О нас троих - Андреа Де Карло

Я убил бы Томаса Энгельгардта, попадись он мне в этом огромном городе, где миллионы незнакомых мне людей мирно спали у себя дома; я мог бы взорвать сам дом, где он жил и куда он привел Мизию, и разрушить весь квартал без всякой жалости к остальным, невинным его обитателям. Я был готов объявить войну Франции, Аргентине, всем, кто играет или играл когда-то в поло, всем этим неумным, наглым, уверенным в себе ублюдкам, которые, увлекшись такой женщиной, как Мизия, считали себя в праве бороться за нее именно сейчас, когда она так уязвима, не имея ни малейшего понятия, кто она на самом деле и что ей надо в этой жизни. Я спустился вниз, на улицу, словно мог что-то исправить тем, что буду ждать внизу, но ночь оказалась беспросветно сырой и холодной, и мне стало еще хуже, к тому же я боялся, что маленький Ливио проснется, и надеялся, что Мизия зачем-то позвонит; так что пришлось вернуться обратно.

Маленький Ливио крепко спал в своей комнате, телефон молчал, как заклятый враг; я еще острее почувствовал, что Мизии нет дома. Попробовал читать биографию Сент-Экзюпери, но печатные знаки сливались перед глазами, не успев проникнуть в сознание; попробовал работать, но рука болела, да и все равно картина была безнадежно испорчена. Попробовал заснуть на диване, но не мог сомкнуть глаз и все ворочался, не находя удобной позы; малейший шорох я принимал за скрип открывающейся двери и рывком садился на постели, прислушивался, а сердце колотилось так, что отдавалось в висках.

Я встал, опять оделся в приступе невыносимо острого смятения, и злости, и жалости к самому себе, и страха. От одной только мысли, что надо бы взглянуть на часы, у меня начиналась паника; я не мог уже распутать клубок своих чувств, не мог объяснить себе и осмыслить, что происходит.

И тут зазвонил домофон; я был так потрясен, что отпрыгнул назад, словно пугливый кролик. Кинулся к окну, но в скудном рассветном свете разглядел лишь такси; кинулся к домофону — услышал просто шорохи. Я не понимал, почему Мизия не поднимется просто наверх; в голове завертелись десятки возможных предположений, одно другого тревожней. Тогда я бросился вниз по лестнице; добежав до второго этажа, вернулся обратно, за деньгами для таксиста, опять бросился вниз, распахнул дверь подъезда с лихорадочной спешкой спасателя: вместо Мизии у такси стоял Марко и смотрел на меня.

Я так и застыл с раскрытым ртом: ноль мыслей, ноль эмоций, ноль предположений. Марко расплатился с водителем, посмотрел вслед такси и подошел ко мне еще до того, как я выбрался из трясины изумления.

— Извини. Я только что с поезда, не хотелось бродить до утра, — сказал он, наверно, объяснив себе мой вид тем, что поднял меня посреди ночи.

Теперь он носил длинные волосы, спутанные, как у рок-музыканта, и пожалуй, не очень твердо держался на ногах.

— Я не спал, — сказал я, все так же стоя в полутора метрах от него: черная кожаная куртка, бородка, дорожная сумка через плечо, нетерпеливые, ироничные глаза, точь-в-точь как у маленького Ливио. И почувствовал, как только что владевшую мной панику смывает волной явного облегчения.

— Я получил твое письмо, — сказал Марко и махнул рукой в сторону улицы, по которой приехал. Мы как будто не могли преодолеть пространство, разделявшее нас, и так и стояли друг против друга.

Потом я нерешительно вытянул руку, словно для рукопожатия, а он шагнул навстречу и обнял меня: мы хлопали друг друга по плечам и по спине, больно тискали друг друга.

— Черт возьми, Ливио, сколько лет прошло, — сказал Марко.

— Жуть, — сказал я. — Просто жуть.

Мне казалось, что я вынырнул из мира абсурда и с каждым глотком воздуха заново обретаю чувство меры и чувство юмора.

Мы вошли в подъезд, поворачиваясь один к другому на каждом шагу и обмениваясь взглядами в знак того, что заново обрели друг друга.

— Где Мизия? — взмахнув рукой, спросил меня Марко вполголоса, чтобы не нарушить тишину спящего дома.

— Ее нет, — сказал я, подходя к лестнице. — Сегодня она не ночует дома.

Он стремительно поднимался следом за мной по лестнице.

— У тебя не письмо, а сплошные намеки, — сказал он, когда я остановился на втором этаже и повернулся к нему. — Так только мафиози пишут. У меня чуть удар не случился, а я даже не понял, что ты сказать-то хотел.

— Сейчас объясню, — сказал я на ходу.

