Семь фунтов брамсельного ветра - Владислав Крапивин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы все радовались лету и возможности скинуть “оковы”. Я с радостью плюнула на колготки и свитер, влезла в куцые вельветовые бриджи и балахонистую футболку. Стаканчик щеголял в широченных парусиновых бермудах и майке-безруквке с портретом какой-то волосатой личности (правда поверх нее накидывал неизменный “лифчик” с карманами). Люка конфисковала у матери старое платье в лимонную и коричневую клетку и соорудила из него пышный сарафанчик “умеренной длины” (точнее, короткости). Для школы, правда, приходилось принимать “приличный вид”, но после уроков, мы обретали другой вид – нормальный…
Лоська снял портрет с мольберта, проставил на пол. Картон был ему до пояса.
– Надо выставить на крыльцо, чтобы краски скорее высохли. Тогда уж заберешь… – Это он мне.
– Еще раму надо, – напомнила я довольно бесцеремонно. И представила, как здорово будет смотреться написанный маслом Лоська над моей кроватью. Тем более, что до сих пор стены оставались почти пустые, только приклеен был к обоям присланный Пашкой календарь.
Евгений Иванович сказал, что раму сейчас найдет.
– Все равно перед переездом надо проводить ревизию и чистку, выкидывать лишнее.
– Перед каким переездом? – спросили мы хором (кроме Лоськи).
– Да вот такое дело, братцы… Дали двухкомнатную квартиру и сроку две недели. Вскоре все, что здесь имеется, – под бульдозер. Потому как ожидается на здешнем берегу большая стройка. Жаль, конечно, особенно Варваре Михайловне. Это ее родовое гнездо…
– Не имеют права сносить. Частная собственность, – сказала я, понимая, как это глупо.
– Какая тут собственность, ежели собираются строить резиденцию Полномочного представителя. Так сказать, стратегический объект… Хорошо хоть, что обещали компенсацию за огород. Правда с гулькин нос…
Стаканчик, поддернув белые бермуды, сел на нижнюю ступень крылечка. Сказал, глядя в пространство:
– Вот так. Отстояли Дворец…
– Мы-то здесь при чем?! – взвилась Лючка.
– Никто ни при чем, – сказала я философским голосом Ильи (хотя было совсем не весело). – Просто карма такая.
Лоська знал, что такое карма. Вскинул глаза:
– У нас?
– У ППЦ. Такая у него судьба: приносить людям гадости, если даже он того не хочет…
Стаканчик язвительно, совсем не похоже не себя, выговорил:
– Опять же поглядим с точки зрения генеральных планов. Встанет на берегу новый дворец власти. Что там домик какого-то Евгения Иваныча и ближние сараи. Интересы отдельной личности на фоне интересов государства. Как у несчастного Евгения в “Медном всаднике”…
Люка сказала:
– Давайте хотя бы сфотографируем всё на память. И двор, и дом, и всё, что внутри… И всех нас тут с Евгением Ивановичем…
– И Лоську с портретом на этом крыльце, – сказала я.
Лоська сидел на ступеньке и, сцепив зубы, оттирал скипидаром коленки. Он, когда вытаскивал портрет, коснулся его ногами, растяпа. Портрет заметно не пострадал, но колени украсились зелеными и синими пятнами. Оттопыренные кромки штанов – тоже. Штаны – ладно, они снизу все равно сине-зеленые. А кожа… “Давно ты стал такой чистюля?” – чуть не сказал я. Но поняла – дело не в краске. Просто Лосенок чувствует себя виноватым: он-то знал о предстоящем сносе давно, однако нам не обмолвился. Потом он объяснил: не хотел никого расстраивать в праздники…
Стаканчик так и снял его – с надутыми губами, сосредоточенно оттирающего с ноги краску. А рядом, на картоне, – еще один Лоська, в обнимку с Чарли. А неподалеку – настоящий Чарли, который пытается лизнуть свалившегося на спину и задравшего лапы Ваську.
…Через неделю Стаканчик вручил каждому большой, размером в две открытки, снимок. Я попросила у него еще один, для Пашки, и отправила его в Яхтинск в твердом конверте. А свой повесила под Лоськиным портретом, вставленным в коричневую деревянную раму, слегка потертую, но крепкую и солидную – как и положено картине мастера.
А больше ничего Стаканчик снять не сумел, кончилась пленка. Вернее, остался кадрик еще для одного снимка, его сделала я: как Стаканчик и Лоська достают с крыши флюгер-кораблик – на память старому боцману. И при этом подумала, что запуск змея-фрегата был чем-то вроде прощального салюта…
4
Конечно, мы все помогали Евгению Ивановичу и Варваре Михайловне перебираться в новую квартиру. Она оказалась недалеко от нашей – в Парковом районе построили недавно два новых дома. Квартира как квартира, тесноватая, правда, а у старого боцмана вон сколько имущества: холсты, коряги, морские экспонаты. Все углы и балкон оказались забиты. И ясно было, что проблем с расстановкой теперь хватит не на один месяц.
