Срочно, секретно... - Валериан Скворцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА. ВЪЕЗД ТОЛЬКО ПО ПРОПУСКАМ, ПОДПИСАННЫМ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИМ КВАНТУНСКОИ АРМИЕЙ.
Полицейский, сидя на мотоцикле, что-то объяснял караульному — низкорослому солдату в белых гетрах до колен и в кепи с прямым козырьком, косо сидевшим на лобастой голове.
Узнав машину высокого начальства, караульный, мелькая белыми гетрами, бросился со всех ног поднимать шлагбаум. Из будки, одергивая на бегу френч, выскочил какой-то офицер. Очевидно, начальник караула.
Перед самым шлагбаумом машина притормозила. Генерал Исии кивнул взявшему под козырек офицеру и ткнул пальцем в сторону полицейского:
— Пропустить, проводить в столовую и накормить.
«МЕНЯ ЗНАЕТ ТОВАРИЩ НИКАНОРОВ»
Шэн Чжи затаился в густых камышах.
Дождь стих, но низко и тяжело клубились сизые близкие тучи, и камыши, непролазно разросшиеся на многие километры, сердито шумели, свирепо размахивая черными метельчатыми верхушками, словно хотели разогнать эти зловещие тучи.
Шэн ждал, когда опустится ночь.
Впереди — глубокие, страшные своими зыбунами болота, через которые невозможно пройти, через них можно лишь перебраться ползком, отдыхая на плетенке из ивовых прутьев.
Нечего и думать о том, чтобы пускаться в опасный путь, если ты не запасся такою плетенкой из гибкой лозы. Она не только для отдыха, эта плетенка: если наткнешься на непроходимую топь, она заменит тебе гать.
А что за болотом?
А за болотными топями — те же заросли камышей, а после — густые кусты, заливная пойма и река. Не глубокая и не мелкая, не широкая и не узкая. Шэну нужно будет переправиться через нее. Как? Только ночью и только вплавь. Но плыть нужно так, чтобы не раздалось ни единого всплеска, потому что на той стороне реки — другая страна. По реке проходит граница, и чуть только раздастся всплеск — стреляют с обоих берегов, и с этого и с противоположного.
На том берегу Шэн опять затаится в густых камышах. Точь-в-точь таких же, как эти, и так же сердито шумящих. Он будет вслушиваться в шум камышей и терпеливо ждать.
А когда Шэн заслышит шаги пограничников, то выберется из камышей и, только рассмотрев караул, с поднятыми руками выйдет навстречу ему. А потом, уже на пути к заставе, скажет по-русски:
«Здравствуйте, товарищи. Я — Шэн, красный партизан Шэн Чжи, меня знает товарищ Никаноров!»
Пограничники, держа карабины на изготовку, поведут Шэна на заставу, и начальник заставы улыбнется ему как старому доброму другу. Он поздоровается с Шэном за руку и сам проводит его в маленькую комнату где окно задернуто белыми занавесками и под потолком мягко светится матовая лампочка на коротком проводе; где тепло и тихо, а железная койка с панцирной сеткой так и манит ко сну.
Начальник заставы отдаст распоряжение, чтобы Шэну выдали сухую одежду и принесли поесть. Он скажет Шэну:
«Подкрепись и отдохни с дороги, а я тем временем...»
Шэн знает, что начальник тем временем свяжется по телефону с товарищем Никаноровым. Если даже будет глубокая ночь, начальник заставы все равно сразу же позвонит товарищу Никанорову. А наутро, когда Шэн проснется, то будет уже на заставе.
«Вот, это вам от Дракона, возьмите», — скажет Шэн товарищу Никанорову и выплетет из косы черный шнурок — с виду самый обыкновенный.
Такими зашнуровывают ботинки те, кому есть на что их купить. Ну а бедные китайцы, вроде Шэна, у которых нет денег не только на то, чтобы обзавестись парой ботинок, но которым даже шелковая тесемка для косы и та не по карману, заплетают в косу что найдется. В том числе и вот такие, самые обыкновенные ботиночные шнурки.
Но Шэн знает, и товарищ Никаноров знает, что шнурок из косы Шэна только по внешнему виду совсем обычный.
А на самом деле? На самом деле этот шнурок с секретом.
Полоска тонкого, почти воздушного шелка, к тому же скатанная в тугую трубку, — вот что помещается внутри шнурка.
До осени прошлого года через границу ходил Таку — маленький старичок со слезящимися глазами, гольд по национальности. Со стороны посмотреть — палочки для еды в руках не удержит. Но у него были неутомимые ноги, зоркий глаз и уверенная рука, у старого зверолова Таку, сбивавшего с дерева белку одной дробинкой и приходившего в совершенное уныние, если дробинка не попадала зверьку точно в глаз. И еще красный партизан Таку знал: жизнь — это не базар, где то, к чему нельзя приступиться сегодня, завтра падает в цене. Мудрый Таку знал: в жизни всему своя цена, раз и навсегда установленная. Свою жизнь он ценил дешевле, чем тайну, которую ему доверили.
