Великий Эллипс - Пола Вольски

— Дай мне посмотреть! Выпусти меня!

— Еще чуть-чуть потерпи. Сейчас мы поднимемся еще на три золоченые ступеньки и пройдем под аркой, она украшена резными акулами, китами, скатами, осьминогами, морскими змеями и прочими водными тварями…

— Тухлая вода.

— Ну, вот мы наконец и добрались до личных королевских апартаментов. Два вооруженных караульных стоят здесь на часах, но они пропускают нас беспрепятственно, потому что они знают, что его величество вызвал Невенского.

— НицНиперНицНиперНицНиперНицНиперНицНипер.

— Пожалуйста, не делай этого. Мы проходим через королевскую переднюю, она вся увешана голубыми дамасскими клинками. Придворные в голубых ливреях, отделанных серебряным кантом, низко склоняются перед фаворитом его величества, знаменитым, талантливым и величественны разаульским магом. Они уважают и даже боятся Невенского…

— НицНицНицНицНицНицНиц.

— А сейчас они вводят нас в кабинет его величества. Хотел бы я, чтобы эти Ниперы из Фленкуца узнали, что маленький Ниц, не только жив, но и водит компанию с королевской особой. О, если бы только они могли видеть меня сейчас.

— Я хочу видеть! Я хочу видеть!

— Подожди чуть-чуть. Вспомни, чему я тебя учил. Вспомни…

— Я помню!

Привычным движением Невенской поправил свой черный парик, разгладил крашеные усы, должным образом подстриженные, расправил плечи и вошел в королевский кабинет.

Король Мильцин IX, одетый в роскошный парчовый халат, не вполне уместный в это время суток, сидел за письменным столом, на котором возвышался очень большой и искусно сделанный макет: миниатюрные здания причудливой архитектуры тянулись вдоль бульваров, которые лучиками расходились в разные стороны от центральной площади. Его величество был не один. У стола стоял плотный джентльмен, по виду иностранец, с широким лицом, обрамленным седыми бакенбардами. Невенской решил, что именно квадратно подстриженная борода и баки делают его похожим на иностранца. Все это вкупе с пышными роскошными усами и с лацканами из морского котика на его сюртуке противоречило гецианским вкусам.

Оба они повернулись, когда Невенской вошел в кабинет.

— Ну наконец-то, мой дорогой друг, — приветствовал его король.

— Сир, — с низким поклоном ответил Невенской.

— Иди сюда, дружище, ты должен видеть это, это просто чудесно. Посмотри сюда, — Мильцин обвел рукой макет города. — Ты видел что-нибудь подобное? Разве это не великолепно?

— Очень мило, сэр, — не выражая особых эмоций, ответил Невенской.

— Очень мило? И это все, что ты можешь сказать? Ха, твоя оценка возбуждает, как остывший чай. Невенской, открой по шире свои глаза! Неужели ты не видишь, что это такое?

— Это отличная модель, Ваше Величество, в миниатюрном виде представлен красивый город, вне всякого сомнения, превосходный город…

— Это не просто город, — Мильцин едва сдерживал распиравшие его эмоции. — Это — Город, Невенской, город будущего! Ты только посмотри на него. Посмотри внимательно на новые формы! А какая архитектура, невиданные детали и приемы, а ты посмотри, какие улицы, а какие новейшие научные методы утилизации отходов, многообещающие способы использования энергии воды, пара и невидимых сил природы, и газовое освещение, и рациональное использование вибрационных полей — все это безупречно, довольно цельно и убийственно современно! Никогда в жизни я не видел ничего более современного. И это все здесь, Невенской. Ответ на все вопросы, истина, прямо вот здесь, перед нами!

— Ответ на вопросы? На какие, Ваше Величество? — отважился уточнить Невенской.

— Во что превратимся мы и наш мир. Куда мы движемся, как мы будем жить, что будем делать. Ответы на все эти скромные вопросы, мой друг! Вот они, перед тобой, путь перед нами открыт, реальность завтрашнего дня разместилась прямо у меня на столе. Говорю тебе, нас освободили! Я хочу начать прямо сейчас!

— Начать, сир?

— Строить, парень, строить! Я уже выбрал строительную площадку, самая лучшая местность среди наших болот, ты себе ее и представить не можешь, это недалеко от Гилкбурга. Я готов, я горю желанием, я умираю от нетерпения немедленно начать строительство! Когда я думаю о будущем и его чудесах, когда я размышляю об идеальном мире, который настанет для всего человечества, о всеобщей пользе, которую я принесу, я признаюсь, Невенской, такой восторг разрывает мне сердце на части, что я готов расплакаться! Ха, это будет грандиозно! Ты только посмотри, какие совершенно необычные детали украшают мой макет здесь. Ну, — тут Безумный Мильцин вспомнил, — если быть абсолютно точным, это, по правде говоря, макет Зелькива, — король кивнул головой в сторону иностранца.

— Я всего лишь собрал воедино несколько оригинальных идей, которые принадлежали Вашему Величеству, и развил их здесь, — деликатно заметил незнакомец.

— Это верно. Во всем этот так много меня самого, — кивнул король. — Тем не менее честность заставляет меня представить здесь Зелькива как господина архитектора. Он весьма смышленый парень, этот Зелькив. На тебя чем-то похож, Невенской. Ах да, так он еще и твой соотечественник, разаулец, так что, я думаю, пришло время вам двоим познакомиться. Благородный землевладелец Фрем Зелькив, прошу вас, познакомьтесь с моим хорошим другом — талантливым и занимательным Невенским. Не сомневаюсь что вам, двум северянам, есть о чем поговорить!

Королевское представление их друг другу стерло социальное неравенство между знатным землевладельцем и безродным магистром тайных знаний. Зелькив сердечно протянул руку. Стремительный поток разаульской речи сорвался с его губ.

Невенской похолодел, и во рту у него пересохло.

— Затруднительное положение? — поинтересовался Искусный Огонь.

— Крайне затруднительное. Я не понимаю, что он говорит, для меня это все пустая тарабарщина.

— Тарабарщина затруднительная?

— Тарабарщина очень затруднительная, настолько затруднительная, что я… — мозг Невенского заработал как маховик, выбросив на поверхность свежую идею. Он сделал лицо, прежде чем заговорить на гецианском, подкрашенном сильным акцентом:

—  О, как ублажает мой слух музыка родной речи, и все же я не могу забыть, что для Его Величества Мильцина наш разаульский не более чем северная тарабарщина. Великодушие Его Величества безмерно, и все же я бы не посмел слишком эгоистично испытывать его терпение и потому должен выражаться, насколько позволяют мне мои возможности, на родном языке короля.