Конец российской монархии - Бубнов Александр Дмитриевич

Я объяснил себе отступление от обычного порядка в отношении меня тем, что целью приезда военного министра могли служить различного рода вопросы снабжения, не имевшие прямого отношения к предметам моего ведения, и что само пребывание Поливанова в Ставке было слишком краткосрочным.

Предполагая днем более подробно переговорить с начальником штаба о том, какие новые данные доставлены из военного министерства, я не останавливался более на посещении Ставки военным министром.

Поливанов привез от государя великому князю Николаю Николаевичу письмо, коим он освобождался от должности Верховного главнокомандующего. Мне рассказывал впоследствии Поливанов, что великий князь принял доставленное ему известие вполне спокойно. Он облегченно вздохнул, точно освободился от тяжести давившей его ноши, и широко перекрестился.

Государь, однако, должен был прибыть в Ставку лишь через несколько дней; генерал Алексеев продолжал также оставаться в ожидании своего заместителя во главе войск Северо-Западного фронта, и таким образом вредная неопределенность в управлении войсками продолжала существовать.

«Общая обстановка требует принятия важных решений, я же не считаю себя вправе более приказывать…» — приблизительно такими словами характеризовал положение великий князь Николай Николаевич в одном из своих писем военному министру…

В подъезде дома, занятого Верховным главнокомандующим, нам кто-то сказал, что великий князь прошел только что наверх по лестнице. Верхний этаж губернаторского дома состоял из большого зала в несколько окон, такой же столовой, гостиной с мебелью из золоченого дерева, обитой красным шелком, и еще нескольких задних комнат. Официально весь этот этаж числился оставленным для государя на случай его приездов в Ставку. Мы пользовались временно лишь столовой. Сам великий князь, его брат Петр Николаевич, начальник штаба и наиболее близкие к великому князю адъютанты теснились внизу в небольших и затемненных зеленью сада комнатах.

Великий князь ждал меня в красной гостиной. Так как обычно для выслушивания доклада он приходил ко мне в управление или принимал у себя внизу, то уже эта новая обстановка говорила об исключительном характере предстоявшей беседы. Встав мне навстречу и усадив в ближайшее кресло, великий князь дрожащим от волнения голосом прочел мне государево письмо, полученное им накануне. В этом письме-рескрипте говорилось, что тяжелое положение на фронте не позволяет ему, государю, оставаться вдали от войск, почему он и решил возложить на себя Верховное главнокомандование армиями. Император Николай II благодарил великого князя за понесенные труды и просил о продолжении таковых на Кавказе в должности наместника и командующего отдельной Кавказской армией. Мотивировалась эта просьба болезнью графа Воронцова-Дашкова[72] и необходимостью иметь там во главе управления твердую, опытную руку. Далее в письме говорилось, что своим начальником штаба государь избирает генерала Алексеева; генералу же Янушкевичу и мне выражалась высочайшая благодарность, причем добавлялось, что о дальнейшем служебном положении нашем император имеет в виду озаботиться лично.

По прочтении названного письма великий князь поднялся с дивана, на котором он сидел, и в трогательных выражениях просил меня принять его признательность за совместную службу.

— Я ни разу не имел случая быть недовольным вашей работой и особенно оценил ту прямоту и откровенность, с которой вы всегда высказывали свое мнение.

Эти последние слова я отнес ближе всего к тому докладу, о котором упоминал выше и которым я имел в виду добиться восстановления нормальных отношений между Верховным главнокомандованием и подведомственными ему фронтами.

— Я очень сожалею, — добавил великий князь в заключение нашей беседы, — что содержание государева рескрипта стало известно в Ставке ранее, чем я успел его сообщить вам лично…

Поблагодарив великого князя за деликатное внимание и успокоив его словами, что обо всем им сообщенном слышу впервые, я обратился с просьбой исходатайствовать мне строевое назначение, которое удовлетворило бы моему давнему желанию ознакомиться с условиями современной войны в командной должности.

— Положитесь, прошу вас, на слова государя, выраженные по этому поводу в его рескрипте на мое имя, — мягко посоветовал мне великий князь, и в этом выразилась вся та исключительная корректность, которую великий князь всегда проявлял по отношению к царской воле.

Тем не менее по прибытии государя в Ставку, а может быть, и раньше (точно не помню), я получил назначение на должность командира корпуса, входившего в состав войск Западного фронта.

