Словарь Ламприера - Лоуренс Норфолк

— Первая партия погружена? — спросил он. Ле Мара кивнул.

— Индус все следит?

Ле Мара снова кивнул и добавил:

— Его надо остановить. Он следует за нами по пятам. Что-то ищет.

Кастерлей ненавидел монотонный голос Ле Мара, голос мертвеца. Он сделал шаг вперед и навис над ассасином, словно гора. Молчание стало гнетущим.

— Согласен. — Кастерлей знал, что вожак был против; более того, он был непреклонен как скала. Мысль об этом витала между ними, потенциальными заговорщиками. Оба молчали. Ле Мара резко обернулся и взглянул в темноту. Затем и Кастерлей услыхал шаги. Бофф шаркал по гравию к дверям, где собрались остальные.

— Идем? — Кастерлей указал на дверь. Пора. Ле Мара кивнул и двинулся было вперед, но остановился. Ассасин заговорил так, словно его слова были логическим выводом из мыслительного процесса, на завершение которого и понадобилось все это время.

— Индуса необходимо убить. — Ну вот, эти слова произнесены. — Клерка тоже.

— Пока нет, надо немного подождать, — охладил его Кастерлей. Ле Мара снова повернулся к двери. Кастерлей улыбнулся. Решение оставалось за ним. Теперь Ле Мара тоже у него в руках. Он подошел вслед за Ле Мара к двери.

Комната была освещена шестью свечами. Минуту спустя запыхавшийся Бофф прибавил седьмую.

Кресло Жака было свободно, и, как всегда, пустовало еще одно кресло слева от председателя. Председатель, как всегда, сидел, глубоко утонув в кресле, пряча лицо в тени. В отрывочных разговорах и планах протекли часы. Ле Мара сообщил о том, как идет погрузка на «Вендрагон». Коукер и его люди справились успешно. Было решено продолжить и грузить следующую партию.

— Остается этот индус…

— Его не трогать, — резко перебил Ле Мара председатель. Вокансон поднял глаза. Кастерлей перехватил его взгляд. Оба подумали об одном и том же. Этот индус был не первым шпионом, не первым «эмиссаром» наваба. Они допустили колебания в прошлый раз, пошли на компромисс. Бофф нервно перебирал страницы своего плана. Это была ошибка, и она была допущена по настоянию вожака. Шпиона отослали обратно. Изменившимся, конечно, — Вокансон с его пинцетами и серебряной проволокой позаботился об этом, — но тем не менее он вернулся к набобу с той малостью, которую сумел узнать. А теперь его преемник здесь, он знает больше, чем нужно, и это опасно.

— Его не трогать, — повторил председатель. Ле Мара посмотрел на него в упор, затем отвел взгляд, подчиняясь приказу. — Клерка тоже, — резко добавил председатель.

— Мальчишка виделся с ним, — сказал Кастерлей и описал встречу Пеппарда с объектом их внимания. — Он может заморочить мальчишке голову. Пеппард знает больше, чем показывает.

Мысли всех присутствующих обратились к воспоминаниям о скандале, связанном с делом Нигля. Да, риск был слишком велик.

Но председатель стоял на своем:

— Если они снова вступят в контакт, если их отношения не ограничатся поверхностным знакомством — вот тогда мы перейдем к действиям.,

Ле Мара кивнул. Кастерлей наблюдал за рождением еще одного компромисса. Сам-то он диктовал бы свою волю, не унижаясь до обсуждений.

— Мальчишку надо оградить от таких людей, — продолжал председатель отеческим тоном. — Он очень раним, впечатлителен… — Кое-кто из присутствующих улыбнулся. Кастерлей подумал о Джульетте.

— Готовы ли мы встретить его? — Вопрос не требовал ответа. Из тени, скрывавшей его черты, председатель изучал лица участников собрания.

— Женщина готова, — сказал Ле Мара. Кастерлей тоже кивнул. Они с Ле Мара переглянулись.

— Индус был там, когда мы взяли ее, он видел…

— Его не трогать! — голос председателя резанул воздух. Собрание замолкло. Бофф уже собрался было предъявить свои макеты, но председатель заговорил снова:

— Наш общий друг принес нам хорошие новости…

Кастерлей нахмурился. Эта часть плана была ему особенно ненавистна. Бесконечные приготовления и тонкости, не имеющие ни малейшего практического смысла, — от всего этого у него в голове и так копились сомнения. Но ввести в дело чужака и поместить его в самом центре событий — это был удар по самим основам. Не просто чужака, а человека, по всей видимости, без всякого прошлого. Все усилия были тщетны — они не смогли ничего узнать, абсолютно ничего. Они располагали лишь тем, что видели. Заключенный с чужаком договор отдавал поспешностью и неосторожностью. Рассказывая о бедламе, царившем в тот вечер, и о том, сколько ошибок наделал спьяну мальчишка, председатель ясно ' читал на лице Кастерлея недоверие. Прозвучало имя Джульетты. Рассказ вызвал улыбки, голос председателя стал почти что теплым.

