Без ума от шторма, или Как мой суровый, дикий и восхитительно непредсказуемый отец учил меня жизни - Норман Оллестад

– Послушайте, вы должны меня понять.

Я развел руки широко в стороны, как будто удерживал пляжный мяч.

– Поймите же, мне необходимо заниматься серфингом, – продолжал я. – Серфинг заставляет мое сердце биться; это неотъемлемая часть меня, и без него я просто не в состоянии жить. Я словно засыхаю изнутри, и это ужасное чувство.

Санни ловила каждое мое слово. Я указал на нее рукой:

– Это все равно что забрать у Санни палку. Если она больше не сможет за ней гоняться, это ее убьет, поскольку абсолютно противоречит ее природе. А серфинг для меня – то же, что для Санни погоня за палкой. Я не прошу больше ни о чем. Я не буду встречаться с друзьями и ходить на вечеринки. Не буду даже тусоваться на пляже. Но поймите, мне просто необходимо попасть в воду, иначе я совсем зачахну!

Ник сидел, откинувшись на спинку кресла, и был полностью поглощен происходящим на экране.

– Ник, пожалуйста!

– Господи Иисусе, вот это речь, – к моему большому удивлению, сказал Ник. – Разве я могу тебе отказать? Знаешь, Норман, если бы хоть десятую часть твоего упорства и страсти ты вкладывал в учебу или в другое дело, ты бы многого добился. Тебя бы ждал грандиозный успех!

– Слава богу! Ник, спасибо! – воскликнул я. – А сможешь отвезти меня на пляж утром, до школы? Там мощный свэл!

– Ладно, все равно я сейчас не работаю, – сказал Ник. – А ты знаешь, что завтра обещали дождь?

– Мне без разницы, – ответил я.

– Ну, хорошо. Разбужу тебя в полшестого.

– Супер! Спасибо.

Я проснулся сам в четверть шестого. Дождь барабанил по пластиковому навесу непрерывным стаккато. Вчера вечером я загрузил в универсал Ника свою доску и гидрокостюм, и сейчас мне оставалось только проглотить немного овсянки. Ник был на кухне, готовил кофе.

– Еще не передумал ехать? – спросил он.

– Нет, что ты!

Я был так возбужден, что смог затолкнуть в себя всего одну ложку овсянки.

Ник надел парку, поверх нее желтый дождевик, на голову – шерстяную шапочку. Я был в шортах, спортивной рубашке и шлепках.

– Ты простудишься, если выйдешь на улицу в таком виде, – заметил он.

– Ну, я же все равно буду кататься в воде, – возразил я.

Ник немного подумал.

– Да, пожалуй, ты прав, – сказал он.

В машине он включил печку, и к тому времени, как мы припарковались на утесе над Топанга-Бич, я обливался потом. По ветровому стеклу стекали дождевые струйки, а дорога на пляж представляла собой грязевой поток. Я внимательно посмотрел на океан. Ветер, волны и капли дождя сливались воедино, и на замутненном фоне словно из ниоткуда появлялись и устремлялись к оконечности мыса белые ленточки гребней.

– Мы собираемся выйти из машины в это месиво? – спросил Ник.

– Ветер береговой, – сказал я, глядя, как ветки растений изгибаются в сторону океана. Это означало, что ветер дует в передние стенки волн и разглаживает их.

Лицо Ника было закутано в шерсть и пластик, и овальное обрамление вокруг головы делало его похожим на монаха в капюшоне. Мне на память пришли истории о том, как его наказывали монахини и вышибали из католических школ.

Я потянулся за своим гидрокостюмом. Сбросил одежду и влез в плотную черную резину.

– Норман, по-моему, это чертовски глупая затея, – заметил Ник.

– Почему?

– Почему?! Там льет как из ведра и собачий холод. Волн даже и не видно. К тому же там наверняка будет обратное течение зверской силы.

Я еще раз выглянул из окна. Под дождем сновали прозрачные завитки белой пены. Я представил, как гребни волн ложатся плашмя под береговыми бризами, и ощутил восторг полета в волнах.

– Выглядит круто! – сказал я.

Ник пристально вгляделся в меня. Я и он – мы оба знали, что именно так сказал бы сейчас мой отец. Внезапно я понял, словно кто-то отдернул занавеску на огромном окне: а ведь Ник очень уважал его и, наверное, хотел бы быть таким же замечательным отцом, как Большой Норм. Буря удерживала Ника в машине, как в западне, и я посочувствовал ему – в первый раз в жизни.

Я не хотел, чтобы он прочел это на моем лице, поэтому юркнул вниз надевать ботинки для серфинга. Когда я распрямился, Ник смотрел на океан. По выражению блуждающих глаз было ясно, что окружающий пейзаж очаровывает его и в то же время кажется слишком опасным, чтобы иметь с ним дело. За струями дождя, в конце грязевого потока, в нескольких нырках от берега расстилался рай для тех, кто готов вступить в схватку с бурей.

Я открыл дверцу, и в лицо мне хлынул дождь – он оказался сильнее, чем я ожидал. Я взял свою старенькую 218-сантиметровую доску. В тусклом свете ее желтые борта казались цвета ржавой воды. Я закрыл дверь ногой. У начала дорожки присел и съехал вниз на заднице и подошвах.

Я подбежал к мысу и увидел Шейна на волне. Она нависала у него над головой, огромная и зияющая. Я почувствовал страх и в то же время такую жажду прокатиться, что бросился в воду. Течение в ручье было быстрым, и меня вынесло прямиком в волны. Я занырнул в пену и начал грести, лавируя между бревнами, мусором и пучками перекати-поля. Меня затянуло в поперечный поток на границе ручья и океанического течения. Потом потащило к югу, словно щепку, и когда я, наконец, выбрался из потока, то был на полпути к бухте, за кирпичной лестницей Бэрроу. Ступеньки шли вниз по насыпи, и за струями дождя сливались в одну смазанную красную полоску.

Я погрузил руки глубоко в воду. Пальцы у меня онемели и не сжимались вместе, поэтому весла из них получились с трещинами. Все мои силы ушли только на то, чтобы добраться до мыса.

В волнах я увидел Шейна, Рохлоффа и какого-то незнакомого парня.

– Привет, Малыш Норм, – сказал Шейн. – Скоро тут соберется вся шайка-лейка, так что лучше выходи сейчас!

– Однозначно! – выпалил я, тяжело дыша.

Оценить размах прибоя было трудно: под береговым ветром струи дождя свивались на горизонте в завитки, не отличимые от волн. Рохлофф не поднимался с доски, и я последовал его примеру. Мы молчали и наблюдали за Шейном. Вот он погреб против течения к мысу, и мы за ним.

Волна высотой в два с половиной метра застала нас врасплох. Ветер на мгновение задержал ее наверху, и мы как раз успели скользнуть внутрь. Следующая волна была еще больше. Поначалу невидимая за брызгами разбившейся первой волны, она низверглась с неба, как птица с огромными крыльями, заслонив свет, так что вокруг стало на десять тонов темнее. Верхушка гребня обрушилась мне на спину и столкнула с доски, а остальная масса воды загнала меня в черную глубину. Меня завертело, и я приказал себе отдаться на волю волн. Я надеялся, что не ударюсь о скалу. Когда я вынырнул, доски на том конце шнура не оказалось, а сам я находился напротив спасательной станции, почти в ста метрах от мыса.