Ирина Дедюхова Армагеддон № 3 - Ирина Дедюхова

— Про стыд ты оставь, бедным подашь! К нам за просто так в купе никто не садился, тут только сопоставить кто и зачем… Значит, после замужества ты ни разу столкнуться с Ямщиковым не удосужилась. А в самое ненужное время вдруг всплываешь, в обратную жизнь тянешь…

— Какую-то ахинею вы несете, товарищ! В тамбур выйти подышать нельзя! — почти игриво, но с некоторой настороженностью в голосе произнесла Наталия.

— Я тебя сейчас… Нет, иди! Иди, как хозяева твои задумали… Мне плевать. Только, если ты действительно от них, то ты должна знать и кто я! И про то, что я могу, ты тоже должна знать! Обещаю, удовольствия получишь в том тамбуре сейчас на все сто!

Седой стоял в проеме купе, не двигаясь, так и не снимая темных очков. Женщина вдруг поникла лицом и заплакала.

— А если вы знаете моих хозяев, вы должны понимать, что я ничего не могу, ничего! — сквозь рыдания произнесла Наталия Семеновна. — Вы хоть подумали, каково мне всем этим заниматься? Я говорила Вильгельму Бенедиктовичу, что не могу! Но даже не представляла, насколько это все тяжело морально… Ведь эта сука старая меня поедом ест! Со свету сживает! Вот какое дело ей, с кем я романы кручу? Как Гриша уходит, она до утра меня истязает! И деться некуда! «Как ты можешь сироту горькую обижать? Ведь сразу видно, что ты — такая, а Мариша — не такая! Мариша — детдомовская, а ты ее единственной опоры в жизни лишаешь! А знаешь, какая ты?» — довольно похоже передразнила Серафиму Ивановну Наталия.

— Кстати, что вы со старухой сделали? — вдруг испугался Седой нескрываемой ненависти, прозвучавшей в голосе Наталии Семеновны.

— Ничего особенного. Живой эта старая перхоть останется. Слабительного ей дала, чтобы так же в дверях не встала, — ответила Наталия. — Я эту поездку со слабоумной старушней до конца жизни как страшный сон буду вспоминать… То начинает орать, что я ночью ее пиво украла… А то возьмет вдруг и завоет, как на деревенских похоронах: «Ах, ты сиротинка моя горькая! Да каково твоей мамочке с небес глядеть, как над тобою всякие измываются!» Она ведь и называла меня по матерному… Мерзавка!

— Но вы в этом раскладе не зря выбраны ложью и обманом! Блядью! Чему вы удивляетесь? Старушка просто констатирует факт. Совсем не обязательно ей было по такому поводу диарею устраивать. Короче, дорогая Наталия Семеновна…Обещаю ничего с вами не предпринимать, если вы немедля соберете вещички и свалите на ближайшей остановке, — жестко, но вполне вежливо возразил ей Седой.

Утирая катившиеся по щекам слезы, женщина сухо сказала с какой-то обреченностью:

— Поздно… Все уже поздно. Вы даже не знаете, что вас ждет! С меня потребовали сесть к вам, увлечь Ямщикова и… неважно. Главное было увлечь его от той вашей странной девушки в купе. Ничего никогда не позволила бы себе с Гришей, зная, чем мой отказ может обернуться для меня… Когда он уехал в свою очередную командировку, он даже не предупредил меня, вряд ли у него было ко мне что-то серьезное. Потом была обычная жизнь, потом — разная ерунда… безработица, долги, болезнь детей… А потом мне вдруг повезло! Я прошла огромный конкурс на должность бухгалтера финансово-промышленной группы… Так что все уже поздно, господин, не знаю, как вас называть. Но главное, мне Вильгельм Бенедиктович сказал, что как-то проконтролирует меня именно этим тамбуром. Гриша должен побывать ночью в тамбуре, они это проверят. Если я сейчас с ним в тамбур не пойду, они убьют моих детей… Да и Гриша расстроится… — добавила она совершенно некстати.

— Раз Ямщиков должен быть в тамбуре, пускай будет! Но и с вами ему быть нельзя, при этом расстраивать его тоже нельзя, и хозяева ваши ничего не должны заподозрить дурного! — с горьким смешком произнес Седой. — Но у лжи в любом раскладе всегда есть возможность обмануть всех. Мой вам совет — обманите всех. У меня здесь другая роль, я такого не могу. А вам позволено.

— Так что мне делать-то? — растерянно спросила женщина, вытирая слезы.

— А я откуда знаю? — ответил Седой. — Я вам и так сказал куда больше, чем это позволено мне.

— Да как вы не понимаете, моей воли вообще в этом нет! Я как будто не живу вовсе! Когда же это закончится, не могу я уже больше! — Неужели вы не видите?.. — заплакала женщина.

— Не вижу, — зло оборвал ее Седой. И, резким движением срывая узкие черные очки, добавил: — У меня вообще глаз нету!

