Денарий кесаря - Санин Евгений
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Василий Иванович послушно вышел во двор, подставил ладонь и увидел, как на нее упали три крупные капли.
- А говорит, не будет! Вот тебе и старец… – разочарованно подумал он и вышел за ворота. Туча по-прежнему тяжело нависала прямо над ним. Но дождя, как ни странно, пока еще не было.
Дошел до остановки. Пока автобуса не было, позвонил Насте. На этот раз сразу пошли длинные гудки, и трубку взяла Настя. «Мы – свободны!» – сообщил он, наконец, ей. Но она почему-то даже не обрадовалась. И голос у нее почему-то был грустный… «Ты как будто даже не рада?» – спросил он. «Нет, что ты! – вздохнула в ответ Настя. - Просто устала от всего этого!» И посоветовала как можно скорее зайти куда-нибудь, а то вот-вот начнется сильный дождь.
Но дождя не было!
Василий Иванович сел в автобус, проехал почти полчаса...
Не было дождя!!
Прошел еще минут пятнадцать от остановки до дома…
Дождя не было!!!
И только когда зашел под козырек подъезда, за спиной раздался страшный удар грома, и сплошной стеной пошел дождь. Туча, словно мстила за то, что ее так долго заставили ждать. Вода низвергалась на землю сплошным потоком. Засверкали молнии. Загрохотал, почти не переставая, гром. Началась страшная гроза. И такой грозы он еще не видел в своей жизни.
7
- Ай-яй-яй! - сокрушенно покачал головой старец.
В среду старец сам исповедал Василия Ивановича, а настоятель, причастивший его после этого, в проповеди сказал, что, наконец, в храм пошли и ученые люди, учителя…
Исповедь шла долго, трудно. Но людей было совсем немного, и Василий Иванович без спешки мог основательно вспомнить свои грехи, начиная с детства. Старец помогал ему вопросами и наводящими рассказами.
- Неужели ты никогда никого не осуждал? – спрашивал он, и Василий Иванович даже удивлялся такому вопросу:
- Почему? Еще как осуждал!
- Значит, каешься в этом грехе?
- Да, батюшка, да! Осуждал…
- И не лгал?
- Да, вроде, и нет! Хотя – было дело. Когда дети уронили на пол мою любимую серебряную монету, я сказал им, что не буду показывать ее, так как она может разбиться. Хотя это просто невозможно!
- Вот видишь, тут оказывается сразу три греха: ложь, сребролюбие и жадность! Ты согласен со мной?
- Да, и - каюсь…
- Ну, а то, что все эти годы без Бога жил, разве это не гордыня? Мы ведь ничего не можем без Бога. Это нам только кажется, что мы представляем что-то из себя!
- Каюсь, батюшка! Еще один грех вспомнил!
- Какой?
- В детстве я помогал взрослым сорвать с храма крест!
- Тяжелый грех… Потом тебе надо будет искупить его делом. Поставить новый крест на восстановленном храме. А сейчас Господь отпустит тебе все грехи. Наклони голову!
На голову Василия Ивановича легла епитрахиль. Следуя указаниям старца, он поцеловал Крест и Евангелие, в знак того, что дает обещание постараться не совершать впредь эти грехи. И почувствовал вдруг необъяснимую легкость. Все его существо как будто разом освободилось от множества тяжелых пут, каких он и не ощущал раньше, и незримо вышло на тот простор, который он видел в видении во время сердечного приступа….
А потом было причастие, проповедь. И снова разговор со старцем, теперь уже снова в его келье.
Василий Иванович рассказал про свою болезненную любовь к старинным монетам, про майора, пытавшегося убежать с рублем Петра Первого, про свою любимую афинскую тетрадрахму и спросил, как ему теперь быть, если он только что исповедовал грех сребролюбия и в то же время не может без клуба…
- Ай-яй-яй! – выслушав его, сокрушенно покачал головой старец. – Это же – страсть!
- Но что в моем увлечении плохого? – попытался защититься Василий Иванович. – Ведь оно помогает мне в работе!
Старец поглядел на Василия Ивановича и, видя, что тот не до конца понимает его, сказал:
- Любая страсть, в чем бы она ни проявлялась, будь то, как у тебя, монеты или у других: необузданная любовь к концертам, песням, танцам, к телесериалам, да и к самому телевизору, к моде и многому-многому другому, я уж не говорю о пагубных пристрастиях к вину, наркотикам и сигаретам – это плохо. Больше скажу – губительно! Однажды, уже давно, к одному известному старцу подошли три девушки. Они спросили у него: «Скажите, а на танцы, или про кино они говорили, не помню уже, можно ходить?» Девушки думали, что старец-монах скажет «Нет» и начнет осуждать, отговаривать их. Но он вдруг сказал: «Можно, - и добавил: - Но это отдалит вас от Бога».