Только теперь до меня дошло, с какими последствиями и переживаниями мы сейчас столкнемся: нас ждут вопросы, поиск ответов, попытки подтвердить догадки и принятие решений. Правильно ли я поступил, написав ему, пусть его появление и явилось для меня огромным облегчением? Не станет ли теперь всем только хуже, когда и без того хуже некуда?

Мы вошли в квартиру, и Марко огляделся, не сняв куртку и не поставив дорожную сумку. Мне пришлось сказать ему: «Да раздевайся же». Но даже поставив сумку, он держался как заблудившийся солдат, которого повсюду ждет опасность и который того и гляди попадет в капкан.

Я провел его в гостиную с чувством, что впервые слышу запахи акриловой краски, пыли, овощного супа, благовонных палочек и пластилина.

— Садись, куда хочешь, — сказал я, поправив покрывало на диване.

Но Марко так и не сел, а стал ходить по комнате и рассматривать мои картины, расставленные вдоль стен, книги и пластинки Мизии на полках и на полу, разбросанные повсюду вещи. Он явно пытался разобраться в ситуации.

— Так, значит, вы теперь вместе? — спросил он.

— Нет, нет, — поспешил ответить я, словно эта мысль мне и в голову не приходила.

— Но живете-то вы вместе, разве нет? — спросил он таким тоном, словно вернулся издалека и не очень помнит, на каком языке здесь говорят.

— Да, вот уже несколько месяцев, — сказал я, показывая на диван-кровать, чтобы расставить все точки над «i». Странное дело, я чувствовал жгучую потребность поговорить с ним, но не знал, как завести разговор о том, о чем хотел.

— Вообще-то все непросто. Скорее даже, сложно. Сложно не значит неясно, — сказал я.

Марко едва заметно покачал головой; своим непонимающим взглядом он ставил меня в тупик.

Я подошел к окну, вернулся опять на середину комнаты.

— Видел бы ты меня десять минут назад. Матерь Божия, я был не совсем в себе, просто ужас.

— Я видел тебя, когда ты вышел на улицу, — сказал Марко. Он подобрал с пола старую пластинку группы Strawberry Alarm Clock[42] и стал рассматривать обложку.

— А у кого Мизия сегодня ночует? — спросил он.

— У одного ублюдка. Бывший игрок в поло, — сказал я, — аргентинец с немецкой фамилией. Наверняка он родственник какого-нибудь нацистского преступника.

Марко кивнул, будто мои слова и тон его совершенно не удивляли. Он изучал наш с Ливио безумный зоопарк фантастических животных, занимавший уже половину стены.

— Это что, твой новый нео-примитивистский стиль? Или ты его считаешь неоинфантильным?

— Рисовал я не один. Так что, считай, коллективный труд, — сказал я, понимая, что еще чуть-чуть — и упрусь в стену всего того, что надо объяснять: дело нескольких секунд.

Марко выглядел все более напряженным.

— Так ты мне объяснишь, что значило твое письмо?

Я хотел объяснить ему все как следует, спокойно, дружелюбно и толково, но никак не находил подходящих фраз или даже нужных слов, и чем дальше, тем сильнее чувствовал, что у меня все мысли перегрелись от того, что бежали по кругу.

— Я не очень-то силен в таких вещах. Знаешь ведь, я не дипломат и не психолог. Вы сами отвели мне эту роль, мне она и даром не нужна была.

Я говорил чересчур громко, ходил взад-вперед по комнате и беспорядочно жестикулировал, лишь мельком посматривая на Марко.

Марко пристально смотрел на меня.

— Это рисовал тот самый третий человек, о котором ты мне писал? — спросил он, показывая на фантастический зоопарк на стене. Он был бледен, уже не улыбался, и в глазах у него стоял вопрос, много вопросов, так что мне стало страшно.

— Он спит. Пойдем, я тебе его покажу, — сказал я.

Тихими шагами мы двинулись по изогнутому коридору: у меня было ощущение полной нереальности происходящего, того и гляди на стенах вспыхнут цветные узоры, как в калейдоскопе, или начнут падать звезды; мне так и хотелось снова сбежать вниз по лестнице и удрать прочь по сонным улицам предрассветного Парижа, чтобы меня уже не разыскали, а здесь пусть все решается само собой.

Я приоткрыл дверь в комнату маленького Ливио и нырнул в тусклый, красно-апельсиновый свет ночника. Он спал на боку, повернувшись к стене, в своей пижамке-комбинизончике — как обычно, откинув разрисованное бабочками одеяло и вытянув ножки, будто хотел прыгнуть или взлететь. Марко зашел вслед за мной, впустив струю холодного воздуха: мы стояли и смотрели на него, как смотрели бы два космонавта с откинутыми шлемами на самый неожиданный сюрприз, который преподнесла им другая планета.