Вагон качнуло на повороте, от головы состава немедленно раздался пронзительный гудок, заглушивший отчаянный визг Наталии Семеновны…

Войдя в купе, Седой отрывисто бросил Флику, рыдавшему на смятой постели:

— Выйди из купе! Мне надо побыть одному!

Марина, всхлипывая, поднялась к выходу. Седой закрыл за ней двери и принюхался. В купе проводника приподнял голову с тугих пятнистых колец этот странный змей. Седой привык полагаться на его слух. Вопреки своим угрозам, отдававших мелким шантажом, змей, вроде бы, не положил с прибором на их рассыпавшийся на глазах тригон, время от времени оказывая Седому мелкие услуги.

Внезапно напряжение пятнистых колец спало, змей довольно завозился, засопел и прошипел странные слова, что-то вроде: «Писец ручке! Молодец Еремееич!»

Седой залез на свою полку и принял обычную позу: лицом вверх, сложив руки на груди. Змей тут же захихикал у него в голове: «Ну, блин, ты и устраиваешься… как в гробу!» Седой отмахнулся от него и с горечью подумал, что на этот раз проиграл вчистую. Под ноль он с этой Наталией Семеновной сыграл… И как тут выиграть, если некоторым трава не расти, невтерпежь, как надо в тамбур пойти, чтобы козел Гришенька не расстроился! Тут же в голове раздалась странная песенка: «Я свою Наталию узнаю по талии — где поширше талия, там моя Наталия!»

Песенка, исполняемая шепелявым, свистящим шепотом, так его рассмешила, что он решил плюнуть и больше не циклиться на этой Наталии. Да чо там с этой Наталии будет? Просто сейчас придут к нему и глотку перережут, или Флика в коридоре кокнут. И все дела! Чо расстраиваться-то? Нет, им, главное, начхать, что из-за их минутной радости мир рухнет, а ему больше всех надо! «Правильно, — согласился с ним змей непосредственно в его голове. — Ничего от этой Наталии не убудет. И плевать на них всех!»

Седой понял, что уже окончательно спятил, поэтому решил спать и больше ни с кем внутри своей головы не общаться. Других забот, блин, полон рот. Разговор с Наталией Семеновной, как он и ожидал, вымотал его нервную систему до крайности. В конце концов, он имеет право просто спать и видеть сны, как Гамлет или еще там кто… Лучше вообще без снов, если можно. Полежать в тишине и покое, пока не явятся его взбесившиеся попутчики. Как на кладбище… В гробу и белых тапочках… «Лежи, — тут же согласился с ним кто-то, — я покараулю, чтобы никто не приполз. Но учти, я еще ничего для себя не решил. Вернее почти решил, но это не твое дело». — «А ну и хрен с тобой!» — подумал Седой, засыпая. «Тебе того же!» — прозвучал в его голове вежливый ответ.

Ямщиков притащился через час в приподнятом настроении духа, взлетел птицей к себе на полку и тут же захрапел, даже не подумав отдать Седому дежурство, которое задолжал накануне. Марина зашла в купе почти сразу за ним. Она, не глядя на Седого, молча легла на свою полку, носом к стене, закрывшись одеялом с головой, и тоже притихла. Наплакалась, видно, дура с такими же дурами в ближнем тамбуре. Нашла из-за кого реветь. Седой понял, что никто из соратников не поможет ему подготовиться к ночи. Молча, он стал закрывать их жилище сам.

Потом сидел один на нижней полке напротив безмятежно раскинувшегося Флика, чувствуя себя полным идиотом. Яркий электрический свет падал на личико спящего Факельщика, и, хотя Седой все равно не видел его лица, но никак не мог обмануться. Он знал, что вспухшее от неутешных слез личико расплывается в довольной улыбке. Тяжело вздыхая, Седой размышлял о поверхностной и, в то же время, непостижимой женской природе. Все им с гуся вода… А вот что теперь делать с Бойцом, поддавшемуся лжи и обману?.. Теперь все кончено. Седой ожидал услышать рядом знакомое шипение, но никто не прошипел никакой гадости. Принюхавшись, он понял, что змея вообще нет рядом. Слабый запах остался, а самого нет. Правильно, кому они на хрен нужны со своими заморочками?

То ли потому что в купе зажигательно храпел Ямщиков, то ли из-за того, что поезд неожиданно прибавил ход, но Седого начало сильно тянуть ко сну. Напротив так сладко посапывал Флик, что уже от одного взгляда на него начиналась неудержимая зевота. Седой подумал, что ничего не случится, если он просто полежит на подушке внизу. Все, что могло случиться, уже случилось. Да и вряд ли он заснет… Разве что на минутку прикорнет… Засыпая, Седой хотел только одного, не видеть ни одной бабы во сне. Лучше вообще никого не видеть, конечно… Ведь смотрят же некоторые счастливчики сны про лошадок, к примеру…