Атташе - Евгений Адгурович Капба
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Бахметьева? Из Империи, что ли?
— Знаешь ее?
— Нет, в первый раз слышу, — звон в голове потихоньку стихал.
— А она вроде как тебя знает. Заботилась о тебе, как ангел небесный, я пытался приударить, но бросил это дело — не про нашу честь сия премиленькая вдовушка… А молоденькая, а хорошенькая! И фигурка, и ножки, и глаза — ну чисто ягодка!
Феликс явно шел на поправку, раз рассуждал о дамах. Однако спросить было не лишним:
— Сам-то ты как?
— Да нормально. Заживает как на собаке. О, а вот и перевязка твоя пришла! — обрадованно закончил он, — Доброго дня, доктор Бахметьева!
Я услышал чью-то легкую походку, и молодой женский голос, приятный, смутно знакомый, проговорил:
— Я сейчас задерну шторы, и вы сядете ровно, и уберете руки. Глаза не открывайте, для вас сейчас это вредно, — мне почудились взволнованные нотки, я всё пытался понять, где слышал этот тембр.
Мешала легкая хрипотца говорившей — может быть, она была простужена? Прохладные ладони взяли меня за запястья и развели мои руки в стороны. Ярко-красный свет обжигал, но сквозь веки это было терпимо.
— Ну вот, еще и шов чуть не разошелся… Очень хорошо, что вы пришли в себя, но зачем же срывать повязки?
— Я… Испугался. Очнулся — ничего не вижу. Запаниковал, — мысль о том, что признаваться женщине в своем страхе — невместно, пришла позже, — Какие у меня перспективы, доктор?
— Я не доктор, а фельдшер, — мягко поправила меня Бахметьева, — Это меня пациенты госпиталя решили повысить в звании, самочинно. Перспективы у вас хорошие — через пару дней сможете ночью ходить без повязки, светочувствительность вернется в норму. Раны ваши заживают хорошо, только не стоит больше срывать повязки, иначе на лице останется большой шрам.
Кажется, я только сейчас почувствовал неприятные ощущения на щеке, скуле, в районе виска. До этого общее паскудное состояние как-то скрадывало боль и маскировало симптомы. Теперь же жгучая ломаная линия на коже чувствовалась в полной мере. Ну, не везет моей физиономии — если серьезная рана, то обязательно страдает портрет!
— Что, доктор, красавцем мне не быть? — усмехнулся я, и тут же цыкнул зубом, сдерживая матерщину — разговаривать мне нужно было теперь тоже весьма осторожно.
— Ой, да бросьте вы, — совсем как-то по-девичьи откликнулась Бахметьева, и мне снова показалось, что я не раз и не два уже слышал ее голос, просто в обстоятельствах абсолютно иных, никак не связанных с войной, Наталем и Федерацией, — Говорят же, что шрамы украшают мужчину. И вам идет борода…
Кажется, она смутилась, произнося последнюю фразу? Или мне показалось? Так или иначе — фельдшер обработала рану, наложила повязку, и, шурша платьем, удалилась.
— Слушай, поручик! Она совершенно точно тебя знает! Так смотрела, так смотрела — думал, сейчас заплачет, до того ей тебя жалко было! Эх, на меня б она так смотрела — женился бы, а?
Саркастический смешок был ему ответом. Феликс — и женился бы?
— Ну-ну, — сказал я.
— А что — ну? Чего ты нукаешь? — Карский, кажется, развлекался вовсю.
— Твоя полигамная натура мне хорошо известна, Феликс. И если уж эта Бахметьева не повелась на мощную харизму и импозантность некоего героического разведчика — то, пожалуй, тебе стоить оставить ее в покое. Неужели тут больше нет дам?
— Девушки гемайнов — они… Ну, пристрелят еще! — взгрустнул Феликс, — И все эти Клаасы и Рупрехты бородатые — снимут скальп с макушки до самой задницы, и скажут что так и было. Больно серьезные! Эх, сейчас бы в Мангазею, да на танцульки… А мы тут с тобой, как два кретина, в этом Генисарете…
Что-то металлически задребезжало, запахло едой, скрипнула дверь.
— Кушать будешь? Дуняша готовила. Кста-а-ати, есть ведь Дуняша! — тут же повеселел Карский, — И женщина роскошная, и говяжий бульон отличный, и гренки — тебе в самый раз!
Мой желудок издал восхищенный стон.
— Буду! — сказал я, — Только придется тебе кормить меня с ложечки.
* * *
Феликс взял на себя обязанности сиделки. Водил меня в нужник, помогал мыться, кормил, стриг ногти. За это я был ему безмерно благодарен. Всё-таки опорожняться в присутствии дамы — от такой перспективы мне становилось не по себе. А еще он читал мне газеты, и мы обсуждали положение дел на фронтах.
По всему выходило — к Лилиане федералисты выйдут. По крайней мере, тактика, творцом которой стал приснопамятный генерал Джон Бутлер — тот самый шеф Дагонских Гренадер — приносила свои плоды. Вельд покрывался сетью опорных пунктов, артиллерийских позиций, складов продовольствия и боеприпасов. Медленно, чертовски медленно — и я смеял надеяться, в этом была и моя заслуга. Всё-таки горящие корабли в Лиссе и дагонская катастрофа здорово подорвали мощь военной машины президента Грэя. А еще была проблема другого плана — низкий моральный дух частей городского ополчения. Они до одури боялись бородачей, тряслись за свои скальпы и отказывались наступать без поддержки артиллерии и именных частей. Именные — зуавы, берсальеры, гренадеры и прочие — напротив, поднаторели, заматерели, налились злостью и набрались опыта. И теперь коммандо гемайнов имели все шансы умыться кровью при очередном лихом наскоке на походную колонну федералистов, если в нее входила хотя бы рота головорезов в красных шароварах или шляпах с плюмажами, или траншейных панцирях.
Натиск в сторону Лилианы — и, соответственно, границ Наталя — выглядел угрожающе. Но полностью укладывался в стратегию архиепископа Стааля. Взяв Арлингтон и Суан, гемайны и Иностранный легион по большому счету выполнили все наступательные задачи (кроме отвоевания Сан-Риоля, конечно) — и теперь должны были или удерживать позиции, или отступать и делать то, что коммандо умели лучше всех на свете — убивать как можно больше врагов. В отличие от президента Артура Грэя, Виктор ван дер Стааль своей целью ставил заключение мира с признанием естественных границ Конгрегации и установлением дипломатических отношений с основными мировыми державами. И для выполнения этой цели гемайнам нужно был убить столько федералистов и уничтожить такое количество их имущества, чтобы от самой идеи переправы за Лилиану, на коренные земли Наталя, у них начинали стучать зубы и тяжелеть ноги.
— Чертовы каннибалы никак не успокоятся, — Феликс курил, а я морщил нос от запаха табака, — Прут и
