Ромео - Элиз Тайтл

Без пяти минут два Сара явилась в телецентр. Эмма, выбежавшая в вестибюль ей навстречу, выглядела удивленной и несколько смущенной одновременно.

— Я так рада тебя видеть, Сара, но мы с минуты на минуту начинаем запись вечернего шоу…

— Я тоже, — с радостью объявила Сара.

— Что? Ты опять хочешь выступить?

Сара слегка улыбнулась.

— Эмма, Эмма… не забывай о рейтинге.

— Меня больше волнуешь ты.

— Извини. Я знаю, — с искренним раскаянием в голосе произнесла Сара. — Поэтому-то ты и должна разрешить мне выступить. В прошлый раз, когда мы записывали передачу, я еще не была уверена в том, что мне уготована участь следующей жертвы. Теперь же я в этом не сомневаюсь. Эфир для меня — единственная возможность прямого контакта с ним…

— Сара, мне ли напоминать тебе о том, что не далее как вчера вечером этот маньяк пытался проникнуть в твой дом? То, что ты затеваешь, — это безумная игра в «кошки-мышки».

— Давай не будем о кошках.

— Не поняла.

— Ладно, не обращай внимания. Глупая шутка.

— Сейчас не время для шуток, Сара.

— Две минуты, Эмма. Это все, о чем я прошу.

Удивительно, но на этот раз Сара, устроившаяся перед телекамерой, ощущала неразрывную связь со своим противником. Темный экран телесуфлера она мысленно отождествляла с лицом Ромео. Та же загадочность, непостижимость.

И все-таки какие-то невидимые нити тянулись от нее к Ромео. Объяснить это было довольно сложно. Но Сара не могла не признать, что физически ощущает эту связь. Ее задачей сейчас было обратить это в свою пользу. Иначе ей грозило поражение.

Как только дали эфир, она сразу же заговорила. Заговорила с Ромео. Словно он уже слушал ее в этот самый момент, хотя передача должна была выйти на экран лишь в десять вечера.

— Моя сестра полагала, что ты становишься сильнее и могущественнее с каждым новым убийством, но она ошибалась. Ты испуган, Ромео. Я даже чувствую запах твоего страха. Ты пытаешься побороть его, гонишь прочь. Но тебе не удастся обмануть самого себя. Не удастся обмануть и меня. Твоя вчерашняя выходка. Ты вовсе не хотел вламываться в мой дом. Теперь-то и я понимаю. Это еще одна глупая, мальчишеская затея. Ты просто хотел подать знак: «Я здесь, Сара». Поначалу мне казалось, что у тебя хватит смелости обнаружить себя… к черту полицию. Но где-то глубоко в твоем гнилом сердце сидит животный страх разоблачения. Я знаю, какой бывает ложь. Я знаю, как можно притворяться, выдавая себя за другого. Ты можешь и дальше прятаться в своей скорлупе, но я уже вижу трещины на ней. Я буду пристально наблюдать за тем, как они множатся. Обещаю. Может, они не видны окружающим, но уж от меня ты их не скроешь.

После записи Эмма, еле сдерживая слезы, нежно обняла Сару.

— Этот фрагмент нужно дать в эфир с грифом «неподражаемо».

Сара выдавила короткий смешок, на самом деле чувствуя себя выжатой как лимон. Громоподобное выступление перед телекамерой для нее самой оказалось неожиданностью.

— Что ты предпочитаешь — чтобы мы поужинали в городе или лучше дома? — спросила Эмма. — Может, подождешь меня здесь? Я освобожусь примерно через час…

— Я решила пару дней пожить у одного знакомого парня.

Эмма округлила глаза.

— У парня?

— Да, это мой приятель. Мы вместе работаем.

— Выходит, диван оказался не слишком удобным? — сухо спросила Эмма.

— Честно говоря, ты его перехвалила, — призналась Сара. — Послушай, Эмма, ты — прелесть. Просто… ну, скажем… у меня сейчас такой сумбур в голове. Но завтра я тебе позвоню. — Она взяла руку Эммы и пожала ее. — Обещаю.

— Сара, береги себя. Не рискуй. Я думаю, то, что ты сейчас сказала ему — насчет страха, — вполне может соответствовать действительности. Но кто знает, что ему взбредет в голову после такого разоблачения?

Хороший вопрос. Но ответа на него у Сары не было.

Джина, секретарь из приемной телецентра, окликнула Сару, когда та в сопровождении приставленного к ней телохранителя направилась к выходу.

— Извините, мисс Розен. Вам посылка.

