Эдгар По. Сумрачный гений - Андрей Танасейчук

Так в биографии поэта об этой поистине героической женщине и ее самоотверженных усилиях прокормить семью писал Герви Аллен[128]. Читатель понимает, что все подробности о «Вирджинии в лохмотьях», «милом Эдди», «цыпленке, картофелинах, репе и хлебных караваях» — домысел, «творческая реконструкция». Но она опирается на свидетельства тех, кто видел Марию Клемм в Балтиморе, а затем в Ричмонде и Нью-Йорке. Действительно, она всегда носила черное вдовье одеяние. И в свои походы — на рынок или к знакомым — ходила с большой корзиной. Да и родственников Клеммов и По в Балтиморе проживало немало, и в крайнем случае она могла обратиться к ним. И, видимо, обращалась. Потому что в дни 1831–1832 годов такие походы случались часто.

Но если сложная ситуация вызывала у миссис Клемм прилив энергии и желание действовать, совсем иную реакцию она порождала у племянника. Ее «милый Эдди» нередко впадал в меланхолию, а та порождала депрессию и толкала его на поступки не всегда объяснимые.

16 октября 1831 года По пишет «покаянное» письмо в Ричмонд мистеру Аллану:

«Дорогой сэр!

Много времени минуло с тех пор, когда я писал вам… Так жалко, что столь редко я получаю от вас вести и даже слышу о вас — похоже на то, что все связи между нами оборваны, и тогда я думаю о тех долгих двадцати годах, когда я называл вас своим отцом, а вы меня звали сыном, я хочу расплакаться, как ребенок, оттого, что всему этому пришел конец. Вы знаете меня слишком хорошо, чтобы у вас проснулся интерес ко мне, — пусть так: но отчего я отвергал те тысячи знаков любви и добра, что вы давали мне? Это правда, что в обстоятельствах исключительных я всегда взывал к вам — но у меня не было другого друга, и только сейчас — в ситуации, когда я могу писать, не прося о помощи, я нахожу в себе отвагу открыть сердце и вымолвить слова о своей прежней привязанности. Когда я оглядываюсь назад и вспоминаю обо всем — о том, как много вы пытались сделать для меня, — о вашем терпении и вашей щедрости, что вы являли, несмотря на самую вопиющую неблагодарность с моей стороны, то не могу отделаться от мыслей о своей собственной непроходимой глупости — и готов проклинать самый день, когда появился на свет. <…>

Я пишу только потому, что я одинок и думаю о прежних временах и своих единственных друзьях, и так будет до тех пор, пока мое сердце не наполнится вновь. А сейчас, при разговоре с новым знакомым, оно холодно как лед, и я предпочитаю говорить с вами, хотя знаю, что вы не испытываете ко мне ничего и, возможно, даже не прочтете мое письмо.

Мне нечего больше сказать и — на этот раз — не собираюсь ничего просить — хотя беден я чудовищно, но я тружусь и, во всяком случае, совершенно свободен от долгов.

Да хранит вас Бог,

Э. А. П.

Может быть, вы напишете хотя бы слово?»

Совсем нетрудно догадаться, чем было вызвано письмо отчиму. Конечно, приступом депрессии, одиночеством и отчаянной неуверенностью в будущем. Испытывал ли Эдгар те чувства к мистеру Аллану, что содержат приведенные строки? Да, он был искренен, когда писал все это. Поэт пишет правду: у него действительно на тот момент нет долгов, и он на самом деле трудится — хотя и не в том смысле, в каком воспринимал глагол «трудиться» его опекун. Эдгар По трудится, сочиняя. Письмо написано, когда он создавал свои первые рассказы. В его восприятии это самый настоящий — и самый достойный, возвышенный — труд. Но ему нужна опора, эмоциональная поддержка. И по-человечески это вполне объяснимо.

Опекун, конечно, не ответил — По не дождался так страстно желаемого им «хотя бы слова».

Но это, казалось бы случайное, письмо — своеобразный крик одинокой души — оказалось прологом к целой серии — причем последней серии! — посланий поэта к мистеру Аллану.

В упомянутом письме По сообщает как о чем-то важном, что у него нет долгов. Он писал правду, но, как говорится, «накаркал».

Уже месяц спустя, 18 ноября, он вновь пишет в Ричмонд. И рассказывает, что «одиннадцать дней назад был арестован за долг, который никогда не собирался платить», потому что тот «принадлежал Генри (покойному старшему брату. — А. Т.)» и «был сделан два года назад». Как отмечают позднейшие биографы поэта, записи тюремного департамента города не содержат сведений об аресте, а тем более о заключении поэта. Но какие-то действия по возврату долга — а долг был довольно велик: 80 долларов, сумма по тем временам немалая! — кредиторами были предприняты. Вероятно, поэту угрожали. И наверняка арестом. А в те времена к должникам относились сурово. Например, в том же Балтиморе пять долларов — сумма достаточная, чтобы арестовать и заключить в тюрьму должника. Во всяком случае, в записях тюремного ведомства было немало бедолаг, сидевших месяцами за долг в пять «зеленых»[129].

Поэтому испуг молодого человека объясним, как объяснимы и слова:

«Если только до следующей среды вы вышлете мне сразу 80 долларов, я никогда не забуду вашей доброты и великодушия, но если вы откажете — один Бог знает, что я буду делать, а все мои надежды и будущее превратятся в руины».

Примечательно и обращение поэта: он начинает письмо «дорогой па». И это после того, как предыдущее осталось без ответа! Видимо, действительно испуг был велик. Но и на это послание отчим не ответил.

Между тем маневры кредиторов испугали не только невольного должника. Не дождавшись ответа из Ричмонда, миссис Клемм уже сама (5 декабря) пишет Аллану и, зная о предубеждении опекуна к ее «милому Эдди», не столько умоляет прислать денег, сколько в самом выгодном свете представляет своего племянника, говоря о его доброте и благонравии.

Хотя и госпожа Клемм не дождалась ответа, но ее письмо явно тронуло суровую душу торговца, и он дает поручение оформить чек для отправки в Балтимор. Но, что интересно, не торопится перевести деньги: во всяком случае, в очередном (ставшем предпоследним в этой «серии» посланий поэта в Ричмонд) письме от 15 декабря, адресованном «дорогому па», Эдгар По униженно просит — буквально умоляет — опекуна о помощи:

«Я знаю, что вы никогда не оттолкнете бродягу от своих дверей, и потому обращаюсь к вам — я молю вас о небольшой помощи — во имя всего того, что прежде было дорого вам, и я верю, что вы поможете мне…»

Последнее письмо По отправил опекуну 29 декабря 1831 года. Оно короткое — на одной неполной странице и начинается словами «дорогой сэр». В письме уже нет слов об угрозе ареста, тюрьмы и т. п. Видимо, опасность миновала. Но строки проникнуты горечью и печалью:

«Я знаю, что не должен претендовать на вашу щедрость и то немногое — та доля вашей любви ко мне, давно уже утрачена, но ради того, что когда-то было дорого для вас, ради той любви, что жила в вас, когда я младенцем взбирался к вам на колени и называл вас отцом, — не оставляйте меня…»