Тонкая красная линия - Джеймс Джонс

— Где Файф? — простонал Бид, вращая глазами. — Где Файф?

— Он здесь, сынок. Здесь, рядом, — сказал Стейн. — Файф! — Он отвернулся, почувствовав себя старым-престарым и бесполезным человеком. Дедушка Стейн…

Файф остановился позади капитана, а теперь подполз ближе. Бида обступили еще несколько солдат. Файф не хотел смотреть, он никак не мог поверить в реальность происходящего. Бид ранен и умирает. Другое дело — Телла или Джокки Джекс. Но Бид, с которым он проработал столько дней в ротной канцелярии. Бид, с которым… Он отбросил эту мысль.

— Я здесь, — отозвался он.

— Я умираю, Файф! — прошептал Бид.

Файф не знал, что ему сказать.

— Я знаю. Только не волнуйся. Только не волнуйся, Эдди, — повторил он слова Стейна. Он назвал Бида по имени, чего раньше никогда не делал.

— Ты напишешь моим родным? — спросил Бид.

— Напишу.

— Скажи им, что мне было не очень больно. Скажи им правду.

— Скажу.

— Возьми мою руку, Файф, — прошептал Бид. — Мне страшно.

После секундного колебания Файф сжал руку Бида. Он подполз ближе и просунул другую руку ему под плечи, как бы баюкая его. И тут он заплакал — больше потому, что вдруг понял, что он единственный человек во всей роте, кого Бид мог назвать другом, чем потому, что Бид умирал.

— Я взял руку, — сказал он.

— Пожми ее, — простонал Бид. — Пожми.

— Жму.

— О, Файф! — крикнул Бид. — О, капитан!

Через минуту Файф опустил его и отполз в сторону, плача от ужаса, от страха, от горя, от ненависти к себе.

Стейн последовал за Файфом, очевидно, не совсем понимая, почему Файф плачет.

— Полежи где-нибудь немного, сынок, — сказал он и похлопал Файфа по спине. Он уже взял у Файфа телефон, когда послал его к Биду, и теперь сказал: — Я сам подержу телефон несколько минут. Все равно теперь пока не будет вызовов, — заметил он с горькой усмешкой.

Файф, который слышал последний разговор с Толлом и был одним из свидетелей Стейна, понял, что он имеет в виду, но был не в состоянии, не в настроении что-нибудь ответить. Мертв. Мертв. Все мертвы. Все умирают. Никого не остается. И ничего. У него совсем расшатались нервы, и хуже всего — он был совершенно беспомощен, ничего не мог сделать, ничего не мог сказать. Он вынужден оставаться здесь.

Мины продолжали падать в разных точках высотки со строгой регулярностью в течение всего времени, которое потребовалось Биду, чтобы умереть, да и потом. Удивительно, как мало людей ранено или убито. Но на всех лицах было одно и то же неуверенное, испуганное, подавленное выражение. Файф заметил в нескольких шагах справа покинутую ямку и пополз к ней. Ее даже едва можно было назвать ямкой, скорее, это была мелкая канавка, которую кто-то выкопал руками, штыком или лопаткой. Файф распростерся в ней и прижался щекой к земле. Он постепенно перестал плакать, и его глаза высохли, но по мере того, как под влиянием чувства самосохранения иссякали другие чувства — горя, стыда, ненависти к себе, все его существо наливалось четвертым чувством — чувством ужаса, пока он не превратился в сосуд, до краев наполненный трусостью, страхом и безволием. Так он и лежал. Разве это война? Здесь нет ни соперничества в силе, ни высокого искусства фехтования, ни отчаянного героизма викингов, ни мастерства меткой стрельбы. Все решают количества. Его убивают для количества. Почему, о почему он не нашел канцелярской работы в глубоком тылу?! А ведь мог бы!

Файф услышал мягкий шелест мины. Это длилось какие-нибудь полсекунды. Он даже не успел испугаться, как раздался оглушительный треск разрыва почти, над головой, потом наступила черная, беспросветная тьма. Ему смутно показалось, что кто-то кричит, и он не понял, что кричит сам. Словно в темном кинофильме, прокручиваемом при недостаточном освещении, он увидел туманную картину, как кто-то другой, не он, то карабкается, то взлетает на ноги, потом падает и, закрыв лицо руками, катится вниз по склону. Потом — ничего. Убит? Неужели тот, другой, — это я? Я — это он?

Тело Файфа остановилось, скатившись в объятия какого-то солдата третьего взвода, который сидел, держа на коленях винтовку. Освободившись, Файф отполз на локтях и коленях, все еще закрывая руками лицо. Потом открыл глаза и увидел все в красной колеблющейся дымке. Сквозь дымку он увидел смешное испуганное лицо солдата третьего взвода по фамилии Трейн. Трудно было представить человека, меньше похожего на солдата. Длинный хрупкий нос, челюсть без подбородка, кривой рот, огромные близорукие глаза, с ужасом глядящие из-за толстых очков.

