Наваждение - Екатерина Мурашова

– Что?! – вздрогнула Софи, художественно захваченная образом двух живых сосулек, горящих в ночи загадочным голубым огнем.

– Я вспомнил последние слова Христа и понял: на кресте Он взял на себя вовсе не физические страдания или унижения. Он взял на себя единственный, конечный ужас человеческого существования и бытия, потерю вечности, ограниченность временем и пространством, потерю Бога, обезбоженность… Эта смерть охватывает всех: нет безбожника на земле, который так пережил бы обезбоженность, как Сын Божий, ставший сыном человеческим. Бог без Бога… Даже вообразить невозможно без дрожи. Никто, таким образом, не оказывается вне тайны спасающего Христа, даже атеисты, вроде вас с Гришей. Получается, что не грехи и грязь мира, а именно ваше стояние над бездной Он искупил в первую очередь. Умер за вас… Ты понимаешь?

– Может быть… – задумчиво накручивая на палец прядь волос, сказала Софи. – Это очень тонко, и я, право, не знаю, одобрило ли бы этот ход классическое богословие. Ведь, логически продолжая твое рассуждение, получается, что мы как будто бы и имеем от Бога право не верить. Что-то вроде оплаченного векселя… Но сосульки понравились мне больше, – честно добавила она. – И… знаешь, что я сейчас подумала? – Софи вдруг лукаво усмехнулась и подняла палец. – Твоя железная закорюка в углу окна сразу показалась мне смутно знакомой, да еще ветка и две звезды… Братец, все это – вид из окна моего учительского домика, где я десять лет назад учила калищинских ребятишек грамоте! Признавайся, братец, что это ты там делал, лежа на кровати бессонной ночью?!

Леша мучнисто побелел, потом сквозь муку проступили красные пятна.

– Господи! Ну как я мог… – пробормотал он. – Я просто позабыл, какая ты наблюдательная и чуткая к слову… Соня! Забудь!

– Уже забыла, – покладисто кивнула Софи. – Но сначала объясни. Агаша?

В едва заметном движении Лешиного подбородка с трудом можно было угадать согласный жест.

– Замечательно! – воскликнула Софи и широко улыбнулась.

– Правда? – Леша поспешно поднял голову, стремясь уловить на лице сестры выражение, с которым было сказано это слово. – Ты вправду так считаешь?

– Конечно, – энергично кивнула Софи. – Агаша всегда виделась мне чрезвычайно милой, умной и набожной девушкой. Для тебя же это сочетание качеств должно быть поистине обворожительным…

– Так и есть! Так и есть! – радостно воскликнул Леша. – У нас с ней так много общего. Мы можем говорить обо всем решительно, и понимать друг друга даже когда молчим. Она, ты помнишь, едва ль не с детства стремилась к послушничеству, но, как и у меня, семья воспрепятствовала. Из нее, впрочем, прекрасная учительница вышла, она так много читает, хочет понять… У меня времени совсем нет, но когда выпадает, я к ней езжу и… И мы вместе читаем святоотеческие писания, а потом обсуждаем…

– Гм-м… Святоотеческие писания, говоришь? – Софи откашлялась. – Гм-м… Чего-то я, видать, не понимаю в современной молодежи…

Приободрившийся было Леша опять покраснел и опустил взгляд. Софи чувствительно ткнула его кулаком в бок.

– Да брось ты кукситься! Вспомни все, что знаешь про свою старшую сестру и… Я уверена, что ты никогда не обидишь Агашу…

– Обидеть Агашу?! Да я скорее себе… – начал было Леша, но, как верующий человек, счел нужным оборвать себя на полуслове. То, что он собирался сказать, откровенно отдавало язычеством. Софи предпочла бы, чтобы он высказался до конца. Дикарские и античные способы доказательства верности и чести умиляли ее со времен Туманова и в память о нем.

– То есть, Соня, если я тебя правильно понял… – помолчав и подобрав форму высказывания, Алексей решился продолжить. – Ты не против, что я с Агашей… Несмотря на то, что она старше и из крестьян…

– Конечно, нет! – удивилась Софи. – Что с того, если вы друг друга любите и понимаете. Она чудесная девушка…

– Прости… Просто я до сих пор помню, как ты рвала и метала, когда Гриша с Грушей…

– Груша – это совершенно другое дело! – жестко отчеканила Софи. – Ты всего не знаешь и слава Богу. Даже и не думай сравнивать!

– Да я и не сравниваю… – пробормотал Леша.

– Вот и славно… – криво усмехнулась Софи и пробормотала себе под нос. – Что ж… Даже если Ирен и не нашла себе фабричного рабочего, маман, похоже, все-таки ждут очередные сословные потрясения…

– Что ты сказала, Соня?

– Ничего важного, Леша. Сейчас нам, пожалуй, ехать пора, Милочка уже просто никакая. Ты нас до плотины проводишь? В дороге еще поговорим, с Петей про Ирен обсудим. Или – слишком устал?

– Конечно, провожу, Соня, о чем разговор…

Когда отъезжали, не хотели прежде времени тревожить спящую Милочку. Коке о том не сказали, и он, высокий и тонкий, вышел на крыльцо к собравшимся взрослым, неся спящую девочку на руках.

– Кока! Зачем?! Надорвешься! – удивленно крикнула Софи.

Петя быстро подошел к мальчику, бережно принял на руки укутанную в плед дочь. Взглянул с мягким укором.

– Я не знал… – сконфуженно пробормотал Кока.

Софи положила руку на худое, вздрагивающее плечо.

– Ничего, Кока. Конечно, тебе не стоило ее тащить. Она же тяжелая для тебя…

– Ничего подобного, – возразил Кока. – Милочка легкая и… Тетя, вы ведь найдете Ирен, правда?

– Конечно, найдем, – чуть поколебавшись, подтвердила Софи. – Ты волнуешься за нее, да?

Кока всегда был молчаливым и, если речь не заходила о его коллекциях, ни с кем не сходился накоротке. Софи трудно было даже предположить, что именно происходит в его удлиненной, коротко остриженной, светловолосой голове.

– Да, я волнуюсь, – подтвердил Кока. – Я… вы думаете, отчего я насекомых собираю? Я помню… я еще совсем маленький был, а Ирен осенью собрала гусениц и из них зимой вывелись бабочки. Я вошел в комнату, а они – летают везде. Ирен стояла посередине, раскинув руки, и они садились ей на голову, на плечи, на ладони… Я подумал: «нет ничего прекраснее!» Вот именно этими словами, я помню. Может быть, я их еще и сказать не мог, они просто были у меня в голове… Я тогда пытался поймать бабочек, но был неловок, и мял их, и ломал им крылья… Ирен сердилась, а я плакал… А потом я решил, что когда-нибудь научусь сохранять, удерживать их мимолетную красоту. И в любой момент смогу ею любоваться. И показывать другим. Мне было совсем мало лет, но я всегда помнил Ирен и ее бабочек…

– Бедный Кока! – сказала Софи Пете, поудобнее умащиваясь в крытых санях, и подтыкая под спящую Милочку меховое одеяло.

– Отчего же бедный? – удивился Петр Николаевич. – Мне он видится разумным и доброжелательным мальчиком. Может быть, излишне застенчивым, но, право, это кажется мне куда более привлекательным, чем наглость и дерзость иных его ровесников. Вероятно, в будущем он займется естественными науками…