Случилось так, что Таку наткнулся в пограничной зоне на маньчжурских жандармов. Они не поверили, что старый гольд вовсе и не собирается переходить границу, что бедного Таку пограничная река не интересует, что его интересует тростник, в изобилии растущий на берегу, и что ему ничего здесь не нужно, кроме охапки тростника, из которого бездомный старик сплетет себе циновку.
— Следуй за нами! — приказал старику сержант.
Таку безропотно повиновался. Только и попросил:
— Разрешите закурить трубку...
— Кури, в твоей жизни это последняя трубка, — усмехнулся жандарм, продавшийся японцам за нашивки сержанта.
Таку закурил и покорно поплелся с жандармами, жадно попыхивая короткой трубкой. А когда при переходе дорогу те остановились, чтобы пропустить стремительно приближавшийся автобус, Таку сделал два шага назад, отбросил трубку в сторону и, рванувшись вперед, бросился под колеса...
После гибели Таку на связь с товарищем Никаноровым стал выходить Шэн.
Почему товарищ Хван, комиссар их партизанского отряда, остановил свой выбор именно на нем? Об этом Шэн у комиссара не спрашивал.
— А что, если и меня задержат жандармы? Что делать, если мне не удастся выбросить шнурок? — Только эти два вопроса задал Шэн комиссару.
— Бойся тогда за себя, а донесение само о себе позаботится, — ответил товарищ Хван.
Он объяснил Шэну, что текст донесения зашифрован и написан невидимыми чернилами.
— Но это еще не все, — продолжил товарищ Хван, помолчав. — Мне разрешили открыть тебе еще одну тайну — то, чего не знал отважный Таку. Представляешь, что случится с отснятой фотопленкой, если ее засветить? Правильно, проявляй не проявляй — все равно ничего не проявится. Вот так и с донесением, которое в шнурке. Нужно уметь его вытащить, не засветив текст. И если кто-либо попробует извлечь шифровку, не зная, как это делается, он вытащит чистую тряпочку. Потому-то я и говорю тебе: бойся за себя, а донесение само о себе позаботится...
Он не китаец, он — кореец, комиссар их партизанского отряда товарищ Хван. Однако по-китайски говорит чисто, без акцента.
По-китайски разговаривает с Шэном и товарищ Никаноров. И если закрыть глаза, можно подумать, что человек, беседующий с тобой, — настоящий китаец. Но открой глаза — тотчас же удостоверишься: на китайца товарищ Никаноров похож не больше, чем он, Шэн, предположим, на Вашингтона Кинга.
Нет, ничего плохого Шэн против Кинга не имеет. Весельчак, храбрый боец и хороший товарищ, но, когда Шэн увидел Кинга впервые, ему захотелось протереть глаза.
О великанах Шэн много слышал в детстве от бабушки Лю, знавшей множество сказок. Но о черном великане, таком черном, словно его нарочно — а может быть, специально для того, чтобы пугать маленьких, детей, — покрасили сапожной ваксой, о таком даже: в сказках бабушки Лю не упоминалось.
Вашингтон Кинг из Америки, он американский негр. А приехал сюда из Испании. Два года сражался там Кинг против фашистов, задумавших поработить испанский народ. Теперь воюет с японскими оккупантами за свободный Китай.
Когда он, выскочив из засады с маузером в руке, бросается навстречу японскому патрулю, враги разбегаются с криком:
— Хунхузы взяли в союзники самого дьявола!
А черный великан хохочет:
— Лучше уж быть большим дьяволом, чем мелкой нечистью!
Да, кого только нет в их отряде: и китайцы, и маньчжуры, и корейцы, и монголы, и гольды!..
Японцы обзывают их хунхузами — разбойниками с большой дороги. А они не разбойники, они красные партизаны и сражаются за то, чтобы Китай стал свободным и власть в стране принадлежала рабочим и крестьянам. За это воюют и китайцы, и гольды, и монголы, и корейцы, и маньчжуры, и негр из Америки Вашингтон Кинг. И он, рабочий-металлист Шэн Чжи, воюет за это...
Зловеще шумят камыши, вымокший до нитки Шэн Чжи грызет всухомятку ячменную лепешку и ждет наступления темноты.
Разве кому-нибудь из тех, кто знал его в той, прежней его жизни, могло хотя бы случайно прийти в голову, что робкий, беспрекословно покорный Шэн станет партизанским связным?
А сам Шэн? Сам Шэн, вернее, тот, каким он был когда-то, ни за что не поверил бы, что с ним может произойти такая удивительная перемена.
Да, когда-то Шэн был исполнительным, безропотно послушным рабочим. Жил в пригороде Харбина, а работал в самом Харбине — в главных железнодорожных мастерских. Семья у него была большая — шестеро, а он, глава семьи, — седьмой. Заработков его на то, чтобы сводить концы с концами, кое-как хватало, а вот сладости... Пакет с хуошэном — поджаренным арахисом — он мог принести детишкам не чаще, чем раз в месяц.