Сара посмотрела на Корригана. Он тронул ее за руку, давая понять, что ей не стоит подходить к бюро. Как будто она была в силах двинуться с места.

— Я заберу, — сказал Корки секретарше.

Прежде чем передать ему коробку, упакованную в серебристую бумагу, искрящуюся крошечными красными сердечками, Джина взглянула на Сару, и та еле заметно кивнула головой.

— Кто ее доставил? — спросил Корки, надев резиновые перчатки, перед тем как дотронуться до коробки.

Сара знала, что это излишняя предосторожность. На бумаге уже отпечатались пальцы секретарши. Да и не только ее. Бог знает, через сколько рук прошла эта посылка. Но вряд ли среди этого множества отпечатков можно было отыскать принадлежавшие Ромео.

Секретарша наморщила лоб.

— Мальчик. Посыльный из цветочного магазина, что на первом этаже.

Корки положил коробку на стойку бюро, осторожно развязал белую ленту, снял упаковку и открыл крышку.

— Что там? — хрипло прозвучал голос Сары.

Корки аккуратно развернул хрустящую красную бумагу внутренней упаковки.

— Венок. Обычный венок, только в форме сердца.

Сара заставила себя взглянуть на него. Венок из виноградной лозы, свитый в форме сердца, был утыкан крошечными красными розочками и перевязан кружевной лентой.

Она разглядела и маленькую белую открытку. Потянулась к ней. Корки перехватил ее руку и, взявшись за уголок открытки затянутыми в печатки пальцами, показал ее Саре. Всего три слова.

Любовь моего сердца.

В сознании Ромео секс и убийство неразделимы. Они в равной мере дают ему ощущение собственной силы. И возможность отомстить. Испытывает ли он чувство жалости? Да. Но только не к своим жертвам. К себе. Потому что даже жестокость не приносит ему избавления от тайных мук.

17

Вагнер заканчивал отработку возможных связей — на профессиональном или ином уровне — между доктором Деннисоном и кем-либо из жертв Ромео. Аллегро же, наспех перекусив, отправился в Институт, где на три часа дня у него была назначена встреча с доктором Стэнли Фельдманом.

Фельдман просматривал бумаги на рабочем столе, когда Аллегро вошел в его кабинет. Расположившись в кресле для посетителей, детектив достал портативный магнитофон и положил его на стол.

— Не возражаете, если я запишу нашу беседу, док?

Фельдман, казалось, колебался.

— Мой партнер-магнитофон никогда не подводит.

— Отлично, — сказал Фельдман, хотя, судя по интонации, вовсе так не думал.

— Я так понимаю, вы были консультантом доктора Розен, — доброжелательным тоном произнес Аллегро.

Психиатр рассеянно кивнул головой.

— Как часто вы встречались — ну, скажем, в последний год?

Фельдман пожал плечами.

— Раз или два в месяц. В зависимости от обстоятельств.

— Каких, например?

— Ну, во-первых, насколько позволяли графики нашей работы. Или если возникали какие-то конкретные проблемы.

— С пациентами?

— Да, — ледяным тоном произнес Фельдман.

— Значит, доктор Розен не обсуждала с вами всех своих пациентов?

— Нет. Лишь выборочно. Как я уже сказал, детектив, только проблемные случаи. Но у Мелани таких было немного. Она была опытным специалистом.

— Был ли Роберт Перри одним из таких проблемных больных? — Перри был не единственным пациентом Мелани, который волновал Аллегро. Особое беспокойство у него вызывала собственная супруга. Обсуждала ли Мелани с психиатром историю болезни Грейс?

— Роберт Перри? Нет.

— Она никогда не говорила о нем? — Аллегро даже не пытался скрыть своего недоверия.

— Честно говоря, за все эти годы Мелани очень редко обсуждала со мной пациентов мужского пола. Судя по всему, гораздо больше проблем у нее вызывали женщины.

— Вы, конечно же, знаете, что именно Перри обнаружил ее тело.

— Да, слышал в сводках новостей.

— Он утверждает, что у них с доктором Розен были сексуальные отношения.

Аллегро заметил, как напрягся психиатр.

— Такое встречается в психиатрической практике. Пациенты иногда воображают интимные отношения со своими докторами. Это так называемая трансференция, когда желаемое выдается за действительность. У пациента может возникнуть непреодолимое желание видеть в своем докторе любовника — который нежно заботится о нем, нянчится и никогда не бросит.

— Выходит, вы не допускаете возможной близости между Перри и доктором Розен?

— Я допускаю, что он в нее верит.

— Может, это было своего рода сексотерапией?

Фельдман помрачнел. Когда он заговорил, его акцент стал еще более заметен.