машине, вроде нашего «москвича», подходят четверо монахинь в «полной форме», с белыми крахмальными капорами, закрывающими лицо. Влезают внутрь. Та, что на шоферском месте, деловито двигает рычагами, нажимает на сцепление. Ухватки у нее, как у таксистки в Одессе. Чудны дела твои, господи!

Новая Равенна выросла благодаря построенному недавно большому химическому комбинату. Многоэтажные здания, зеркально-витринные магазины, церкви и виллы в «новом» стиле. За виллами — пыльные, разрытые улицы, скромные домишки в крошечных палисадниках, еще дальше — поля, открытый простор.

Здесь, на окраине Равенны, мы встретились с недавним прошлым, памятником, что дороже пышных саркофагов «святых монахов и цариц», о которых писал Блок.

Под стеной простого одноэтажного дома, прямо на бурой земле лежал букет цветов. Мы подошли, поближе. К ноздреватым камням стены прикреплена мемориальная доска. Надпись и несколько медальонов-фотографий на фарфоре. Здесь фашисты расстреляли бойцов итальянского сопротивления, сухая земля впитала их горячую кровь. Вечная слава героям, вечна слава героев! Время не властно над ними, память их чтят и в степи под Волгоградом, и в Равенне, и в полярной норвежской деревушке — в любом уголке всей большой земли.

Как и в каждом порту, в Равенне нашлось немало желающих посетить советское судно. Кроме местных жителей, приходили швейцарцы, австрийцы, немцы из ФРГ — туристский сезон в разгаре.

Комендаторе — полицейский, дежурящий на причале, сперва поглядывал на своих соотечественников и иностранных туристов, поднимающихся на борт «Горизонта», добродушно-покровительственно. Однако на следующий день после обеда — гостей просили приходить, когда кончалась работа, чтобы они не мешали морякам и грузчикам, — явился некий чин, привез с собой второго полицейского и отдал приказ «не пущать». По журналистской манере оказываться как раз там, где тебя меньше всего желают видеть, я в этот момент возвращался из города, попал на причал и полюбопытствовал, чем вызван запрет. Чин ответив что таков приказ «синьоре коменданто».

— А почему синьор комендант не разрешает посещать советское судно? Вон, смотрите, на турецком «пассажире» сколько гостей.

Мой собеседник поднял палец и многозначительно сказал:

— Политико!

В чем заключается политика, я допытываться не стад, дело ясное.

Поднявшись на судно, я вынул «Кварц» и хотел запечатлеть для семейного фильма любопытную сцену. Двое небогато одетых мужчин и молодая женщина наседали с итальянским темпераментом на полицейского, желая побывать на «Горизонте». Страж стоял непоколебимо, грудью оттесняя неслухов.

Как ни был занят полицейский своими непосредственными обязанностями, он оказался зорче, чем я предполагал. Увидев кинообъектив, завопил диким голосом, категорически отказываясь стать персонажем фильма. Вступать в пререкания бессмысленно, аппарат я убрал.

Решения своего «синьоре коменданто» не отменял два дня: субботу и воскресенье. С понедельника гости появились — в основном туристы-иностранцы.

А вскоре погрузка была закончена. Утром мы зашли в мавзолей Данте, простились с поэтом. Днем берег исчез за кормой «Горизонта».

Здравствуйте, море и ветер, и чайки, здравствуйте, ласковые облака! Мы вернулись к вам, мы слышим ваш зов, снова открываются перед нами бесконечные пути кораблей.

V. Пути кораблей

Я рассказывал о «Горизонте» — могучих машинах, тончайшем навигационном и радиотехническом оборудовании, внутреннем убранстве. Если смотреть с берега, кажется, нет силы, способной пошевелить могучее судно. «Горизонт» велик и величественен.

В действительности далеко не так.

Море есть море, и вот сейчас громаду весом более шести тысяч (шесть тысяч!) тонн, длиной более ста метров, со всей ее трехтысячесильной машиной, лабораториями, мастерскими, отлично меблированными каютами, с полусотней человек на борту беспощадно бросают волны Бискайского залива. Делают это играючи, без видимого напряжения — повалит волна теплоход и, не торопясь, идет дальше. На смену бегущему вдаль со скоростью курьерского поезда холму воды появляется новый. И так без конца.

Волны в Бискайском заливе достигают высоты двенадцати метров. Особенно опасны они при штилевой погоде, когда становятся хаотическим нагромождением всплесков, ударяющих со всех сторон. Такая зыбь, присущая Бискаю, может серьезно потрепать даже очень крупное судно. Огромной силы достигает прибой — в испанском порту Бильбао волны однажды перевернули и сбросили с места бетонный массив весом около двух тысяч тонн. Сочетаясь с приливом, крупная атлантическая зыбь вызывает колебание водной массы, которое местные жители называют «ресака». При ней корабли и суда начинают метаться на якорях, могут ударить друг друга.

Океанская зыбь — одно из наиболее ярких, неизгладимых впечатлений. Особенно грозна зыбь ночью, при лунном свете. С этим зрелищем не сравнится ни угрюмый ночной лес, ни посеребренная луной бескрайность тундры. Валы выходят из-за близкого горизонта — темные, налитые мрачностью. Высотой они с трехэтажный дом, длину их не охватишь глазом, как рельсы железной дороги, которым нет конца. Приближаясь к теплоходу, вал растет, увеличивается, набегает на судно и ничто не остановит океанского исполина.

Вот склон его над теплоходом. Сейчас он обрушится, зальет от кормы до носа, вдавит в черную враждебную воду. Море ринется во внутренние помещения, заклокочет в каютах, заплещет на ступенях трапов, круша переборки, вышибая двери.

Ничего этого не происходит. Корма «Горизонта» поднимается все выше, выше, выше, палуба давит на ноги, как пол в кабине набирающего высоту самолета. Судно резко клюет носом — вдруг в сознании мелькает ненужная мысль о том, что сейчас «Горизонт», брошенный страшным ударом, зароется в воду, пойдет вниз, как подводная лодка.

Когда нос «Горизонта», обычно возвышающийся над водой на добрый десяток метров, зарывается до клюзов в пенную волну, начинает опускаться корма. Теперь середина корпуса висит на гребне, нос и корма свободны. С гневным шипением, как бы негодуя, что не дали свершить ей коварный замысел, расправиться с судном, волна проносится дальше.

Все это занимает примерно половину того времени, которое отнял мой рассказ о мертвой зыби — одном из наиболее изматывающих человека явлений на море.