Вартанян - Николай Долгополов

— А после дня встреч, тайниковых операций — как можно прийти домой и спокойно спать? Ведь такое напряжение!

— Ничего такого. Спали спокойно. И жили нормально, жизнь была полная. Хотя судьба всякое подбрасывала…

— А скажите честно, были какие-то заготовки: как себя вести, если арестуют?

— Мы к аресту не готовились. Нет, не готовились на худший вариант. Знали, что надо работать, выполнять поставленные задачи. Спокойно, без надрыва. И кто будет это делать, если не мы?

— Вы совсем не боялись? Не было страха?

— Нет. Если бы был страх, то не смогли бы работать. Мы очень спокойно себя вели и были спокойны душой. Но, но! Мы всегда знали, кого рядом с нашим домом мы видели два раза подряд. Подумаешь, идет себе человек. А видишь его раз, второй, потом третий — это что, совпадение? Наверное, благодаря этому вниманию, собранности мы избежали неприятностей.

— Но некоторых, даже отлично подготовленных разведчиков, арестовывали. Например, Конона Молодого в Англии. Бедный Конон…

— И бедные Коэны — Крогеры, с ним работавшие! Лону, попавшую в тюрьму, даже избивали. Мыс ней и с ее мужем Моррисом общались, много раз обедали у знакомых. Восемь лет пришлось им просидеть. Но наши спасли, обменяли.

Я и сейчас, когда с молодыми встречаюсь, убеждаю их: надо уметь себя вести, держаться. Ты встречаешься с человеком. И твоя цель — понять, кто он. Если он видит, что тоже тебе интересен, то этот обоюдный интерес может принести пользу. И ни в коем случае без прямолинейности: где работаете и какой пост? У других знакомых этого человека о таком тоже нельзя спрашивать. Для познания требуется время. И момент нужен. Когда ты это мгновение поймаешь, вот тогда ты многое должен успеть.

— А не кажется вам, что сейчас всё в этой жизни и, наверное, в разведке тоже стало гораздо быстрее?

— Кажется. Теперь всё — более резко. Главное, чтобы результат хороший. В молодости — многое было по-другому. Что такое родина, объяснять не приходилось. За нее готовы были на всё. У моего брата, он у Жоры в «Легкой кавалерии» был, делали обыск. Мы догадывались, что придут, кое-что спрятали, вынесли. Перерыли всё, но бюст Сталина мы не сломали, найти им не дали. Замуровали в дальний шкафчик. Такая вера была. Не уверена, что вся молодежь — я о наших молодых разведчиках не говорю — в свою родину вот так верит. Понимаете, другой взгляд. Отцу Геворка, дяде Андрею…

— …тоже разведчику…

— Да, так вот, когда Андрей Васильевич вернулся из Ирана в 1953 году, ему сразу предложили квартиру. И он, уже человек немолодой, ответил: «Квартиру дайте тому, кто нуждается. Мы сами построим». Сейчас мало бы кто так поступил!

— Гоар Левоновна, я согласен, но сменились эпохи и даже исторические формации. Потребности, запросы — всё иное.

— Каждый должен делать свое дело. Но в нашей профессии любовь к родине — это не обязательство, это тебе же такая помощь. Когда «Легкая кавалерия» день и ночь колесила по Тегерану, помогая разведке, она твердо знала, ради чего надо работать за всеми этими шпионами — немецкими, иранскими. И я, девчонка, с нашими ребятами. И сколько всяких шпионов поймали! Мне шестнадцать лет, я уже в «Легкой кавалерии», только приступаю… Вдруг узнаю, что двое советских летчиков, перелетавших из Баку в Иран, приземлились у немцев. Как такое можно?! Повезло именно мне этих предателей обнаружить. Их фашисты и иранские агенты укрыли вроде бы надежно, собирались переправлять в Германию. Но не вышло. Дезертиров этих наши арестовали. Думаю, получили они по заслугам. И я этим горжусь.

Вдруг похожий случай. Двое мужчин незаметно приходили к нашему дому. Приносили лестницу, поднимались, забрасывали какие-то провода и исчезали. Потом снова появлялись. Сообщила в резидентуру. И там ко мне, к девчонке, отнеслись очень серьезно, потому что было не до снисхождения и не до шуток. Провели настоящую операцию. Выследили, где эти парни живут, изготовили ключи и произвели негласный обыск. И не зря: нашли радиопередатчик, наушники. Запросили Москву, предложив арестовать двух шпионов. Ответ ошарашил не только меня, но и старших. Люди Центру были хорошо известны, никаких мер приказано не принимать. Бывают же совпадения!

Но не в них дело, а в том, что преданность, вера приносят результат. Теперь не видится мне в молодых похожей готовности.

— Позвольте всё же подвести определенный итог. Я вас с Геворком Андреевичем не разделяю. Спрошу прямо: во многом благодаря вам в 1943-м в Тегеране удалось вывести из-под удара немцев «Большую тройку». А было ли сделано потом нечто еще более важное?

— Да. Бесспорно. Можно сказать, даже более важное. Несколько раз. Сложные вещи. Не могу я вам рассказать детали, подробности. Тут будет как сказка… Но как мы до них добирались, как доходили, это уже иная история о времени, о терпении, о нервах. О вечной осторожности.

— Дома ничего не обсуждали? Боялись прослушек?

— Никогда и ничего. Так было с самого начала поставлено. Однажды я, правда, в советский еще праздник, что-то спела, даже не слова, а мотив, мелодию. Жора на меня посмотрел вот так, укоризненно: мол, ты что делаешь? Я сначала даже не поняла. Зато потом никаких песен. Настолько мы себя держали.

— А во сне? Чтобы какие-то слова на русском? Или как у радистки Кэт, которая, бедная, при родах?

— Только когда я однажды операцию делала. Могло и прорваться. И Жора от первой до последней минуты, до самого конца, четыре с половиной часа был со мной. 195 камушков в мочевом пузыре и семь в протоках. Я тяжело переносила ужасные боли. Жора был со мной и по дороге в больницу. Стоял рядом, пока анестезиолог не дал нужный наркоз и дверь операционной не закрыли. Он все четыре часа — рядом с дверью. Бедный Жора! Когда только выносили, я еще была без сознания. Перевезли в палату, и Жора рядом. Говорит мне: «Всё хорошо, ты открыла глаза, смотрела на меня».

— На иностранном языке?

— Только…

— А у Геворка Андреевича ничего такого не было? Не болел? Бог миловал?

— Совершенно ничего. Почти никогда не болел, о том, что плохо себя чувствует, от него не слышала. А я — без конца. Делала некоторые операции здесь, некоторые там — щитовидка, потом перитонит, резали меня в институте Вишневского — сам Вишневский делал, думали — аппендицит, нет — перитонит. А потом как-то всё утихло. И мы о моих тамошних операциях даже не сообщали нашим. Зачем беспокоить? Сколько всего было… А когда начинали, у нас и денег не то чтобы не хватало, но не очень много. Иногда сюда приезжали. Нас вызывали для изучения языков.

— Вы же и так говорите на многих.

— Так нужно было. Учили вместе с Жорой немецкий и арабский.