Мамин-Сибиряк - Николай Михайлович Сергованцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда в 1887 году открылась Сибирско-Уральская научно-промышленная выставка, не было человека, более знающего в совокупности то, что собрала выставка и что осталось за ее пределами, чем Дмитрий Наркисович Мамин. Если К. Н. Чупина современники считали краеведом-энциклопедистом, то даже близкие Мамина не осознали масштаба земляка-публициста, который, объяв огромный разнообразный материал, владея им свободно, сумел подняться до капитальных обобщений и в ряде случаев стать провидцем. Появились самостоятельные, собственно художественные произведения разных жанров. Только в письмах «С Урала» обнаруживались эпизоды, сцены, ситуации, которые развились в рассказы «Золотая ночь», «Островок», «Великий грешник», повести «Верный раб», «За драгоценными камнями», романы «Хлеб», «Золото», «Общий любимец публики»…
Описывая положение недавно богатого хлебом Зауралья, автор передает свой разговор с мелким хлебным торговцем Осипом Еремеевичем Сыромолотовым, который жалуется на царствующее вокруг разорение и разврат.
«— Откуда разврат-то пошел, Осип Еремеевич?
— Откуда разврат? А вот я сейчас, сударь, все, как на ладони, обскажу… Первое дело, сударь, открылась торговля с Рассеей — это наша ошибочка была… а второе, пошли эти самые треклятые банки, а с ними кредиты пошли да банкрутиться зачали. Мы-то около банков греемся, а низменный народ за самовары да за кабаки ухватился — вот откуда и пошел разврат. Прежде-то мы все скромно жили, по родительским заветам, а тут все мало стало, и давай хватать, давай рвать, чтобы супротив других выставиться. Ну, вертится — вертится человек, свыше своих сил зарвется, а потом и лопнул, да еще пустит по миру десяток кого помельче. Такие молодцы завелись хоть у вас, в Екатеринбурге, что этими самыми банкрутствами стали себе капиталы наживать: раза четыре обанкрутится да рассчитает по 17 копеечек на 1 рубль, глядишь, у него и капитал. Ну, этакие-то орлы нашего брата, мелузгу-то, и обчистили как липку.
А банки еще поддали жару: кредит открыли, только бери. Теперь, чтобы вести честно дело, самому надо голодом сидеть, потому задавят эти воротилы, ходу не дают…»
Рассуждает Осип Еремеевич и о винокуренных делах. Например, спиртоводочный магнат Поклевский-Козелл (тот самый, послуживший прототипом Ляховскому в «Приваловских миллионах») устранил мелких заводчиков, давая им отступного. Начали играть на понижение цен на водку, чтобы убить конкурента, «народ-то и бросился на дешевку, потому отродясь никто не пивал такой дешевой водки…».
Все эти мотивы мощно разовьются в романе «Хлеб», где будет показана вся механика спекуляции на хлебе, которая в результате приведет к обнищанию земли и земледельца, конкурентного выживания крупного винозаводчика, а в итоге: монополия на винокурение и спаивание народа. В романе воистину разыграется хлебная драма с участием крупных и мелких хищников типа старика Михея Зотыча Колобова, который с сыновьями нырнет в глухомань, чтобы отсюда приступить к завоеванию хлебного рынка (завязку маминского романа потом почти в точности воспроизведет Горький в «Деле Артамоновых»). Может, Михей Зотыч и есть тот мелкий хлебный торговец Осип Еремеевич Сыромолотов, который, захваченный общим алчным потоком, «давай хватать, давай рвать». А спиртоводочный магнат Поклевский-Козелл прекрасно узнается в «культурном» промышленнике новой формации Май-Стабровском.
Таким образом, публицистические циклы и очерки Мамина-Сибиряка «От Урала до Москвы», «С Урала», «От Зауралья до Волги», «По Зауралью», «Кризис уральской горнопромышленности», являясь сами по себе замечательными художественно-документальными творениями, концентрировали богатейший материал, где изобразительная мощь покоилась на основе действительного факта, свидетельств и непосредственных наблюдений. Тут Мамин-Сибиряк обогатил русскую реалистическую традицию щедрым использованием очерково-фактического опыта. Может, очерки его и не поднимались до знаменитых очерков Глеба Успенского, но в нескольких своих романах первого ряда он, несомненно, покорил высоты реализма, восходя от подножий повседневного бытования окружающей его жизни.
Два признания самого писателя многое проясняют здесь. «Такое обилие напечатанных статей (с 1877 по 1887-й. — Н. С.) объясняется, во-первых, тем, — писал Мамин в автобиографических заметках, — что они писались в течение десятилетнего периода, во-вторых, необыкновенным богатством материалов, которые давала жизнь Урала и, в-третьих, необходимостью освоить сейчас же некоторые «злобы дня» и свои проклятые уральские вопросы. Темы бытовые и психологические поэтому перемешивались со статьями публицистического характера и этнографическими очерками». А в письме к брату дается еще одно разъяснение: «Есть такие вопросы, лица и события, которые должны быть написаны, по-моему, в старо-художественной форме, а есть другой ряд явлений и вопросов, которым должна быть придана беллетристико-публицистическая форма. Есть чистое художество и прикладное, ибо довлеет дневи злоба его…»
ЗНАКОМЦЫ ИЗ ПЕРВОПРЕСТОЛЬНОЙ
1
Извозчиков остановили, сделав немалую запруду из них на широкой Тверской улице. Несмотря на холодный день и дождь, ливший часами, по Газетному переулку от Тверской, направляясь на Никитскую, двигалась небольшая группа конвоируемых из арестантских рот, одетых в насквозь измокшие летние парусинные куртки и штаны и рваные опорки прямо на босую ногу. Один из них шел без обуви, в каком-то черном сюртуке, надетом на голое тело.
Дмитрий Наркисович мрачно смотрел на это безрадостное молчаливое шествие, нелепое, чуждое среди спешивших пешеходов, красивых каменных домов, городского шума.
— Политические, — обронил кто-то рядом, — должно быть, заводские. У них там сейчас крутеж пошел, забастовки…
«Вот и встретила Первопрестольная целованиями и объятиями», — горько усмехнулся Мамин.
Наконец экипажи двинулись. Две пролетки с уральцами свернули на Тверской бульвар и остановились у небольшого одноэтажного дома Ланской. По договоренности они поселились во флигеле во дворе, который отличался чистотой и тщательно ухоженным садиком перед ним. Володе, как человеку взрослому и студенту, отдали крохотный мезонин, сестренка его Оля и мать заняли две маленькие комнаты внизу. Дмитрию Наркисовичу отвели кабинет напротив прихожей с окнами в сад. Еще была столовая и кухонька для стряпни. Тут же, не отдыхая, общими силами сделали необходимую перестановку мебели, бойкая поломойка, присланная хозяйкой, прошла с ведрами и щетками флигелек сверху вниз, оставив приятный дух высыхающего чистого дерева полов. Марья Якимовна из огромных коробов извлекла множество постельного белья, накидок, покрывал и вместе с Ольгой быстро утвердила особую девичью опрятность во всем доме.
Другие дни ушли в беготне по ближайшим лавкам, где заводили знакомства с лавочниками на случай кредита — экую ораву
