О сколько нам открытий чудных.. - Соломон Воложин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И сравните с началом романа Франсуазы Саган:
«Помню, облокотившись на проигрыватель, я засмотрелась на пластинку, как она медленно поднимается, потом ложится на сапфировое сукно, прикасаясь к нему нежно, будто щека к щеке. И, не знаю почему, меня охватило сильное ощущение счастья: в тот момент я вдруг физически остро почувствовала, что когда–нибудь умру, и рука моя уже не будет опираться на этот хромированный бортик, и солнце уже не будет смотреть в мои глаза».
(Это первая страница романа.)
Демонистка.
А по Бахтину, — раз уж — и обстановка, — то и жизненный путь героя символизирован (отдает сделанностью, сочиненностью, в общем — автором). Ну так пожалуйста: несчастная невозможность Доминике навсегда отнять для себя чужого мужа, свою жену уже разлюбившего, символизирует несовместимость общественных отношений со свободной человеческой личностью.
Причем эта мысль проводится в предельных условиях. Уж куда какие свободные нравы во Франции, в Париже. Ан нет. И там общественное давит свободную личность. Почти ничто материальное не мешает главным героям жить в соответствии с принципом свободы: Доминика, когда бы и сколько бы ни вступала в половой акт по инициативе Бертрана или Люка, никогда не забеременевает; она как бы свободна от своей физиологии. То же у Люка с Франсуазой. Десять лет они в браке, брак был по любви, и должны были б быть дети, очень ограничившие бы свободу Люка. Но детей нет. И он свободен от физиологии. И Люк и Доминика в решающие моменты своего сближения достаточно безнравственны, чтоб это сближение состоялось. То есть достаточно свободны душевно. И все–таки зловредное общественное — уважение к институту брака — засело и в них и переводит, — по пути так называемого наибольшего сопротивления, — их свободу всего лишь в свободу стоического приятия разлуки. Как и Татьяна Ларина в замужестве стоически принимает разлуку и отвергает адюльтер с теперь уже любящим ее и как всегда любимым ею Онегиным.
Видят ли и Доминика и Татьяна свой идеал в общественном? Исповедуют ли этику долга? Находят ли в таком идеале и такой этике радость? — Нет. Их эмоции негативны. А негативная эмоция к этике долга и к идеалу общественному, пусть даже всего лишь семейному, есть позитив к идеалу и этике в чем–то противоположным. Обе героини исповедуют этику силы. Они супер–, так сказать, вумэны.
И я должен пересмотреть свое заявление о высокоморальности поздней Татьяны Лариной.…просит позволеньяПустынный замок навещать,Чтоб книжки здесь одной читать.… … … … … … … … … …
…Чтенью предаласяТатьяна жадною душой;И ей открылся мир иной.
Хотя мы знаем, что ЕвгенийИздавна чтенье разлюбил,Однако ж несколько творенийОн из опалы исключил:Певца Гяура и ЖуанаДа с ним еще два–три романа,В которых отразился векИ современный человекИзображен довольно верноС его безнравственной душой,Себялюбивой и сухой,Мечтанью преданной безмерно,С его озлобленным умом,Кипящим в действии пустом.
Хранили многие страницыОтметку резкую ногтей;Глаза внимательной девицыУстремлены на них живей.Татьяна видит с трепетаньем,Какою мыслью, замечаньемБывал Онегин поражен,В чем молча соглашался он.На их полях она встречаетЧерты его карандаша.Везде Онегина душаСебя невольно выражаетТо кратким словом, то крестом,То вопросительным крючком.
И начинает понемногуМоя Татьяна пониматьТеперь яснее — слава Богу —Того, по ком она вздыхатьОсуждена судьбою властной:Чудак печальный и опасный,Созданье ада иль небес,Сей ангел, сей надменный бес,Что ж он? Ужели подражанье,Ничтожный призрак, иль ещеМосквич в Гарольдовом плаще,Чужих причуд истолкованье,Слов модных лексикон?..Уж не пародия ли он?
Ужель загадку разрешила?Ужели слово найдено?
Так если принять, что слово это — «пародия», то Татьяна сочла Онегина недостойным демонизма, раз он не овладел ею. Значит, она укрепилась в своем демонизме.
