Да будем мы прощены - Э. М. Хоумс

– Что случилось?

– Тесси родила котят, – отвечаю я, и у них лица становятся еще более недоуменными.

– Она ведь собака, – говорит Эшли.

– Да, ты права.

Потом уже, утром, как будто все, кроме меня, получили указание, дети появляются к завтраку нормально одетые, и Нейт объявляет, что мы сегодня едем в «Сады Буша». Я узнаю об этом последним.

«Сады Буша» – это вам не среднестатистический парк аттракционов – это накачанная стероидами фантастическая композиция на европейские темы. У аттракционов немецкие названия. «Der Autobahn», «Der Katapult», «Der Wirberwind»[6].

Рикардо увлечен до крайности, но на аттракционах кататься боится, и потому Нейт с Эшли уходят вдвоем, а я увожу Рикардо к развлечениям для детей поменьше: «Kinder Ka-russel», «Der Rote Baron»[7] и прочее в таком роде. Ему это очень нравится, и вскоре мы сходимся со старшими детьми, и он отчаянно кидается кататься с ними – при условии, что я держу его за руку. А это значит, что меня тоже вертят в воздухе, кидают влево-вправо, раскручивают, бессловесного и глупого, пока, конечно, меня не выворачивает наизнанку.

– Фуу! – говорит Эшли, пока меня рвет у них на глазах, у всех троих. Я с самого приезда подъедаю за ними весь их фастфуд – сосиски в тесте, луковые кольца, цыплячьи ножки, недоеденное мороженое.

– Нехорошо, – отмечает Нейт, глядя, как я пытаюсь направить извержение в урну, сделанную в виде гнома. В дыру, в его распахнутый рот, но это не получается, у него вся голова измазана, и пятна на земле перед ним и за ним. И вдруг, будто из-под меня дно вышибли, я больше не могу стоять. Мне надо лечь – или упасть – у края желтой кирпичной дорожки, и под головой у меня стопка их курток.

– Мне надо минутку полежать, – говорю я, вытирая с подбородка горькую слюну.

Через несколько секунд, будто нас засекли веб-камерой из какого-то центрального офиса, появляется огромная парковая медсестра на гигантских размеров тележке для гольфа и увозит меня в центральный офис. Ребята едут сзади стоя. По дороге медсестра говорит:

– Официально и без дополнительной платы я могу вам дать нюхательные соли, имбирное пиво, соленый сухарик, смазать бактайном и наклеить пластырь. И еще у нас есть дефибриллятор. Я его купила в «Степлз» и сказала, что это тонер для копировального аппарата. Как же без него?

Мы подъезжаем к трейлеру первой помощи, и она прерывает речь.

Дети вслед за мной заходят внутрь. В трейлере две фибергласовые лежанки и пара стульев. Сестра продолжает мне рассказывать, что за сотню баксов может мне поставить капельницу с витаминами и минеральными солями. Укол витамина В12 – еще семьдесят пять.

– Подумайте, не спешите.

Дети садятся, я стою, гадая, не лучше ли переждать в туалете, сказав, что мне туда нужно.

– Печенья хотите? – спрашивает она детей. – У меня «син минтс» и «самоа». Дочка у меня герлскаут, и я их покупаю по пятьдесят коробок в год. – Каждый ребенок получает печенье. – Это важно, чтобы у тебя всегда было что предложить гостям, если учесть, что потерявшихся детей тоже я собираю, и если там колено содрано или рюкзак потерял, но надо как-то приподнять им настроение, облегчить горе…

Почуяв запах мяты и услышав хруст галет на зубах у детей, я несусь в туалет.

– Лед, – говорит она. – Я вам сейчас лед принесу. Тут часто бывает из-за жары, из-за еды, а есть такие, у которых внутреннее ухо плохо работает, у них в буквальном смысле мир кувырком.

Но я скрылся в туалете, и она свое внимание переносит на детей, прокладывающих себе путь сквозь коробки с печеньем.

– А вы не волнуйтесь, это часто случается со взрослыми. У них привычки нет, как у детей, так что я всегда готова.

Когда я выхожу из туалета, она показывает детям свою «аварийную каталку» – огромный желтый пластиковый ящик для инструментов, как бывают в «Хоум депо», полный всяческого добра.

Эшли протягивает мне жвачку:

– Чтобы изо рта не пахло.

– Спасибо.

– Так чего? – спрашивает сестра.

– «Тамз» у вас есть, от изжоги?

– Последнюю сегодня утром сама съела. В списке на заказ написала. – Она хлопает ладонью по длинному списку у себя на столе. – Пару коробок печенья на дорогу?

– Конечно, – говорю я. Вынимаю двадцать баксов, и дети выбирают печенье из огромного ящика. Сестра дает мне мини-баночку имбирного эля и соломинку, советуя взять банку с собой и пить медленно.

– Мы здесь весь день и полночи, сколько парк открыт, – говорит она. – Так что если что нужно, прямо зовите меня или скажите, чтобы позвали. Тут все знают, где меня найти.

