Две жизни одна Россия - Николас Данилофф

до Уральского хребта, отделяющего российскую землю от Сибири. В летнее время приговоренные к бессрочной каторге, минуя эту невидимую границу, все, как один, склонялись долу, чтобы взять с собой часть русской земли — щепотку, которую они завещали потом положить к ним в гроб после их смерти. "В Сибири, — писал Басаргин, — вы больше не были жителем этого мира…"

Итак, они оставили позади Кострому, Вятку, Пермь, Екатеринбург и добрались до Тобольска, который стоял на полдороге их четырехтысячеверстного путешествия. Губернатор города, оказавшийся родственником генерала Фонвизина, радушно принял узников и разрешил трехдневный отдых под крышей полицейского управления. Он рассказывал потом, что Фролов и Басаргин находились в состоянии уныния, Фонвизин был слезлив и полон раскаяния и лишь Вольф — необъяснимо весел.

27 марта, спустя более чем два месяца после отбытия из Санкт-Петербурга, их этап достиг того места, которое с насмешкой называли "Восточным Парижем". Еще издали увидел Фролов на равнине контуры большого города, множество золотых куполов, сверкавших в лучах солнца. Иркутск! Когда-то он начинался как таможенный пост, где брали налоги за пушнину с бурятских племен. Теперь город процветал, благодаря тому же пушному промыслу, а также добыче золота и серебра. К середине XVII века, когда русские охотники освоили всю северо-восточную территорию, по их следам пришли правительственные чиновники, объявившие эти земли собственностью российской короны. С покорением Сибири русские цари стали правителями самого большого государства в мире (размером со всю Европу вместе с Соединенными Штатами), которое простерлось от Балтики до Китая и берегов Тихого океана.

Пятеро саней миновали городские ворота, покатили по широким улицам, окаймленным небольшими деревянными домами. Подъехав к окруженной частоколом крепости, сани остановились. Здесь под надзором полиции приговоренным было разрешено расположиться на целую неделю для отдыха. Здесь же Фролов узнал, что окончательным пунктом их назначения была Чита. Там, за озером Байкал, обычно и отбывали свое наказание сосланные на каторгу. Там его и других декабристов ожидал тяжкий подневольный труд.

На оставшуюся часть пути конвой из российских жандармов сменили казаки. Эти конники, которые уже долго жили здесь на краю цивилизации и которых использовали для защиты границ, не отличались добродушными характерами прежних стражников во главе с Воробьевым. Жизнь сделала их более суровыми и жестокими.

Для экономии времени казаки решили ехать через Байкал, чей ледяной покров становился уже опасным в это время года, и Фролов боялся, что и пьяные все время охранники, и они сами угодят на дно озера, расположенное, как говорили, на глубине чуть ли не в одну версту. Управлять санями стало очень трудно: в одних местах ледяная поверхность была гладкой, как стекло; в других — вздымались целые ледяные торосы, а за ними шли места, где из-под тонкого льда проглядывала темная, словно чернила, байкальская вода. Сани мчались с такой скоростью, что могли подшибить и друг друга, и лошадей…

Чита произвела на Фролова угнетающее впечатление. Он увидел жалкий пограничный поселок, покосившиеся домики, ветхую церковь и зловещее здание острога за высоким частоколом из толстых заостренных кверху бревен. Колония заключенных состояла здесь из нескольких тысяч рядовых преступников. Комендантом был человек по фамилии Бурнашев, известный своей жестокостью и прозванный "палачом".

Страшными были первые годы, проведенные Фроловым в Чите, хотя царь вскоре заменил Бурнашева более человечным комендантом, генералом Лепарским. Впрочем, новый начальник начал тоже с того, чтобы утвердить свою власть и авторитет. Он был настолько глух ко всем просьбам заключенных, что получил прозвище "Комендант не могу". А его жестокая расправа в 1828 году с участниками тюремного бунта на одной из отдаленных шахт ужаснула Фролова. Казни, которые последовали, напомнили то, что он видел и пережил в Санкт-Петербурге: когда ружья давали осечку во время расстрела восставших, людей закалывали штыками.

Фролова определили на дорожные работы — рыть песок в овраге, который декабристы окрестили "дьявольской могилой". Пока заключенные копали, песок кружился возле них, забираясь в волосы, под ногти, под одежду. Фролов все время был грязен, кожа зудела.

"Мы работали в цепях, прикованные к нашим тачкам, — вспоминал он. — Нас постоянно понуждали работать еще быстрей, рабочий день длился по десять часов. Наказывали нас за все — за недовольную гримасу, за резкое слово".

Фролова с товарищами поместили за частоколом, в небольшом бараке.

"Вначале условия в читинском остроге были просто невыносимыми. Шестнадцать человек находилось на общих нарах в крошечной каморке. Когда ложились спать, на каждого оставалось места меньше аршина. Нельзя было ночью повернуться, чтобы не разбудить соседа".

Пища была малосъедобной, и ее не хватало: каша на воде, чай, хлеб, редкие кусочки мяса или сала. В хорошую погоду ели во дворе, в плохую — в помещении, где не повернешься.

Но постепенно генерал Лепарский начал улучшать условия содержания каторжников. Он был образованным человеком и понимал необходимость перемен. Царь Николай I, назначив для надзора над декабристами бывшего командира кавалерийского полка, хотел этим в какой-то мере приглушить протесты и просьбы, исходившие от членов семей наиболее влиятельных заключенных. Лепар-ский уже сократил дневную работу с десяти часов до трех, даже до двух; в остальное время узники могли заниматься чем угодно. Если бы не снисходительность генерала, вряд ли многие декабристы сумели бы выжить и рассказать для своих потомков и для истории о том, что с ними произошло.

Большую роль в судьбе декабристов сыграли и девятнадцать женщин — жен, невест и сестер, настоявших, несмотря на недовольство царя, на том, чтобы следовать в Сибирь за осужденными. "Наши ангелы-хранители" — называл Фролов княгиню Волконскую и княгиню Трубецкую.

Правительство России, в отличие от царя, поощряло отъезд родственников к сосланным декабристам, рассчитывая таким образом содействовать скорейшей и более полной колонизации Сибири. Царь, однако, опасался, что подобные случаи могут привести общество к ненужным волнениям.

Фролов испытывал благоговейное уважение к этим женщинам из высшего круга, которые бросили все и приехали сюда, на край света. Он своими руками изготавливал им в подарок шкатулки для хранения драгоценностей, а их детям игрушки. Он наловчился делать в подметках дамских туфель тайные хранилища для перевоза писем и записок с помощью той самодеятельной почты, которую эти женщины организовали.

"Обычно три человека одновременно участвовали в этом, — вспоминал Фролов. — Когда один из них подъезжал к Санкт-Петербургу, второй находился уже в пути, а третий только-только отправлялся в путь из Сибири. Таким образом и Петербург, и Сибирь были в полной мере информированы о том, что происходит там и здесь".

Потерпев поражение в попытке установить в России новые порядки, декабристы обратили свою энергию на создание подобия идеального общества за решеткой,