Сверхчеловеки они обе: Татьяна и Доминика. Демонистки.
Только Пушкин смотрит на героиню с авторской, незаинтересованной (хоть и авторски милующей) точки зрения реалиста, идейно далекого ото всех своих героев. (Пушкин создал произведение, в котором отношения главного героя и автора гармоничны.) Франсуаза же Саган сделала Доминику одержимой автором, который чрезвычайно заинтересован идеалом демонизма.
Так что все сходится с бахтинским вторым случаем нарушения гармонических отношений героя с автором.
И раз мы уверились, что автор в «Смутной улыбке» завладевает героем, — хоть это и не бросается в глаза, — то можем теперь спокойно рассматривать героя, его «я-изнутри», его отличие от «я-извне» или сходство с этим «я-извне».
2
И тут тоже полезно привлечение Бахтина.
Удобства ради стоит принять определение Бахтиным понятий «дух» и «душа». Дух относится к категории «я-изнутри», Душа — к «я-извне». Дух — то, чего еще нет для героя в произведении (и просто для человека — в жизни), что еще не предопределено, что с точки зрения «извне», с точки зрения автора или вообще других выглядит как без–умное. Душа — напротив — это дух, оформленный в сознании Другого. Душа активно создается и положительно оформляется только в категории Другого.
Смотря изнутри, действия «я» обусловлены чисто смысловой активностью я–для–себя. Лишь надбытийная активность извне обогащает бытие «я» определенностью.
У библейского Исаака было два сына–близнеца: Исав, первенец, и Иаков. Лишь Иакову было суждено стать богоизбанным и произвести на свет богоизбранный народ. И не зря. Исав был, скажем так, без души, что выражалось и внешне. Он родился и дальше жил косматым, а Иаков родился обыкновенным, почти безволосым и стал «живущим в шатрах». А Исав стал «человеком полей», более близким к животным. Исав символ инстинктивной жизни.
«29 И сварил Иаков кушанье; а Исав пришел с поля усталый.
30 И сказал Исав Иакову: дай мне поесть красного, красного этого; ибо я устал. От сего дано ему прозвище: Едом.
31 Но Иаков сказал: продай мне теперь же свое первородство.
32 Исав сказал: вот я умираю [от голода]; что мне в этом первородстве?
33 Иаков сказал: поклянись мне теперь же. Он поклялся ему, и продал первородство свое Иакову.
34 И дал Иаков Исаву хлеба и кушанья из чечевицы: и он ел, и пил, и встал, и пошел; и пренебрег Исав первородство» (Бытие, гл.25).
Не предназначен Исав для Другого в себе, для Бога в себе, в частности. Чисто инстинктивный тип. Думает лишь на секунду вперед и не далее.
И есть такое иудаистское толкование этого места Ветхого Завета, что Едом — это человечество, лишенное святого (тогда как Адам — человек, поначалу святому таки причастный; только когда он грешит, написание его имени лишается святой буквы «алеф»).
А иврит, на котором изначально написан Ветхий Завет, не предусматривает написания гласных букв. То есть и Едом, и Адам пишутся одинаково. Получается, что у грешного человечества два перехода в иное состояние. Одно, когда согрешил Адам. Другое, когда от человечества отщепился святой народ.
То есть различение категорий «изнутри» и «извне» некоторым, письменно закрепленным образом, произошло за несколько тысяч лет до Бахтина.
Поступку нужна определенность цели и средств, но не определенность носителя поступка. Сам поступок ничего не говорит о поступающем, но лишь о своем предметном обстоянии. Отчет поступка сплошь объективен. Отсюда — с точки зрения «извне ” — идея этической свободы поступка: его определяет целевая, а не нравственная, заданность; его истоки впереди, но не позади (как это обычно представляется «извне»). Истоки поступка не в том, что — с точки зрения «извне» — есть (нравственные принципы), а в том, чего — с точки зрения «изнутри» — еще нет (удовлетворения потребности еще нет).
Вот Доминика осознала, что Бертрана она не любит, вот мелькнуло у нее в сознании, что она хотела б, чтоб ее другом стал Люк. Нужно подкрепить новое ощущение себя, свободной для нового партнера. А нового партнера в этот миг нет рядом.