Я протягиваю руку для пожатия, но она не соглашается.

– Нельзя, – говорит она, вытряхивая на ладонь щедрую порцию «Пюрелла» и побуждая нас сделать то же самое. Мы отмываем руки, берем печенье и прощаемся с сестрой. На придорожной заправке я покупаю себе большую старомодную слишком дорогую бутылку «тамз» и закидываю их по одной в рот.

– Как резиновые медведики, – говорит Эшли.

– Меловые медведики, – отвечаю я.

Посреди ночи Нейт просыпается от боли в животе и просит меня сопроводить его в туалет, где прованивает все помещение взрывным поносом.

– Спусти воду, – говорю я, когда он выстреливает длинную очередь, и он спускает.

Я ищу спички, чтобы их зажечь, но, видимо, сейчас в гостиницах уже не найти в номерах ни пепельниц, ни спичек.

– У меня в сумке есть, – говорит он. – В наружном кармане.

Я даже не спрашиваю, зачем они ему. Зажигаю всю пачку. Через несколько минут звонит телефон. Нейт берет трубку рядом с унитазом и протягивает мне.

– Чем могу служить?

– Из вашего туалета сигнал задымления, – сообщает портье.

– Мы не курим, мы какаем, – отвечаю я, думая, не отравили ли нас, не вырубили ли начисто на этой колониальной кухне.

– Извините за беспокойство, – говорит портье.

– Вот так думаешь, что у тебя нормальная семья, – говорит Нейт, тужась на унитазе. Я дышу через рот и пытаюсь внимательно слушать. – А вдруг случается что-то такое, и оказывается, что не так уж все нормально. – Из него вырывается мощный залп. – Я не про это, – хлопает он ладонью по унитазу. – Я про маму и папу. Вот звонят тебе по телефону, и жизнь уже не та… – Оглушительный зловонный выхлоп из зада. – Извини, – говорит он. – Ты не обязан тут со мной стоять.

Я молча пожимаю плечами. А он вдруг говорит, не вставая:

– Меня тошнит.

Я пододвигаю ему мусорное ведро, в которое, к счастью, вложен пластиковый пакет. Нейта выворачивает с двух концов одновременно, и мне очень его жалко.

– Может, доктор нужен? – спрашиваю я.

Он мотает головой.

– Нет, такое уже бывало. Все будет нормально.

И его снова тошнит.

– Похоже, мы подцепили что-то, – говорю я, пытаясь прояснить ситуацию.

– В каком смысле?

– Сначала я, потом ты. Будем надеяться, что Эшли и Рикардо это минует.

– Гадские мятные печеньки. – Нейт сплевывает в ведро. – Как он тебе?

Я молчу.

– А по мне, он очень смешной, – говорит Нейт. – На Чарли Чаплина похож.

– Чем это?

– Как он ходит, какой неуклюжий. И лицо совсем как резиновое.

– Как ты думаешь, он умный?

– А разве это важно? – с некоторой враждебностью спрашивает Нейт.

– Хороший вопрос.

Мы возвращаемся досыпать. Мне снится, что я лечу в Южную Африку. В аэропорту мне сообщают, что единственный способ – это выброска с парашютом из багажного отсека самолета. Еще меня информируют, что мать прислала мой старый чемодан из «спящего лагеря» и он уже на борту. Я соглашаюсь, и когда самолет набирает пятнадцать тысяч футов, залезаю в свой старый чемодан. В этом чемодане меня выталкивают в кормовой туалет и говорят, что когда кто-нибудь спустит воду, раздастся ухающе-свистящий звук и меня выбросит вакуумом.

Я пытаюсь задавать вопросы, но в ответ все только пожимают плечами:

– Просто это так делается.

Это какой-то гибрид сна, который мог бы присниться Любопытному Джорджу – обезьянке из мультика, с террористическим захватом. Ясно, что я должен был этого ждать: на мне надет гигантский парашют, и я его замечаю, уже только когда падаю. Еще не успев проснуться, я дергаю кольцо и парю, поймав невидимый поток высоко над саванной, по которой бродят жирафы. Просыпаюсь я в три часа ночи, руки над головой, все еще цепляются за стропы парашюта. Нейт сидит в кресле и вяжет.

– Ну и что? – спрашивает он недружелюбно.

– Да ничего.

– Я вяжу, когда заснуть не могу. Очень успокаивает.

Половина моего сознания там, во сне. Другая половина смотрит на Нейта, который вертит в руках длинный полосатый шарф.

– Не надо, – говорит Нейт.

– Чего не надо?

– Не спрашивай, уж не гей ли я.

– Не буду. Как живот?

– Бурчит, но в остальном нормально.

Я засыпаю снова.

В машине по дороге домой всем неловко. Какое-то напряжение от возврата к «нормальной» жизни. Я думаю: то ли мы слишком много пробыли вместе, то ли недостаточно?