— … девушку пока нужно сохранить. Это сходство может нам пригодиться.

Ле Мара кивком согласился на отсрочку, предоставленную Розали. Председатель перешел к описанию следующего дня, рассказал о передвижениях Ламприера по городу, о визите, который он нанес в тот день, и о принятом им решении.

— Он будет писать словарь, — объявил председатель, и в голосе его послышалось облегчение. Остальные одобрительно закивали. — Значит, можно продолжать… — Бофф понял, что пришел его час — Через две недели, считая от сегодняшнего дня, мы поселим в нем второго демона, — продолжал председатель. Бофф зашуршал лежавшими перед ним планами, передвинул свой макет.

— Две недели? — переспросил Вокансон. Бофф прочистил горло и поднялся, чтобы наконец приступить к своей речи.

— Да, — подтвердил председатель, — в сочельник.

За две недели, прошедшие с того дня, когда Ламприер принял решение писать словарь, его несколько раз посещал Септимус со своими друзьями, полезными для его начинания. Ламприер уже забыл о том рассеянном состоянии, в котором его друг пребывал в кофейне, так как теперь каждый его приход сопровождался сумятицей и суматохой. Септимус приводил гостей по одному и весело представлял Ламприеру.

Для начала некий мистер Стоун, раскрыв матерчатый саквояж, показал Ламприеру кипу бумаги — каких-то неряшливых клочков и листов большого формата с мятыми углами, которые он подбирал на улицах и в течение многих лет копил как раз для подобного случая.

— Это чтобы было на чем писать, — объяснил Септимус. Мистер Стоун бормотал что-то, выкладывая свое собрание из саквояжа на стол и располагая его в презентабельном виде.

Два дня спустя Септимус представил Ламприеру Тома Кейделла, книгопродавца. Мистер Кейделл провел больше часа за изучением уже готовых статей словаря Ламприера. Он нюхал табак и, тщательно изучив очередной клочок бумаги, всякий раз брал новую понюшку, смахивая невидимые крошки табака на пол. В результате всякий раз, когда Ламприеру доводилось в дальнейшем чихать в этой комнате, он вспоминал мистера Кейделла.

— А вам не откажешь в некоторой учености, — обратился он к Ламприеру, взяв со стола и очистив от табачных крошек последний листок. — Я бы с удовольствием купил вашу книгу и с удовольствием бы стал ее продавать…

Некое «но», подразумевавшееся этими «бы», разрослось в последовавшей за этим тишине до огромных размеров.

— Чуть больше житейского интереса, — сказал он наконец. — Прежде всего, ваша книга должна читаться. Читателям нужно показать не только свои знания, но и свое лицо. — Ламприер уставился на него с недоумением, — Вызовите румянец у них на щеках, заставьте их улыбаться.

— Иначе говоря, чтобы они смеялись? — спросил он.

— Иначе говоря, чтобы они платили, — ответил мистер Кейделл, поднимаясь. — И я с удовольствием куплю, напечатаю и продам вашу книгу, мистер Ламприер, — добавил он, и они обменялись рукопожатием.

Итак, решено. Заботу обо всех деталях и тонкостях возьмет на себя Септимус. Покидая вслед за мистером Кейделлом комнату Ламприера, он победным жестом вскинул руку, сжатую в кулак.

Следующим был Джереми Триндл из рода Порсон-Триндлов, который предложил Ламприеру предоставить на время необходимые для работы книги за умеренную плату. Обычно он не сбавлял цену, но ради друга готов был на это пойти. Септимус выглядел ужасно довольным собой.

— Спасибо, — сказал ему Ламприер, а спустя еще день или два «Спасибо, нет» он сказал Лидии, которая, глядя куда-то вбок, предложила оказывать ему некие неопределенные услуги долгими зимними вечерами. Септимус поцеловал ее перед тем, как она ушла, в ответ на что Лидия залилась привычным румянцем.

Последним и самым загадочным посетителем был некий не поддающийся описанию детина, высокий, одетый по сезону, с черными или темно-русыми волосами, возможно не такой уж и высокий, но, во всяком случае, не коротышка, с лицом скорее худощавым, чем толстым. Представляя его, Септимус ограничился минимумом церемоний, то есть поначалу не сказал вообще ничего. Ламприер с подозрением воззрился на гостя.

— Кто вы? — спросил он наконец.

— Это мистер О'Тристеро, — сказал Септимус. И снова наступило длительное молчание.