Дикая раса - Ольга Онойко

— То есть? — буркнул адмирал.

— Ошибочно думать, что ксенология изучает инопланетян, — проговорил Ривера.

Помедлил. И разъяснил, глядя на оснеженные пики неведомого хребта:

— Ксенология изучает любые формы чужих.

— Мы оставили там собаку, Джек, — прошептала Ифе.

— Где?

— На Кей-Эль-Джей. Его собаку.

— Ну не возвращаться же теперь за ней, — резонно заметил Лакки.

— Тьфу на тебя, — сердито шикнула Айфиджениа. — Помолчал бы.

Лакки покосился на эвакуанта. Злополучный мальчишка с натугой катал зрачки туда-сюда, пытаясь разглядеть их. Мотнулся кадык на тощей серой шее: Уивинг звучно сглотнул.

— Позови тутошнего врача, — угрюмо попросил Лакки. — Поговорить надо.

Медичка хлопнула глазами.

— Джек…

— Серьезное дело.

Он не стал разговаривать в коридоре, хотя Ифе, приревновавшая своего пациента, хотела побыстрее разобраться с Джеком и вернуться — туда, где над недобитком хлопотал главврач «Древнего Солнца». Полковник медслужбы был неравнодушен к майору Никас, потому и взялся исполнять просьбу лично. Счастливчик потихоньку приревновал сам, но виду не подал. Птица знала, что не красавица с виду, но не знала, насколько притягательной становится, когда щебечет по-своему…

Они сидели в каюте Ифе, Джек понуро разглядывал свои ботинки и старался не смотреть на выгнутый бок гитары, упрятанной под медичкину койку.

— Что, Джек? — спросила, наконец, Птица. Ясно стало, что начинает волноваться.

Джек не хотел, чтобы она волновалась.

— В общем, вот, — пробормотал и прокашлялся.

— Что?

Во рту пересохло, слюна превратилась в клей и намертво стянула горло. Балагур и умник Лакки разучился толкать гладкие речи.

— Ты только не волнуйся, — выдавил он. — Тебя на «Древнее Солнце» переводят третьим врачом.

Ифе озадаченно глянула на него.

— Почему? — проговорила едва слышно.

Лакки шумно вздохнул и сгорбился, упираясь локтями в колени.

— Откуда ты знаешь? — чуть громче спросила Птица.

— Морески сказал. Ему приказ пришел. Ты только не волнуйся, ладно?

— Я не волнуюсь. Я не понимаю, почему. Здесь же есть третий врач, он хороший специалист.

— Не в этом дело.

— А в чем?

— Долго объяснять.

Айфиджениа открыла рот. Закрыла. Опустила бледное личико.

— Ты только не волнуйся, — в третий раз повторил Лакки.

Они долго молчали. Потом долго говорили вроде бы ни о чем — о «Миннесоте», покойном капитане Карреру и его дочери-музыкантше, о Кей-Эль-Джей, Тери Уивинге и его будущей судьбе — сироте прямой путь в одно из военных училищ, примут без экзаменов, а продлись война еще лет шесть, он встанет в строй — о Первом ударном флоте, лунных верфях, втором крейсере «Ямамото Исуроку», и о страшно далекой, родной, зеленой Земле.

…О Земле в ту пору вообще говорили редко. Плохая примета. Много будешь говорить — не увидишь. Но Ифе — Птица, главная примета из всех, что есть, сама по себе; и с ней было можно.

После этого у Джека хватило сил признаться.

— Это я виноват, — сказал он. — Я сболтнул.

Ифе скорбно опустила ресницы.

— Как же вы теперь? — шепнула после долгой паузы.

— Как все, — развел руками Лакки.

И внезапно резко, с натугой, точно выныривая с глубины, повеселел.

— Я тебе про боевых зайцев рассказывал? — бодро поинтересовался он.

— Рассказывал, — Ифе слабо улыбнулась, понимая, что Джеку не хочется видеть ее пасмурной и тоскливой.

— А ты у меня зайчиха особого назначения, — и Счастливчик погладил ее по склоненной голове.

…«Миннесота» увозила людей с SKJ-56/9, промышленной колонии. Там был рудник, а комендант планеты фальсифицировал списки жителей, чтобы снизить официальную выработку и положить часть дохода себе в карман. Разница оказалась фатальной для воздухоочистки. Жилые отсеки переполнились, люди лежали в коридоре, стараясь дышать как можно реже и не полной грудью. Плыло зловоние. У старика-казначея начался сердечный приступ. Он плакал и каялся, и просил усыпить его до смерти, чтобы не отнимать воздуха у остальных — ведь он знал, что творит комендант, и имел долю…

Комендант молчал.

Тогда Ифе пела жизнь. Молча, без гитары, потому что вокруг были люди… Джек видел ее.

«Ты ведь Птица, — сказал он ей потом, когда ракетоноска уже вернулась на базу, донеся живыми всех до единого, и комендант с казначеем пошли под суд. — Я знаю, у меня когда-то во взводе такой парень был. Его отделению везло, как чертям, раз от раза. Пол-взвода в расход, а у них легкие ранения. Я как-то удивился вслух, а он честный оказался. Рассказал».

«Что с ним случилось потом?» — спросила Ифе.

«Орден с ним случился. В офицерскую академию он ушел…»

Тогда он впервые смотрел на нее так, как сейчас — голодным собачьим взглядом. И так же жизнерадостно улыбался, от уха до уха, растянув исписанное шрамами лицо. Ифе поежилась.

— Вот, — сказал Лакки странным четким голосом. — Зайцы, да… адаптивные механизмы. Псевдоподии. Человечество, оно, если надо, хрен-те что может выдать… коллективный разум. Как термитник. Знаешь, как термиты специализируются?

— Знаю, — грустно сказала Ифе. — Ты уже рассказывал.

— Ага… — выдохнул Джек. Глаза ясно блестели. — Вот я термит-солдат. Челюсти, шипы, вся хрень. А ты — королева.

— Не мели чепухи.

— Я знаю, что говорю. Управление вероятностями, внушение, целительство. Ты мысли не читаешь, часом?

— Нет.

— Вероятности все равно круче, — почти завистливо сказал Лэнгсон.

— Ты не знаешь, как это тяжело! — горько бросила Ифе.

— Но ты это действительно можешь, — он покачал головой. — Войсковая шаманка. Ушастая…

Встал, обнял ее и поцеловал — как сестру.

— Ты будешь петь вечно, — глухо сказал Лакки, глядя на Айфиджению с дикой пустынной тоской. — А я сгнию.

У Ррит Кадары, мира царствующего, не счесть заплетенных кос, обильно смоченных влагой жизни; драгоценные кольца, унизывающие их, многократно бессчетны. Ареал людей раскидывался в ту пору, когда прочие расы еще не владели речью, и долгое, долгое время в ледяных безднах остывала лишь кровь людей, пролитая людьми же. Сколько славных, овеянных легендами войн отпраздновали они! И пришедшие позже сполна вкусили сладости сока артерий и вен. Чудо кровопролития многажды освящало безбрежный космос.

Ныне вновь грядут победа и ликование, отрадные Цйирхте, вождю мужских богов, угодные Ймерхши, Великой женщине.

Т’нерхма аххар Цаши аи Н’йархла стоит на капитанском помосте в упоре на четыре, точно готовый сорваться с места и прыгнуть. Гордая голова опущена, веки прикрыты, височные косы касаются пола. Командарм размышляет.