На мохнатой спине - Вячеслав Рыбаков

10-е.

Состоялась беседа Шуленбурга с Молотовым. По её итогам Шуленбург передал в Берлин, что СССР не готов к крупномасштабной военной операции и по этой причине «просит по возможности ещё о двух-трёх неделях для своей военной подготовки». Посол сообщил: Советский Союз настаивает, что его акция будет объяснена стремлением оказать «помощь украинцам и белорусам, которым угрожает Германия». Берлин предложил объяснить ожидаемое советское вмешательство как совместные действия обеих сторон с целью «установления нового порядка в Европе».

15-е.

Шуленбург получил из Берлина новые инструкции, согласно которым ему поручалось незамедлительно предупредить советскую сторону о том, что «в случае отсутствия российского вмешательства политический вакуум на землях, лежащих на восток от немецкой сферы влияния, может и не образоваться….Тут могут быть сформированы новые государства». Немцы намекали в первую очередь на возможность создания ими на соответствующей части бывшей Польши марионеточной Карпатской Украины, чего советское правительство весьма опасалось как фактора дестабилизации Украины Советской. В этом же послании предлагалось настаивать на том, чтобы в советских публичных заявлениях ввод Красной армии в Польшу мотивировался бы стремлением «внесения нового порядка и установления естественных границ».

Между СССР и Монголией, с одной стороны, и Японией – с другой подписано перемирие.

16-е.

Шуленбург сообщил Риббентропу об отказе Молотова от заявления о вводе советских войск в Польшу в редакции, предложенной немецкой стороной.

Боевые действия на границе Монголии и Маньчжоу-Го прекращены. Считается общепризнанным, что опыт поражения в Монголии удержал Японию от вступления в войну против СССР после нападения на него Германии.

Весь день в частях Красной армии проходили митинги, посвящённые будущему освободительному походу в Западную Украину и Западную Белоруссию.

17-е.

Во втором часу ночи Шуленбурга вызвали к Сталину и предложили ознакомиться с нотой, которую советское руководство намеревалось передать польскому правительству, а также уведомили, что ввод частей Красной армии в Польшу начнётся в шесть часов утра.

В три часа дня нота была зачитана польскому послу Гжибовскому. В ней говорилось: «…Польское государство и правительство фактически прекратили своё существование. Тем самым прекратили действие договоры, которые были заключены между Польшей и СССР…» Затем ему было объявлено о решении Кремля «взять под защиту» единокровное украинское и белорусское население.

Польский главнокомандующий Рыдз-Смиглы отдал приказ: «Советский Союз вторгся на нашу землю. Приказываю общее отступление в Венгрию и в Румынию самыми короткими путями. С большевиками не сражаться, разве что в случае атаки с их стороны или попыток разоружить отряд».

18-е.

Рыдз-Смиглы эвакуировался на территорию Румынии.

Наденька, девочка наша! Я уверен, что до настоящего эпилога – если вообще имеет смысл говорить о каком-то эпилоге, в чём я сомневаюсь – ещё очень и очень далеко. Но это тебе именно ВМЕСТО эпилога. Будьте счастливы, родные!

«В основной массе французы чувствовали облегчение оттого, что победа Германии [над Францией] так быстро положила конец войне и избавила Францию от тяжёлых потерь и жертв, подобных понесённым ею во время Первой мировой войны. Характерно, что возникшее в те времена оскорбительное слово „бош“ теперь больше не употреблялось, а скорее во многих случаях заменялось обращением „мсье немецкий солдат“. …Имелся, конечно, и план предусмотреть… создание [отдельной от Франции] „Великой Бургундии“ с городами Нанси и Бельфор и передачу Германии [французского] горнорудного бассейна в районе Брие. Всё это были плохие предзнаменования для свободной объединённой Европы, которую Гитлер предполагал создать и за которую он, по его словам, боролся….Так было в самом зародыше подорвано согласие с французами, для которого, как впоследствии утверждали сами французы, при умеренной политике имелись широкие возможности». Курт фон Типпельскирх. История Второй мировой войны. М., 1994. Т. 1. С. 93 (первое издание: Tippelskirch K., Geschichte des Zweiten Weltkrieges. Bonn, 1954).

