Вексель судьбы. Книга вторая - Юрий Шушкевич

— Очень странно… Если в НКВД знали обо всём об этом - то почему они мне не сообщили ни одной вводной?

— А вы не допускаете, дорогой мой друг, что розыск вашего сокровища на самом деле не входит в их планы? Ведь оно, как я вам сказал, работает - и пускай себе продолжает работать, потихоньку приближая то светлое будущее, когда прекратится капитализм!

— А что же Сталин? Ведь Сталин лично и прямым текстом просил меня разыскать эти деньги!

— В окружении Сталина вполне могут оставаться люди, которые рассуждают и действуют в той же парадигме, что я вам изложил. Сталин не настолько глуп, чтобы идти против истории, поэтому абсолютно всех, кого он считает “троцкистами”, он уничтожить не в состоянии. К тому же я убеждён, что Сталин сильно жалеет, что с подачи Ежова он столь безжалостно расправился с большей и лучшей частью своей разведки, созданной под руководством Ягоды и Трилиссера… В конце двадцатых СССР был нищей страной, и наши закордонщики, чтобы вести работу, активно разыскивали за границей деньги эмигрировавшей буржуазии, самостоятельно брали их под контроль, что-то пускали в дело, что-то припасали на чёрный день… Вообразите на секунду всю эту активность и добавьте сюда же слухи о “золоте Колчака”, таинственных счетах Цинделя, о юсуповской коллекции, бриллиантах Свердлова и разыскиваемых вами царских сокровищах, наконец! А теперь представьте, что все эти абсолютно реальные капиталы не просто тайно собираются, а начинают работать хотя бы малой своей частью на идеи тех, кого в Москве объявили “врагами государства”,- и как бы вы поступили на месте Сталина? В том-то всё и дело! Если бы Ягода, который отвечал за эту заграничную вакханалию со счетами эмиграции, был бы чуточку постарше и помудрей, он, возможно, отвёл бы от своих подчинённых наиболее дикую часть подозрений. А так - и сам погиб, кажется, в свои сорок шесть, и за ним сгинули тысячи, с которыми эти тайны ушли навсегда. И что теперь делать Сталину? Вот почему он готов встречаться с каждым, кто ещё хоть что-то может помнить или знать. И мне вас жаль, очень жаль - ведь у вас, признайтесь, нет никакого пароля! Вы приехали за паролем ко мне - но я тоже, поверьте, ничем вам помочь не смогу. Я в самом деле не знаю пароль.

— С чего это вдруг вы решили, что у меня нет пароля?— спросил я у Раковского, стараясь сохранять спокойствие и выдержку духа. Однако всё внутри меня начинало трястись и ходить ходуном.

— Прежде всего, вы всегда говорили про пароль в единственном числе, тогда как сейфов и соответственно паролей - два. В одном хранятся те самые ценные бумаги, которые Франция передала русскому царю, а во втором - ключи к накопительным счетам, на которые переводится ежегодный доход с капитала. Далее - говоря про пароль, вы дважды упомянули цифры, в то время как пароль - точнее пароли - ради большей секретности состоят из слов. Наконец, вы упомянули, что финансы и бог - несовместны. Между тем поскольку вся та история с царскими счетами происходила в эпоху мистицизма, то оба пароля содержат фразы не из Мопассана, а из Библии. Так что не обессудьте - доступа к швейцарским сейфам у вас нет.

— Если вы не знаете паролей, то откуда вам известны такие подробности?

Раковский усмехнулся.

— Я же говорил вам, что мы шли по следу… В том числе по следу человека, в руках которого имелся, по крайней мере, один правильный код и который дважды, как я точно знаю, снимал с накопительного депозита немалые деньги. Этого человека - если вам будет интересно - долгое время вела турецкая разведка, за которой, как известно, всегда скрывались уши Берлина. Известно лишь, что то ли он сам, то ли кто из его друзей-белогвардейцев, оказавшись в Стамбуле без денег и еды, что-то сболтнул туркам. У Рейсса имелись в Турции отличные агенты, он собирался на этого миллионера выйти, да не успел. Так что паролей - два, и состоят они из библейских фраз… О сём, если я не ошибаюсь, сообщил кто-то из швейцарской агентуры.

— Поскольку ни у Сталина, ни в НКВД мне об этом ничего не сказали - то выходит, что вы не передали эту информацию в Москву?

— Да, не передал, и я уже достаточно подробно объяснил вам, почему я этого не сделал. Но ведь и вы сами, допустим, получив заветные пароли, не поспешите возвращаться, а? Немцы близко, и то, что вы рассказывали о своих планах касательно них - не выдумка, поверьте мне, старому и опытному человеку.

Я понял, что наступил решающий момент всего нашего затянувшегося разговора. Я чувствовал, что Раковский не лжёт и действительно не знает пароля или паролей - неважно, сколько их там на самом деле. Но оставалась надежда, что в его голове ещё может находиться много сведений, способных помочь в успешном поиске богатств. Мне также показалось, что Раковский с некоторых пор разговаривает со мной с определённой внутренней симпатией - видимо уловив, что я веду себя с ним искренне, а также что я не являюсь полноценным чекистом, а если и разыгрываю роль, то эта роль - самого себя. Отсюда следовало, что если я отвечу, что намерен вернуться в Москву, - его симпатия немедленно опадёт, и больше он мне ничего не сообщит. Стало быть, мне оставалось убедить его, что я буду дожидаться немцев.

До этого момента, говоря об уходе к немцам, я просто трепался. Теперь же, похоже, всё шло к тому, что я должен сказать об этом так, чтобы он мне поверил.

Я постарался вытащить из своей памяти все обиды и недовольства, которые я мог иметь на советскую власть - арест отца, унизительную проработку на комсомольском собрании за недоносительство на отца как “врага народа”, ночные страхи, сопровождавшие меня после рассказанного в троллейбусе анекдота про Кагановича, городские хулиганы, едва не разбившие мне часы в парке Горького… С другой стороны, на противоположной чаше весов оставалось моё юношеское восхищение успехами СССР и во всех отношениях счастливые годы, “когда я верил и любил”… Чтобы весы склонились к побегу, мне пришлось совершить немалое внутреннее усилие, и Раковский наверняка разглядел его во мне.

— Пожалуй, вы правы,— сказал я наконец.— Как бы ни было мне тяжело бросать свою мать и невесту, для меня всё же будет лучше дождаться прихода вермахта. Пусть, как вы говорите, у меня нет правильных паролей - зато есть много информации, с помощью которой их можно будет попытаться разыскать. Буду действовать, ибо что мне ещё остаётся?

Закончив говорить, я взглянул на Раковского, желая увидеть его реакцию. Однако на его утомлённом старческом лице не дрогнул ни один мускул.

— А я бы посоветовал вам этого не делать,— неожиданно ответил он.— Возвращайтесь в Москву, составьте для своих кураторов какой-нибудь глупый отчёт, а сами - поройтесь получше в домашних кладовых, ежели таковые сохранились. Как человек, когда-то бывший революционером, а потому знакомый с конспирацией, могу предположить, что пароль совершенно неожиданно может всплыть в виде эпиграфа на какой-нибудь семейной ценности. Поройтесь в старых книгах, проверьте, нет ли необычных отметок на дореволюционных документах, в метриках, в фотографических альбомах, в конце концов. Ищите прежде всего библейские цитаты - причём эти цитаты должны быть на латыни, поскольку правописание на давно умершем языке - безвариантно.