Цветы в легендах и преданиях - Николай Золотницкий

Все приписываемые немцами барвинку свойства имеют, конечно, главным своим основанием его удивительную неувядаемость, его удивительную живучесть. Все цветы букета, в котором находится ветка барвинка, могут совсем засохнуть, сгнить и развалиться, но если в сосуде, в котором он стоит, сохранится хоть капля воды, то ветка барвинка будет оставаться свежей, а если ее вынуть и воткнуть в землю, то пустит сейчас же корни и разрастется затем в пышное растение. Вот почему немцы называют его «Immergrun» (вечнозеленый) или «Sinngrun» (неувядающая мысль). О происхождении последнего названия — следующий рассказ.

Однажды несколько веток барвинка помещены были вместе с чудным букетом роз в вазу с водой. Розы цвели, испускали дивный запах, вызывали всеобщий восторг, но потом поблекли, завяли и осыпались. Тогда печальные остатки этих роз удалили и оставили одни только ветки барвинка, которые продолжали зеленеть и нисколько не желали увядать. Прошло время, ветки пустили корни и начали расти. Заметив это, их вынули из воды и посадили в ящик с цветами, стоявшими на балконе, но затем совсем забыли о них.

Прошло лето, прошла осень, наступила зима. Находившиеся в ящике летние цветы поблекли, и самый ящик с балконом были занесены снегом. Начались вьюги, морозы — все закоченело, все померзло. Померзли, казалось, также и ветки барвинка, и когда наступила весна, их хотели выбросить вместе со всеми другими погибшими в ящике цветами. Но каково же было удивление, когда они не только оказались совершенно зелеными, но почти сплошь покрытыми прелестными голубыми цветочками. Тогда люди воскликнули: «Они вечны, как вечна мысль» (Sinn).

Известный немецкий филолог Ф. Зенс дает, однако, этому слову (Sinn) другое толкование. По его мнению, его надо писать с одним «н», как древнегерманское слово Sin, обозначающее «вечно, продолжительно».

С барвинком связано также немало и других суеверий.

В немецких Альпах вьют из барвинков венки и вешают их над окнами. Говорят, это предохраняет от удара молнией. А в тридцатидневный период от Успения Пресвятой Богородицы и до Ее Рождества, по мнению продолжающих верить в существование ведьм тирольцев, барвинок помогает обнаружить ведьм. Стоит только повесить венок из барвинков над дверью, через которую входят в дом. Только для этого надо брать не большой барвинок (Vinca major), а малый (V. minor), называемый в Альпах также еще фиалкой мертвецов (Todtenveilchen), так как из него принято плести венки на могилы.

Барвинок этот для обладания указанной силой должен пролежать еще некоторое время в церкви под молитвенником пастора. Сорванный же в другое время, нежели в этот четырехнедельный период, он может быть использован ведьмами для причинения смерти домашнему скоту или для внесения раздора между людьми.

Фиалкой или цветком смерти называют в горных местностях барвинок еще, быть может, и потому, что в некоторых швейцарских городах, например в Цюрихе, существует очень странная, практикуемая детьми игра в гадание.

Берут цветок и, потихоньку сжимая чашечку, стараются заставить выглянуть из венчика находящиеся в нем тычинки. Делая это, дети приговаривают: «Смерть, смерть, выходи». И сколько раз гадающий произнесет слово «смерть», прежде чем выглянут тычинки, столько лет остается ему жить. Словом, нечто вроде того, как у нас гадают, считая, сколько раз прокукует кукушка.

Многие считают барвинок не только символом неувядаемости, но еще и цветком зависти, и причину такого взгляда Паоло Мантегацца поясняет следующей сказкой.

«Распускаясь первым цветком весною и возвещая весну, как и душистая фиалка, барвинок считал себя крайне обиженным тем, что все люди и боги обращают внимание на фиалку, а на него никто, хотя и по изяществу своих листьев и по красоте цветов он нисколько не хуже фиалки, и если только чего ему в сравнении с ней недостает, то это ее прелестного запаха. И вот однажды, когда Флора опустилась весною на землю и очарованная обаятельным запахом фиалки ласкала ее и предлагала придать ей больше росту, чтобы она могла возвышаться над другими цветами, а не благоухать скромно в тени других растений, вдруг раздался тоненький жалобный голосок.

— Кто там жалуется? — спросила Флора.

— Это я, — отвечал барвинок.

— Что же тебе надобно, о чем ты плачешь?

— Я плачу о том, что ты, мать цветов, не удостаиваешь меня взглядом и забываешь обо мне, осыпая в то же время столькими ласками фиалку и делая ей такие лестные для цветка предложения.

Флора посмотрела на маленькое растеньице, которое совсем не знала, а может быть, и просто забыла; так как ведь и боги не могут запомнить всех созданных ими существ, и для них есть толпа без отчества и имени, и спросила:

— А как тебя звать?

— Меня никак не зовут, — ответил барвинок, — у меня еще нет имени.

— В таком случае, что же ты желаешь?

— Я желал бы иметь какой-нибудь такой же тонкий, приятный запах, как фиалка. Дай мне его, Флора, и я тебе буду очень, очень благодарен.

— Ну, этого, к сожалению, я не могу тебе дать, — ответила Флора. — Чудное это свойство получает растение в ту минуту, когда оно возникает по повелению Создателя, и передается ему вместе с первым поцелуем того гения, которому поручено его охранять. Ты же родился без запаха.

— Ну, так дай же хоть какой-нибудь особый дар, который бы сравнял меня с фиалкой, на которую я даже несколько похож и цветком, но которую все любят, а меня никто.

— Хорошо, — ответила богиня, — цвети же ты дольше, чем фиалка, цвети даже и тогда, когда фиалка уже давно будет мертва.

— Благодарю, Флора, это большой дар. Теперь, когда влюбленные будут искать тенистые места садов и не встретят более фиалки, то, быть может, они обратят внимание и на меня и, сорвав, пришпилят сделанные из моих цветов букетики к себе на грудь, к бьющимся любовью сердцам.

— Быть может, — ответила богиня.

— Но вот еще что я тебя попросил бы, — продолжал барвинок, — сделай мои цветы более крупными, чем цветы фиалки.

— Изволь, и это я могу сделать. Пусть твои цветы будут крупнее цветов фиалки. Величина — это противоположность глубины. Внешнее расширение — противоположность внутреннему содержанию.

Тут, сильно раздраженная упрямой настойчивостью маленького растеньица, Флора хотела было удалиться; но растение, казалось, было еще не совсем удовлетворено.

— Ну, что же тебе еще надо? — сказала Флора. — Ты получишь более крупные, чем у фиалки, цветы, будешь цвести дольше ее — разве тебе этого не достаточно?

— Нет, Флора, если уже ты ко мне так милостива, то дай мне еще имя — какое-нибудь название. Ведь без имени я все равно что бродяга.