- И что же девушки? – невольно вырвалось у Василия Ивановича.
- Две все же пошли на это, как ты говоришь, увлечение, а третья призадумалась…
Старец помолчал и сказал:
- Все дело в том, что человек создан для того, чтобы после жизни вечно быть с Богом. А если в его душе по каким-то причинам этого нет, то вакуум начинает заполняться другим. Причем, до конца утолить это практически невозможно. Как, например, в случае с вашим майором из клуба. То, что произошло с ним и что, в меньшей степени, происходит с тобой – это крайняя степень возобладания страсти над человеком, когда он уже не в состоянии контролировать себя и свои поступки. До Бога ли, скажи, человеку, когда предназначенное для Него место в душе заполонила страсть?
- Конечно же, нет, - чуть слышно отозвался пораженный тем, что услышал, Василий Иванович.
Старец неожиданно улыбнулся и положил ему руку на плечо:
- Но, это, как и все в нашей жизни, пока мы живем, поправимо! У меня ведь тоже была своя страсть!
- У вас?!
- Да, и еще какая! Однажды, это было уже давно, один очень состоятельный человек, из моих духовных чад, подарил мне на именины золотые часы с будильничком. Казалось бы – ну что в этом плохого? И мысли, вроде, благие пришли: мол, тем больше – на вес золота – стану ценить теперь время... дескать, по будильнику просыпаться буду и не опоздаю уже никуда… да и не обижать же дающего от чистого сердца человека? Словом, от других подарков я категорически отказался, а часы взял. Взял и… потерял покой. Начал брать их на службу, так стал замечать, что принялся наблюдать, сколько осталось до конца времени. Хотя раньше за мной никогда не водилось такого… Стал оставлять их в келье, так сделалось еще хуже. Всю службу только и думал: не украл бы кто их. Возвращаясь, первым делом проверял и радовался: вот они, целы и невредимы, дорогие! Прошла неделя, другая, и как только приехал тот человек, который подарил мне эти часы, в монастырь, я взмолился: "Ради Христа, забери их обратно!" Он забрал, и страсть перестала меня мучить. Снова освободилось в душе место для Бога, и на службах я отныне только молился и думал только о Нем. Кстати, для того человека, от которого я не утаил тогда правды, это тоже сделалось неплохим уроком.
Старец прищурился, словно припоминая своего благотворителя, и как-то особенно по-хорошему улыбнулся.
- Он весь, как еж иголками, был покрыт страстями. Но после этого уже всерьез начал молиться, ездить по святым местам, прося заступничества угодников Божьих. Постепенно он стал жить совершенно иным. А перед кончиной прособоровался и причастился. И как мне, убогому, мнится, спас свою душу.
Старец посмотрел на старавшегося не пропустить ни слова Василия Ивановича и сказал:
- И тебе советую: молись, проси Бога о помощи. Сам прикладывай усилия, чтобы от нее освободиться. Да и я за тебя помолюсь. И Господь поможет тебе так, как ты даже не ожидаешь. Причем, как мне почему-то кажется, очень и очень скоро!
8
- Осторожнее! Разобьется!!! – раздалось сразу несколько детских голосов.
Наконец, наступил день прибытия в школу министра просвещения.
Выйдя из дома, Василий Иванович привычно опустил ключи в карман пиджака и неожиданно обнаружил в нем подаренный старцем пояс.
«Надо же, совсем забыл про него! – удивился он. – Может, надеть или… не надеть?»
- Надену! – вслух решил он и повернул обратно домой.
- Зачем ты вернулся? – встревожилась, увидев его, Настя. – Удачи не будет! Да и как бы не опоздал…
- Ничего, без меня все равно не начнут! – улыбнулся Василий Иванович.
Постеснявшись объяснять причину возвращения, он молча прошел в свою комнату и, надев пояс, и бегом – Настя была права, он действительно мог опоздать! – направился на автобусную остановку.
…Желающих попасть на открытый урок, где будет присутствовать сам министр, было столько, что, наверное, нужно было попросить учеников выйти из класса, чтобы уместить всех!