К тому же, оказалась верхотура. Евгений Иванович мрачно вспомнил:
– У Михаила Светлова, по-моему, есть такие стихи:
Жили были дед да бабаНа девятом этаже.Так как лифт работал слабо,Оба померли уже…
Ничего себе шуточки! От того, что эта квартира не на девятом, а на седьмом этаже, было не легче. Тем более, что во время перетаскивания вещей лифт останавливался дважды. Грузчики выражались так, что я увела Томчика подальше…
Евгений Иванович без особого сожаления избавлялся от вещей. Томчику подарил трехголовую корягу-чудище, похожую на ту, из фильма. Мне – вспомнив давнее обещание – вручил наконец эскиз со шхуной “Сибирь”. И не маленький, из запаса, а тот самый, со стены. Другим тоже подарил по морскому пейзажу. А жалел об одном: что не будет теперь печки с живым огоньком.
Картину “Город Мишки Дементьева” он к тому времени закончил и повесил теперь в главной комнате. Она сразу бросалась в глаза…
Во время переезда погода испортилась. Весна спохватилась, что начала нас радовать слишком рано. Сделалось дождливо и ветрено. Пришлось снова влезать в теплые куртки. Нам-то ладно, а начавшие зеленеть деревца зябко вздрагивали – как ребятишки в летних рубашонках и платьицах, вскочившие на холод и нечаянно захлопнувшие за собой дверь.
Однако холод продолжался всего неделю. В двадцатых числах лето пришло, кажется, окончательно. Зацвели яблони. Дни сделались жаркие, иногда накатывали короткие трескучие грозы.
Занятия в школе шли уже через пень-колоду, контрольные был позади, мы ходили на уроки как бы по инерции. И никто, кстати, больше не требовал от нас “приличного вида”. Даже Олимпиада…
За три дня до каникул Стаканчик предложил:
– Давайте сходим в Дровяной переулок, все же снимем дом на память и себя рядом с ним. Я зарядил аппарат.
Я уже не отказывалась фотографироваться, кончилось у меня это время – еще зимой, когда снимали “Гнев отца”.
Мы позвонили с автомата Томчику, потом зашли за Лоськой и всей компанией пешком двинулись вдоль Таволги. Теперь там не было сугробов и просохли тропинки. Река под безоблачным небом выглядела голубой и почти чистой, старинный заводик на том берегу был больше, чем всегда, похож на рыцарский замок. Я подумала, что пейзаж перед окнами ППЦ будет неплохой…
Огород, который был при доме Ступовых, спускался к самой реке. Раньше можно было подняться к дому по пологому склону, между грядок. А теперь…
Теперь мы увидели, что нельзя. Дома не было. Была громадная груда бревен, досок и кровельного железа. Причем сдвинутая почти к самой воде. Позади груды рычал и чихал бульдозер. Он, кажется, пытался давить на развалины, чтобы совсем их столкнуть в реку. Другой бульдозер стоял выше по склону, у его гусеницы возился дядька в замызганном камуфляже.
В общем-то ничего неожиданного мы не увидели. Это должно было случиться. И все же стало горько. И потому, что не успели, вообще…
Мы стороной обошли развалины и скрежещущий бульдозер. Поднялись мимо поваленного забора – туда, где стоял другой бульдозер. Встали от него неподалеку.
– Все-таки я сниму, – виновато сказал Стаканчик. – То, что осталось. И давайте вас на фоне… этого…
Мы послушно встали шеренгой. Летний день уже не радовал. Пахло старым деревом и развороченной землей. Уйти бы скорее…
Стаканчик щелкнул раз, другой. Потом встал на мое место, а я взяла аппарат… Я тоже успела нажать два раза, и в этот момент раздался громкий рык:
– Чё тут крутитесь, паразиты! Делать не хрена?
Это дядька, что возился у гусеницы, теперь распрямился и глядел на нас волком.
– Вам-то что! – взъелся в ответ Лоська и выпятил грудь с красным кораблем.
– Ты поговори, сопля зеленая!
Воспитанный Стаканчик порозовел и сказал:
– Мы снимаем остатки дома, в котором жили наши друзья. Разве мы вам мешаем?
– Мешаете! Пошли на…
– Хам какой, – произнесла Люка тоном Олимпиады Андриановны. И добавила заботливо: – Томчик, не слушай дядю…
– Щас уши оборву, щенки!
– Оборвал один такой, – сказала я, холодея щеками. – И пришил себе… – Посмотрела на Томчика, сдержалась.
Дядька подбросил в руке разводной ключ, качнулся было к нам, но раздумал. Понял, видимо, что не догонит. А если догонит – не справится.