ЛИЧНОСТЬ ПЕРВОГО ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО

Великий князь Николай Николаевич — первый Верховный главнокомандующий русскими войсками в мировую войну — хорошо был известен в России в обществе, и особенно в армии, еще до войны.

Ко времени начала мировой войны ему исполнилось 58 лет, и он находился в расцвете сил и здоровья. Своей внешностью он очень напоминал, по рассказам, своего отца, великого князя Николая Николаевича-старшего[73], бывшего главнокомандующего действующей армией на Европейском театре во время войны России с Турцией в 1877–1878 гг.

Высокого роста, стройный, сухой, с гордо поднятой головой, с тонкими чертами открытого и энергичного лица, острым, пронизывающим взглядом и клинообразной седеющей бородкой, он производил своею внешностью очень сильное, почти незабываемое впечатление.

Не менее очаровывало присущее его натуре внутреннее благородство, прямота, подчас, может быть, резкая, его суждений, но всегда глубоко искренних и проистекавших из вполне чистых побуждений.

В его характере была, несомненно, заложена решительность, которая, однако, требовала спокойной, регулирующей руки, дабы не дать этой черте перейти границы, отделяющие настойчивую волю от безрассудной горячности и вредной порывистости. Тем сильнее должно было быть значение и благодарнее роль начальника штаба при нем. Великий князь легко поддавался влиянию близких ему лиц; это было его достоинством и недостатком — в зависимости от того, кто именно овладел его доверием. Но, во всяком случае, он умел выслушивать людей, причем высоко ценил доходившее до него откровенное и рассудительное слово.

В молодости горячность великого князя Николая Николаевича способствовала созданию о нем невыгодной славы. Его опасались и избегали. Но с течением времени кипучая кровь остыла, и лично мне не пришлось быть свидетелем его гневных вспышек.

Одаренный от природы, Николай Николаевич получил к тому же высшее военное образование в Академии Генерального штаба; он имел за собою также некоторый боевой опыт, полученный им в период турецкой войны 1877–1878 гг., и затем долгие годы занимал в армии ряд очень ответственных должностей. Таким образом, он являлся вполне подготовленным крупным военачальником, и неудивительно, что на него смотрели как на наиболее вероятного и желательного кандидата на пост Верховного главнокомандующего в случае серьезной войны.

Из всех членов императорского дома он был, во всяком случае, наиболее крупной, яркой и своеобразной личностью.

Великого князя хорошо знали и за границей. За несколько лет перед войной он посетил Францию, где произвел сильное впечатление и где на него смотрели как на будущего главнокомандующего русской армией.

При Дворе, однако, к великому князю относились с подозрением, боялись его популярности, преувеличивали его честолюбие. Это обстоятельство и было, по всей вероятности, причиной того, что с объявлением войны рядом с великим князем была выдвинута на пост Верховного главнокомандующего кандидатура генерала Сухомлинова, занимавшего в то время пост военного министра.

Странная была судьба этого человека! Много лет она незаслуженно его баловала и ему покровительствовала. Выдвинув на самые верхи иерархической лестницы, она дала ему все для земного благополучия: власть, почести, красавицу жену на склоне лет, прекрасный дом для жизни, отдельный вагон, выдающийся по роскоши и удобствам для железнодорожных разъездов, и т. д. И та же судьба не только потом безжалостно отняла у этого человека все, что ею же было дано, но поставила и саму честь его под тяжелое испытание. В 1915 г. генерал Сухомлинов подвергся жестоким и в известной мере справедливым нападкам за свое бездействие и преступное легкомыслие в должности военного министра, хотя он всю жизнь не переставал быть таковым, но уже совсем нелепо он был обвинен в государственной измене. Едва ли можно серьезно верить в измену генерала Сухомлинова своему отечеству, но нельзя не признать, что по своему легкомыслию он, находясь на посту военного министра, был в своей частной жизни очень дурно окружен. Это и могло наводить на него тяжелые подозрения. В 1917 г. генерал Сухомлинов был судим и заточен в Петропавловскую крепость. Большевики по какому-то случаю его выпустили и дали возможность уехать за границу. Одинокий, всеми оставленный, в бедственном материальном положении, он умер в Берлине, в какой-то лечебнице.