Девичьи игрушки - Андрей Чернецов

Вадим смотрел в потолок, к которому струился дым от его сигареты… Варвара, свернувшись калачиком, приглаживала волосы.

Голова девушки лежала у Савельева на плече, и он в наступившем продолжительном молчании наслаждался ощущением ее присутствия, легкостью ее тела, шелком ее волос на своей щеке.

Лицо ее вдруг стало отрешенно-пустым. Повернулась к Вадиму и прямо посмотрела ему в глаза.

– Я была в ту ночь у Монго, – отрапортовала громким голосом диктора.

Она ожидала его реакции, но Вадим молчал.

Сам же внутренне приготовился ко всему: от рассказа о тривиальном убийстве из ревности до признания в жутких тайнах и участии в человеческих жертвоприношениях.

Посмотрел ей в глаза, и необъяснимая печаль охватила все его существо. Все отчаянье, всю тщету и бессмысленность надежд прочитала она в его взгляде…

– Прости, я солгала тогда. Он позвонил мне не в девять вечера, а ночью, в три часа. Поднял с постели… Я едва его не обругала матом! А он… Он говорил, что я должна срочно приехать, говорил, что это будет неслыханная сенсация и что дело касается лично меня! Он был как пьяный… Или очень возбужден. Не знаю, если я что-то понимаю в людях, если моя треклятая профессия хоть в чем-то научила меня разбираться, то он говорил искренне.

Варвара умела поддерживать непринужденную беседу на светских приемах и дружеских вечеринках, но этот монолог ей давался с трудом.

– И ты поехала?..

– Ну да! Словно бес меня какой-то подтолкнул. Поймала такси, добралась до этой самой Масловки… Я даже не удивилась, что ворота не заперты…

От волнения у нее перехватило горло. Она как бы снова пережила тот ужас.

– Не помню, как бежала оттуда… Даже туфли выбросила потом: со страху, чтобы собака след не взяла. Вот, совсем одурела.

Вадим вспомнил тот день – и непривычно выбивающиеся из джинсового облика Варвары босоножки на высоченном каблуке с серебряными блестками.

Вот, значит, как…

– А потом я решила вернуться, чтобы никто меня не заподозрил. Подумала: даже если отследят разговор по записи в мобильном, можно будет сказать, что решила приехать утром.

Майор долго думал.

У всякого стража закона в жизни бывает хоть раз момент, когда, как ты ни поверни дело, а придется выбирать или между духом и буквой закона, или, что куда хуже, между законом и справедливостью.

Он хорошо понимал, что будет, если он, как и положено, даст признанию Вари законный ход.

По опыту знал: на место отсутствующего подозреваемого станет эта симпатичная, по сути, лишь начавшая жить девушка. Подписка о невыезде – хорошо, если так!

СИЗО, камера, баланда, общество лесбиянок-уголовниц… Дело у Вадима, конечно, заберут – пусть и с благодарностями… Отдадут Феликсу Кузнецову по кличке Железный Феликс (вполне соответствует натуре) или, того хуже, им займется полковник Молибога, чье имя стало кличкой среди подследственных (у него они обычно садились за то, в чем их подозревали).

– Никто не должен об этом знать! Поняла?! – Он властно и твердо посмотрел на нее, приняв решение.

– Я все поняла! – Озерская медленно опустила взор к полу и тяжело вздохнула. – Скажи, а кража… Это из-за этого?

Ее голос прозвучал виновато и мягко.

– Скажи – это все из-за этого?

Девушку снова начала колотить дрожь.

– Бедная… – Вдруг погладил ее по волосам. – Вот что. – Он посмотрел на сгущающуюся темноту за окном. – Одевайся-ка. Тут тебе, пожалуй, оставаться небезопасно. Поживешь пока у меня, а за твоей квартирой мы присмотрим.

– Нет, Вадим, – решительно покачала головой журналистка. – Я ведь… Мне нужно в В-ду. Срочно нужно… Сенсационный репортаж. У меня билет на завтра на шесть…

– Ты что?! – Майор едва удержался, чтобы не покрутить пальцем у виска. – Варя, это серьезное дело! Это опасно…

– Не волнуйся. И не подумай ничего плохого. Мне нужно работать, а в В-де я буду в безопасности! За мной Прохор присмотрит.

Из соседней комнаты тут же донеслось резкое:

Marlbr-rough s'en va-t-en guerre,Mir-ronton, mir-ronton, mir-rontaine…

– Это что? – дернулся Савельев.

Мелодия показалась ему отвратительной, хотя и отдаленно знакомой.

– Он поет, – пояснила с улыбкой Варя. – Это по-французски. Его любимая песенка о незадачливом Мальбруке; который в поход собрался.

– Вот-вот, – проворчал он. – Да только вернется ли он, бог весть.

– Если я действительно тебе небезразлична, не мешай мне, – прильнула к его груди она. – Я должна там быть! А за квартирой и в самом деле пусть твои ребятам приглянут…

Вадим колебался.

В-да…

«Где ж ты, моя черноглазая, где?..»

И какой паук наплел такие красивые и столь запутанные в-ские кружева?

В-да…

Многое могло бы измениться, если бы майор Вадим Савельев не совершил грубой профессиональной ошибки.

Он забыл спросить Варвару: не взяла ли она что-нибудь с места происшествия?

Глава 20.

ТЫЧЕШЬ-ПОТЫЧЕШЬ

Бородавское озеро, зима 1758 г.

Он не был бы самим собой, если б не решился полезть туда.

Это все равно, что долго и упорно шедшему куда-то путнику повернуться и уйти, не дойдя единого шага до цели.

Пусть он и не разгадает до конца покрытую пылью времен тайну. Однако оставить ее у себя за спиной, ретироваться, чтобы потом сожалеть об упущенном, о недоделанном, Иван не мог.

В принципе уже на следующий день его пребывания в Фарафонтове можно было со спокойной совестью возвращаться в В-ду. Как и предполагал, ничего любопытного для академического проекта в монастырской библиотеке откопать не удалось. Летописные своды, хранившиеся здесь, начинались уже с XV века. Сей период пока не интересовал господ профессоров.

Хотя и в этих свитках попадались любопытные вещи.

Не без улыбки читал поэт пометы летописцев, сделанные ими на полях своих хроник во время трудов праведных а потом по рассеянности не соскобленные с пергамента.

«Господи, долго ль еще мне трудитися, аки пчеле? Ажно рука отваливается». «Пот глаза застит». «Надобно бы у брата келаря лишних пару свечей выпросить – темно зело».

Живые голоса древности.

И все же – не то.

Однако Иван каждое утро прилежно приходил в вивлиофику, запасшись пачкой бумажных листов. Перья с чернилами ему по дружбе ссужал брат Савватий.

Почеркав-почеркав для вида бумагу, господин копиист на «некоторое время» отлучался. И в это время занимался несколько иными изысканиями. А именно: присматривал удобный железный прут потолще, чтоб можно было стылую землю ковырять или кровельный лист поддеть, а также лопату, длинную и прочную веревку, мешки и прочее снаряжение.