Заяц с янтарными глазами: скрытое наследие - Эдмунд Вааль

Пока мой отец был ребенком, Элизабет беспрестанно писала письма австрийским чиновникам, а надежды на то, что семье вернут расхищенное имущество, постепенно таяли. Она упорно продолжала писать — отчасти от злости, которую вызывало у нее то, что все эти псевдозаконные меры используются для разубеждения истцов. Она, как-никак, сама была правоведом. Но главный побудительный мотив был другой: обе сестры и оба брата Эфрусси остро нуждались в деньгах, а из них всех только Элизабет жила в Европе.

Всякий раз, когда удавалось вернуть какую-нибудь картину, ее продавали, а деньги делили поровну между всеми наследниками. Гобелены были возвращены в 1949 году и проданы, а вырученные деньги ушли на оплату школы. Через пять лет после окончания войны Элизабет вернули дворец Эфрусси. Время для продажи поврежденного войной дворца в городе, остававшемся под контролем четырех армий, было неблагоприятным, и дворец ушел всего за тридцать тысяч долларов. После этого Элизабет сдалась.

В 1952 году герра Штейнхаусера, бывшего делового партнера Виктора, который позже стал председателем Ассоциации австрийских банков, спросили, знает ли он что-либо об истории банка Эфрусси, который он «арианизировал». Считалось, что в следующем, 53-м году исполнится сто лет с его основания. «Ничего не знаю, — отвечает тот. — Празднований не будет».

Законные наследники Эфрусси получили пятьдесят тысяч шиллингов в обмен на отказ от каких-либо дальнейших притязаний. Тогда эта сумма приблизительно соответствовала сегодняшним пяти тысячам долларов.

Все эти истории кажутся мне изнурительными. Легко представить себе, что можно провести всю жизнь в этих попытках вернуть еще что-нибудь, а все эти правила, письма и крючкотворство будут постепенно съедать твои жизненные силы. Ты знаешь, что где-то на чужой каминной полке бьют часы, когда-то стоявшие в твоей гостиной, — часы с русалками, обвившими влажные хвосты вокруг основания. Ты раскрываешь торговый каталог и видишь картину с двумя кораблями, застигнутыми бурей, — и вдруг словно оказываешься возле двери, выходящей на лестницу, а няня повязывает тебе на шею теплый шарф перед прогулкой по Рингу. И на один миг ты вдруг собираешь воедино осколки разбившейся жизни, рассеявшиеся вместе с членами семьи по всему миру.

Семье уже не суждено было воссоединиться. Элизабет в Танбридж-Уэллсе выступала своего рода коммуникационным центром между родственниками, посылала фотографии племянников и племянниц. После войны Хенк получил в Лондоне хорошую работу в одной из служб ООН, занимавшейся оказанием помощи, и в семье появился относительный достаток. Гизела жила в Мексике. Им приходилось туго, и она работала уборщицей, чтобы как-то поддержать семью. Рудольф демобилизовался и жил в Виргинии. Мир моды «поставил крест» на Игги — так он выразился. Он больше не мог придумывать новые фасоны платьев: нить, тянувшуюся от Вены через Париж в Нью-Йорк, оборвал в 1944 году его военный опыт.

Теперь он работал на Бунге — международную компанию, занимавшуюся экспортом зерна: вот так, непреднамеренно, он вернулся к истокам — к поприщу патриарха семьи из Одессы. Первая командировка представляла собой долгий год в Леопольдвиле в Бельгийском Конго — городе, ненавидимом за жару и жестокость нравов.

В октябре 1947 года, перед новым назначением, Игги приехал в Англию. Ему предлагали снова отправиться в Конго — или ехать в Японию. Ни то, ни другое ему не нравилось. Он приехал в Танбридж-Уэллс, чтобы повидаться с Элизабет, Хенком и племянниками и чтобы впервые посетить могилу отца. И уже после этого он собирался принять решение о своем будущем.

Семья уже поужинала. Мальчики сделали домашнее задание и легли спать. И тогда Элизабет раскрыла «дипломат» и показала брату нэцке.

Сцепившиеся крысы. Лиса с инкрустированными глазами. Обезьяна, обхватившая тыкву-горлянку. Его любимый пятнистый волк. Они вынули несколько фигурок и расставили их на кухонном столе.

Мы не проронили ни слова, рассказывал мне Игги. В последний раз мы рассматривали их вместе в гардеробной нашей матери, сидя на желтом ковре, лет за тридцать до этого.

Решено: Япония, сказал он. Верну их на родину.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Токио (1947–2001)

Такеноко

Первого декабря 1947 года Игги получил у военных разрешение № 4351, GI GHQ FEC на въезд в Токио. И через шесть дней прилетел в оккупированный город.

