Воровская корона - Евгений Сухов

Кирьян поднялся. Приобнял Макея.

— Ну, что ты… что ты… Ты ни в чем не виноват. Это все я… Я должен был все предусмотреть. Ведь Дарья мое самое слабое звено. И они знали об этом и ударили сразу по нему.

— Она просила обождать внизу, — голос Макея заметно дрогнул. — Я не думал, что все кончится именно так.

Стоящие в дверях жиганы расслабились, заулыбались.

— Уркачи хотят переговоров?.. Договорились, будут им переговоры. А вы-то как считаете? — посмотрел Кирьян в сторону жиганов, взял со стола револьвер и небрежно сунул его в карман.

Теперь на этот жест никто не обратил внимания. Перед ними был прежний пахан, собранный, сконцентрированный, и, судя по его тону, он уже принял решение.

— Потолковать с ними надобно, — веско заметил Степан. — Иначе они нас за людей считать перестанут.

За урками был многовековой уголовный опыт, включавший в себя множество традиций — обогащенных и преумноженных каждым следующим поколением. Чаще всего ремесло передавалось от отца к сыну: если батяня выходил на большую дорогу с кистенем в руках, то и отпрыск вырастал громилой; если отец орудовал фомкой, следовательно, сынок становился домушником, а если папка слыл конокрадом, стало быть, сыну на роду написано красть лошадей. Ничего удивительного не было в том, если в одном селе сплошь вырастали взломщики, а другое слыло непревзойденными майданщиками.

Выкристаллизовавшись за многие поколения, уркачи сумели выработать заповеди, которых необычайно ревностно придерживались. И первая из них гласила — блатной цвета не меняет. А потому жиганы, имевшие политический окрас и частенько называвшие себя анархистами, воспринимались урками особенно брезгливо.

В лагерях между урками и жиганами шла беспощадная война. В яростных драках вырезались целые бараки. На волю прорывались скудные сведения о том, что перевес сил на стороне старой уголовной школы. Этому не стоило удивляться: урки всегда были более сплоченными, в затылок многих из них дышало несколько поколений предков, отбывавших сроки на царской каторге. Каждый из них едва ли не с молоком матери впитал железный тюремный устав, по которому следовало строить отношения. Жиганы, с их политическими лозунгами, на взгляд правильных урок, выглядели так же нелепо и безобразно, как попадья в доме терпимости.

Но одно дело — лагерь, где роль каждого уже предопределена, и совсем другое — воля, где часто все наперекосяк. Здесь жиганы оказались поизворотливее и похитрее. Они уверенно занимали те места, которые совсем недавно принадлежали уркачам. Но самое печальное заключалось в том, что жиганы, сбившись в группы, не только вытесняли урок, но и активно переманивали их в свои ряды.

Порой казалось, что уркачи готовы были пойти на сделку даже с дьяволом, чтобы сокрушить жиганов и их идеологию. И порой удача светила им.

— Где стрелку забили? — по-деловому поинтересовался Кирьян, посмотрев на Макея.

— Там же, в «Сан-Ремо».

— Крутиловка может быть, не доверяю я уркам. Отправь туда сначала чиграшей, пускай посмотрят, что к чему. У них глаз верный, подставу сразу увидят.

— Сделаем, — отозвался Макей, приложив к разбитому лбу попавшее под руку полотенце.

— Если все будет в ажуре, тогда заявимся.

На углу Дмитровского переулка Кирьян велел остановиться. Извозчик, бесшабашный рыжий парень, натянул поводья и торжественно произнес:

— Пожалте, господа.

В гостиницу «Сан-Ремо» Кирьян вошел не сразу. Постоял немного на углу, присматриваясь, а когда Митяй махнул из окна рукой, давая понять, что можно идти, направился к дверям.

У номера стояло трое совсем молодых уркачей. Их можно было бы принять за жиганов, но это были люди другой веры, других законов. И все же это были парни одного с ними времени, одного поколения, в общем, такие же: неравнодушны к женщинам, обожают застолья, любят риск, ходят в те же рестораны, что и жиганы, даже песни поют одинаковые. Вот только вера у них иная — уркаганская.

Жиганы, сопровождавшие Кирьяна, остановились и с интересом принялись рассматривать уркачей. Будь ситуация иной, возможно, сошлись бы грудь на грудь, а сейчас спокойно разглядывают коллег, даже улыбаются, словно отведали водяры из одной бутылки.

— Петя Кроха ждет, — произнес парень лет двадцати пяти и приветливо заулыбался, сверкнув золотой фиксой.

Зуб у парня был здоровый, но слегка подпиленный, и на него, по традициям блатной символики, надевалась золотая коронка. А без нее ты как будто бы и не урка вовсе.

Разговор должен состояться серьезный, лишние уши ни к чему, а потому и уркачи на стреме. Кирьян вошел, в глубине комнаты, развалившись на кожаном диване, сидел Петя Кроха. Конечно, это не светский раут и не встреча двух державных лидеров — все несколько поскромнее, — но город принадлежал им, а потому соперника полагалось уважить.

Петя Кроха поднялся и сутуло застыл в центре комнаты. Задержав руку Кирьяна в своей ладони, старый уркаган несколько секунд разглядывал жигана, а потом одобрительно произнес:

— А ты возмужал.

— А ты поседел, Кроха, и даже как будто в росте стал поменьше.

Кроха неодобрительно крякнул — шутка ему не понравилась, — но отвечал без обиды:

— Поседел, это верно… А ты как думал, жизнь у нас нелегкая, а вот насчет роста ты, Кирьян, слукавил.

— Не без того, — натянуто улыбнулся Кирьян.

Сели на диван почти одновременно, в заметном отдалении друг от друга, как будто между ними пролегла невидимая граница и каждый из них был ее строгим часовым.

— Заматерел ты, — протянул Кроха не то с восхищением, не то с укором. — Всюду о тебе только и разговоров. Куда ни глянь, всюду Кирьян!

Жиган улыбнулся. Он слишком хорошо знал Петю Кроху. Несмотря на солидность и преклонный возраст, тот оставался обыкновенным уркаганом из подворотни, не терпящим даже малейшего соперничества. Такой человек способен без всякого внутреннего содрогания наделать в теле пару лишних дырок.

К тому же он был необыкновенно ревнив к чужой славе. И сейчас, когда маявшегося не у дел старика уркачи выставили для переговоров с Кирьяном, Кроха воспрял, налился прежней неукротимой силой. Чувствовалось, что такого человека не свернешь с пути, — сомнет и не поморщится. Что и говорить — старая школа!

— У меня был хороший наставник, — серьезно ответил Кирьян, — так что пример есть, есть на кого равняться.

— А ты, я вижу, не забыл, — не без гордости произнес Петя Кроха.

— Такое разве позабудешь… А потом, меня учили, что на каждое оскорбление нужно отвечать более сильным ударом.

— Хм… Вот ты о чем. Все верно, спорить не стану, — согласился старик, — а только никогда не нужно забывать, в чьих руках находятся козыри. — Он чуть помолчал. — И всегда надо помнить о том, с кем играешь. Я ведь тебе и об этом говорил.

Кирьян улыбнулся:

— Я не забыл.

— Ты всегда был способный. Не зря же я тебя подпаханником поставил… Правда, на свою голову, — добавил Кроха безо всякой злобы. — Хочу тебя предупредить, Кирьян, ты играешь краплеными картами.

— Ты тоже, — обронил жиган.

— Хм, возможно. Ты не думал о том, что старость мудрее и против нее бессильны даже коцаные стиры?

— Порой мне не хватает твоей мудрости, — уклончиво ответил Курахин.

Сказать это было совсем не зазорно, ведь беседовали наставник и ученик. Оружие на время было отложено в сторону. Сказанное было приятно уркачу, улыбнувшись, он произнес с некоторой грустью:

— Из нас двоих получился бы союз не хуже Антанты!

— Вот и ты о политике заговорил, — улыбнулся в ответ жиган. — Нечасто от уркагана подобные слова можно услышать. Пообщаемся немного, так я тебя в свою веру перекую.

— Не получится, — сердито буркнул старик. — У меня одна вера, я ей вовек не изменю.

Было в старике что-то от язычника. Весь мир изменился, а он не желает меняться, так и молится по-прежнему своим крохотным божкам, вылепленным из глины. Такого обухом не перешибешь.

Кремень!

— Ладно, не будем об этом, — помрачнел Кирьян. — Дарью зачем забрал?

— Вижу, крепко зацепила тебя эта девка. Хороша, спору нет. Только ведь без этого ты бы не захотел со мной встречаться, верно?

— Базара нет.

— А напрасно, — угрюмо проронил Петя Кроха. — Вопросы у нас накопились… разные. Разве ты так не считаешь?

— Хм… Значит, барышню мою ты на ответы хочешь разменять?

— Узнаю своего строптивого пацана, — уважительно протянул старый уркач. — Ты и прежде был не сахар, а теперь к тебе на кобыле не подкатишь. Знаешь, почему я тебя в подпаханники взял?

— Просвети, — невесело хмыкнул Курахин, — почему ж такая честь.

— Гонору в тебе было больше, чем у других!

— А он и сейчас не пропал, — усмехнулся жиган. — Так о чем перетирать-то будем, не томи, — поторопил Кирьян.