— Я ранен? Я ранен?

— Д-да, — пробормотал Трейн. Он еще и заикался. — Т-ты ранен. В г-голову.

— Сильно? Сильно ранен?

— Не м-могу с-сказать, — ответил Трейн. — У т-тебя т-течет кровь с г-головы.

— Правда?

Файф взглянул на свои руки и увидел, что они сплошь покрыты чем-то мокрым и красным. Теперь он понял, что это за странная красная дымка. Это кровь, стекавшая по бровям и попавшая в глаза. Господи, да ведь она красная! Потом все его существо охватил ужас, подобный огромному раздувающемуся грибу; сердце отчаянно забилось, потемнело в глазах. Может быть, он умирает, прямо сейчас, прямо здесь. Он осторожно пощупал череп, но ничего не обнаружил. Пальцы были блестящие и красные. На нем не было каски, и пропали очки.

— Эт-то с-с-зади, — сообщил Трейн.

Файф снова пощупал и нашел место с сорванной кожей посредине головы, почти на макушке.

— К-как с-себя чувс-ствуешь? — испуганно спросил Трейн.

— Не знаю. Вроде не болит. Только когда трогаю.

Все еще стоя на четвереньках, Файф нагнул голову, так что кровь, стекавшая на брови, теперь не попадала в глаза, а капала на землю. Он взглянул на Трейна сквозь этот красный дождь.

— М-можешь идти? — спросил Трейн.

— Не знаю, — сказал Файф и вдруг понял, что он свободен. Он больше не обязан здесь оставаться. Он свободен. Он может просто встать и уйти, если сумеет, с честью, и никто не посмеет сказать, что он трус, или предать военному суду, или посадить в тюрьму. Облегчение было так велико, что он вдруг обрадовался, несмотря на ранение. — Пожалуй, лучше пойду в тыл. А ты как думаешь?

— Д-да, — ответил Трейн с легкой завистью.

— Ну ладно. — Файф хотел сказать что-нибудь решающее и важное по такому значительному случаю, но не мог ничего придумать. — Всего хорошего, Трейн, — наконец сказал он.

— Спасибо, — ответил Трейн.

Файф попробовал встать. Его колени дрожали, но возможность уйти отсюда придала силы, которых он бы иначе не нашел. Сначала медленно, потом все быстрее он пошел в тыл, наклонив голову и прижав руки ко лбу, чтобы все еще капающая кровь не затекала в глаза. С каждым шагом возрастало радостное чувство избавления, но наряду с ним росло чувство страха. Что, если его сейчас убьют? Что, если ранят еще раз — теперь, когда он может свободно уйти? Он как мог прибавил шагу. Файф миновал нескольких солдат третьего взвода, распростертых с испуганными, замкнутыми лицами, но никто с ним не заговорил, и он тоже промолчал. Он выбрал не более длинный путь, которым они пришли сюда, через вторую и первую складки местности, а прямой, через низину между ними к переднему скату высоты 209. Только пройдя по крутому склону высоты, он вспомнил о своей роте, остановился, обернулся и посмотрел назад, где лежали солдаты. Он хотел что-нибудь крикнуть им, слова ободрения или что-то еще, но знал, что отсюда его не услышат. Когда неподалеку ударили в землю несколько снайперских пуль, он повернулся и ускорил шаг, чтобы скорее перевалить через гребень и спуститься в переполненный батальонный медицинский пункт на другой стороне. Как раз перед тем, как перевалить через гребень, Файф встретил группу людей, спускавшихся вниз, и узнал подполковника Толла.

— Держись, сынок, — улыбнулся ему подполковник. — Не вешай нос. Скоро вернешься к нам.

На пункте медицинской помощи Файф вспомнил, что у него почти полная фляга, и стал жадно пить; руки у него все еще тряслись. Он был твердо уверен, что теперь не умрет.

Когда Файфа ранило, Стейн только что от него отполз. Файф пополз в одну сторону, а Стейн в другую — отдать распоряжение двум оставшимся отделениям второго взвода продвинуться вперед и усилить отделения Бека и Дейла на гребне возвышенности. Он вполне мог уползти вместе с Файфом и оказаться там, где разорвалась мина. И этот поразительный элемент случайности пугал Стейна. Он смертельно устал, был подавлен и испуган. Он видел, как Файф, шатаясь и обливаясь кровью, отправился в тыл, но ничего, не мог сделать, потому что уже ставил задачу двум отделениям второго взвода: что им делать, когда придут на гребень возвышенности, и что сказать Беку — прежде всего, чтобы он выходил из укрытия, двигался вперед и постарался уничтожить сколько-нибудь пулеметов.

Никого из этих двух отделений, включая сержантов, не обрадовало это задание, но они ничего не сказали, только напряженно кивали головами. Стейну хотелось сказать им что-нибудь еще, что-то важное и серьезное, но он не мог ничего придумать. Он пожелал им успеха и отпустил.