«Наша зависимость от Германии была бы значительно меньшей, чем та зависимость от СССР, в которую мы попали после войны. Мы могли бы найти место на стороне Рейха почти такое же, как Италия, и наверняка лучшее, нежели Венгрия или Румыния. В итоге мы были бы в Москве, где Адольф Гитлер вместе с Рыдз-Смиглы принимали бы парад победоносных польско-германских войск….Кажется немыслимым, что мы могли стать союзниками Третьего рейха. Следует, однако, помнить, что в то время эта мысль не казалась никому из европейских политиков такой уж ужасной. С Гитлером в политических салонах в то время разговаривали все лидеры, даже те, у кого были убеждения левого толка….Русская армия, вступившая на польские земли… – это была не армия, а какой-то сброд… Парадоксально, но в ходе войны польская кавалерия сражалась с немцами отлично. Она оказалась наилучшим средством противотанковой обороны… В 1939 г., так же как в 1920 г., судьба Европы и мира зависела от поляков. То, что наше сопротивление было таким ожесточённым и таким решительным и победа над Польшей не стала для Германии „лёгкой прогулкой“, сказалось на дальнейшей судьбе войны. Своей самоотверженностью мы дали союзникам ценное время….Мы спасли англичан и французов, так как Гитлер уже не мог – как он это планировал – напасть на Запад в 1939 г. Если бы такое произошло, уже в 1940 г. он направил бы свои войска на Советский Союз, что, в свою очередь, означало бы уничтожение этого государства. Таким образом, поляки во второй раз спасли шкуру Сталина. Первый раз – не вступая в союз с Германией, второй раз – предоставив ему бесценный год на формирование вооружённых сил. Однако истории и политике незнакомо чувство благодарности. Впрочем, Сталин считал его собачьим чувством, поэтому никогда не был полякам за это благодарен». Проф. Павел Вечоркевич. Речь Посполита, 2005, 28 сентября (Prof. Pawel Wieczorkiewicz. Rzeczpospolita, 2005, wrzesien, 28).

Бедная дурочка

Много, много лет спустя я посетил тот августовский вечер, когда Рыдз-Смиглы произнёс свой патриотический афоризм. Мне было любопытно: действительно ли он сморозил эту напыщенную глупость или её придумали потом для национальной красоты историки, биографы, пропагандисты либо кто-то ещё из этой неисчислимой обозной рати? Нет, всё так и было. Голенастый воин, в голове которого, как в пустой скорлупе сгнившего ореха, вместо мозгов только хонор и вольношчь перекатывались со стуком, полагал себя за спинами французов и англичан, как за каменной стеной, и думал, будто может жить, точно на театре, а не в страшной настоящей жизни. И плевать ему было, что право на проход понадобилось бы нам лишь после нападения немцев на Польшу, иначе он был бы и не нужен, и юридически невозможен – а договор трёх держав наверняка удержал бы Гитлера от наскока. Что благородному герою до таких мелочей? Рыцарь без страха и упрёка дождался момента, подбоченился, как на парадных портретах времён Яна Собеского, и произнёс историческую фразу: «С немцами мы рискуем потерять свободу, а с русскими – нашу душу». Аплодисменты, занавес. Переходим к аперитивам.

И поэтому, прочитав статью Вечоркевича, я, если бы мог, только плечами пожал. И вот это – их душа? Всего-то? Стоило её, такую, тащить сквозь десятилетия?

Хотя, конечно, на то она и душа. Не ты ведь её тащишь, а она тебя. Если ты можешь её бросить, она не душа уже. И всё же, всё же… Каков хонор, какова вольношчь! «Почти как Италия»… Предел мечтаний. Хоть чучелом, хоть тушкой – лишь бы на победоносный парад в покорённой Москве.

Впрочем, я читал это уже без сердца, всего лишь чуть брезгливо. Давняя чужая спесь, если выражаться языком сверстников моего правнука, внука Серёжки и Наденьки, была мне «фиолетово» и «параллельно». Или типа того.

А в тот последний вечер к нам робко позвонили.

Я поднял голову. Даже представить было трудно, кто мог так звонить. Тронули звонок и отдёрнулись, точно обожглись.

– Работай! – крикнула Маша из прихожей. – Я посмотрю, кого принесло.

Я снова уткнулся в бумаги, но через несколько мгновений почуял неладное.

И точно.

В дверях кабинета, выпрямившись напряжённо и неестественно, словно от боли, с каменным лицом стояла Маша.

– Это тебя, – чужим ровным голосом сказала она.

Я с досадой перевернул бумаги и поднялся.

Я и подумать не мог, что это пришла судьба; что, как я ни юлил, она настигла меня в собственном доме.

В прихожей, на коврике у лестничной двери, не решаясь, видимо, сделать дальше хоть шажок, неловко озиралась Надя. Она была одета, как в турпоход выходного дня: синие американские брюки в облип, курточка, в расстёгнутом вороте которой виднелся свитер, в руке – сумочка, за плечами – довольно объёмистый, непонятно зачем нужный рюкзак. Её лицо было пунцовым. Увидев меня, она несмело улыбнулась и даже чуть развела руками: мол, вот я, а вы, наверное, решили, будто это что-то важное?