По пути из аэропорта Ханэда такси виляло из стороны в сторону, чтобы объехать самые опасные выбоины, чтобы не наехать на детей, велосипедистов и на женщин в мешковатых узорных штанах, тащившихся в сторону города. Токио являл собой очень странное зрелище. Первое, что бросалось в глаза, — причудливо переплетенные телефонные и электрические провода, тянущиеся во всех мыслимых направлениях над рыжими от ржавчины крышами лачуг. А потом на юго-западе показалась в зимнем свете гора Фудзи.

Американцы бомбили Токио три года, но самыми разрушительными оказались налеты 10 марта 1945 года. В тот день в пожарах, вызванных зажигательными бомбами, погибли сто тысяч человек. Около сорока квадратных километров городской территории превратились в руины.

Обратились в прах и пепел почти все постройки, кроме горстки. В числе уцелевших был Императорский дворец за серыми стенами из валунов и широкими рвами, несколько зданий из камня или бетона, несколько кура — складов, где семьи купцов хранили свои сокровища, и отель «Империал». Его спроектировал в 1923 году Фрэнк Ллойд Райт: это было фантастическое, дерзкое скопление бетонных храмов вокруг множества прудов — «японизм» в слегка ацтекской трактовке. Этот комплекс пережил и землетрясение 1923 года — его лишь слегка задело. Уцелело также здание японского парламента, нескольких ведомств, американское посольство и офисные здания в деловом квартале Маруноути напротив дворца.

Все это было реквизировано для нужд оккупационных властей. Журналист Джеймс Моррис (впоследствии — Джанет Моррис) писал об этом странном районе в своем травелоге 1947 года «Чаша Феникса»: «Маруноути — это маленький американский островок, окруженный японским морем пепла, щебня и ржавых жестянок. Когда проходишь мимо домов, по барабанным перепонкам ударяет диссонирующая музыка армейского радио, а отдыхающие после дежурства джи-ай стоят, прислонившись к ближайшей удобной стене… Можно подумать, находишься где-нибудь в Денвере».

И вот здесь, в самом парадном из этих зданий, Дайити (№)), размещалась штаб-квартира генерала Макартура, верховного командующего союзных держав (ВКСД), даймё-янки.

Игги попал в Японию через два года после того, как император фальцетом объявил по радио о поражении в войне, используя манеру речи и обороты, остававшиеся неизвестными за пределами императорского двора. Он предупредил, что «лишения и страдания, которым подвергнется наш народ, наша страна, будут велики…». За месяцы, которые протекли с тех пор, Токио вполне привык к своим оккупантам. Американцы провозгласили, что будут править, проявляя чуткость.

На фотографии, запечатлевшей генерала и императора в американском посольстве в Токио, их отношения прочитываются очень ясно. На Макартуре форма цвета хаки, рубашка с расстегнутым воротом и ботинки. Он стоит, уперев руки в поясницу: это «американский солдат, не любящий мишуры», как выразился репортер «Лайф». Рядом — император. Он хрупкий, безукоризненно опрятный, в черном костюме, рубашке с воротником-стойкой и полосатым галстуком, неотступно верный традициям. Эта фотография как бы сообщает: чуткость и хорошие манеры встретились для переговоров. Японская пресса отказывается печатать фото. ВКСД распоряжается опубликовать его. На следующий день после того, как был сделан этот снимок, императрица присылает Макартуру букет цветов, выращенных в дворцовых садах. А еще через несколько дней — лакированную шкатулку с императорским гербом. Осторожное общение начинается с подарков.

Таксист привез Игги в гостиницу «Тейто» напротив дворца. Тогда было трудно не только оформить разрешение на въезд в Японию и проживание там. Трудно было найти и жилье: «Тейто» была одной из двух уцелевших гостиниц. Община экспатриантов из штатских была крошечной. Помимо дипломатического корпуса и журналистов, в Токио находилась горстка бизнесменов вроде Игги да несколько ученых. Игги приехал как раз тогда, когда Международный военный трибунал для Дальнего Востока начал судить военных преступников, в том числе Хидэки Тодзио и Рюкити Танака, главу тайной полиции. По отзывам западной прессы, Тодзио обладал «неземным самодовольством самурая».

ВКСД постоянно издавал приказы, имевшие отношение буквально ко всему: от мелочей гражданской жизни до принципов управления Японией, и часто в этих приказах находила отражение американская чуткость. Макартур решил, что необходимо отделить синтоистскую религию — тесно связанную с подъемом национализма, который произошел в последние пятнадцать лет, — от государства. А еще ему хотелось разрушить гигантские промышленно-торговые конгломераты: