Жизнь древнего Рима - Мария Сергеенко

В облике этого лихого и злого удальца есть одна трогательная черта: отношение к лошадям, на которых он ездит. Людское общество складывается для него из двух категорий: товарищей-возниц и восторженных поклонников, осыпающих его подарками и похвалами; он дышит воздухом этого восторга, собирает их подарки и скапливает богатство, но в глубине души презирает эту толпу. Разве кто-нибудь из них отважится на то, что для него совершенно обычно? И если счастье отвернется от него, разве они не отвернутся тоже? Товарищи? Они так же хладнокровно погубят его, как и он их. Подлинные друзья, на которых можно положиться, которые не подведут и не обманут, — это кони; они опора и помощь; от них зависит и победа, и самая жизнь; и возница неизменно делится с ними тем, чем дорожит больше всего, — своей славой[182].

Глава тринадцатая. Клиенты

Утро влиятельного и знатного человека начиналось в Риме с приема клиентов. Мы не можем сказать, какую часть городского населения составляли эти люди, но, судя по тому, что и Ювенал, и Марциал, и Сенека говорят об их «толпах», судя по тому, какое внимание уделяет им литература I в. н. э., сословие это не было малочисленным и в жизни римского общества того времени являлось элементом необходимым и очень характерным.

Клиентела развилась из древнего обычая (римские антиквары приписывали его установление Ромулу) ставить себя, человека мелкого и бессильного, под покровительство могущественного и влиятельного лица. Покровителя и отдавшегося под его защиту связывали узы такие же священные в глазах древних, как узы родства; первый помогал своему клиенту советом, влиянием, деньгами; клиент поддерживал покровителя в меру своих сил, чем только мог. К I в. н. э. отношения эти в значительной степени утратили этот старинный характер: клиенты превратились просто в прихлебателей своего покровителя, который держал их возле себя, потому что этого требовал «хороший тон» римского общества: знатному человеку неудобно и неловко было показаться на улице или в общественном месте без толпы провожатых — клиентов.

Писатели I в. н. э. оставили красочные описания клиентской жизни; в ней не было труда, но было много беспокойства и досыта унижения. День клиента начинался с раннего утра: он должен был облечься в тогу, этот официальный мундир, мучительно неудобный, и в темноте, по грязным римским улицам, часто с другого конца города идти к своему «господину» приветствовать его с добрым утром. Марциал уверял, что он покинул Рим, чтобы наконец отоспаться (XII. 68. 5–6) и наверстать в родном, тихом городке Испании все, что он не доспал за тридцатилетнюю жизнь клиента (XII. 18. 15–16), во время которой он «с глухой полуночи, в тоге» готовился терпеть «свист резкого аквилона, ливень и снег» (X. 82. 2–4). Приходилось торопиться: в прихожей затемно собиралась целая толпа; ожидали, когда впустят в «горделивый атрий». Случалось, что пускали не всех; иногда пробивались силой, отталкивая более слабых. «Посмотри на дома людей могущественных, на этот порог, у которого шумят и ссорятся клиенты! Много получишь ты обид, чтоб войти, еще больше, когда войдешь» (Sen. epist. 84. 12). Входа добиваются лестью и заискиванием перед рабом, ведавшим впуском, а он иногда «не удостаивал и ответить на вопрос, что делается внутри дома» (Col. I, praef. 9). Бывало и так, что не солоно хлебавши уходили все: «Мало ли таких, которые велят прогнать клиентов, потому что хотят спать, предаются разврату или просто по бесчеловечности? Мало ли таких, которые в притворной спешке пробегут мимо людей, измученных долгим ожиданием? Мало ли таких, которые не пойдут через атрий, набитый клиентами, и скроются через черный ход? разве не более жестоко обмануть, чем вовсе не принять?» Прием часто бывал не лучше отказа: «Мало ли таких, которые в полусне, отяжелев от вчерашней попойки, едва пошевелят губами, чтобы произнести с презрительным зевком тысячу раз подсказанное имя этих несчастных, которые прервали свой сон, чтобы наткнуться на чужой!» (Sen de brev. vitae, 14. 4).

Если патрон был в добром настроении или придерживался старинных обычаев, то на дружное «ave!» клиентов он отвечал, пожимая каждому руку и целуя его, но уже в I в. н. э. такое обращение было редкостью. Один из гостей Тримальхиона вспоминает с восторгом одного магистрата времен своего детства: «…как ласково отвечал на привет, каждого-то назовет по имени, будто свой человек нам!» (Petr. 44). Уже во II в. н. э. клиенты здороваются с патроном, целуя ему руку, а то и кланяются в ноги.

По окончании утреннего приема, если патрон куда-нибудь шел, клиенты обязаны были его сопровождать, идти «в самую грязь за его носилками или, забежав вперед, расталкивать толпу» (Mart. III. 36. 4; 46. 5). Если патрон произносил речь в суде или читал свое произведение перед слушателями, они громко выражали свое одобрение — «красноречив не ты, Помпоний, а твой обед», — вразумлял Марциал доверчивого патрона (VI. 48), — потом провожали его в баню: «…усталый иду я за тобой в 10-м часу, а то и позже, в Агрипповы термы, хотя сам моюсь в банях Тита», — жаловался Марциал (III. 36. 5–6)[183].

Клиентская служба не ограничивалась этим утомительным хождением и бесцельной тратой времени. Марциал остро чувствовал, что он теряет в ней свое достоинство и растрачивает свое дарование: «Ты лжешь — я верю, читаешь плохие стихи — хвалю, поешь — пою, пьешь — пью, хочешь играть в шашки — проигрываю» (XII. 40). Клиентом может быть тот, кто совершенно обезличился и желает только того, чего хотят «его цари и господа» (Mart. II. 68. 5–7). «Пока я хожу за тобой и сопровождаю обратно домой, слушаю твою болтовню и хвалю все, что ты делаешь и говоришь, сколько могло бы родиться стихов!» — вздыхал Марциал (XI. 24. 1–4). Вместо себя он посылает патрону с утренним приветом книгу (I. 108. 10): «…каковы бы ни были мои писания, создать их не мог бы человек, которому надо ходить с утренним приветствием!» (I. 70. 17–18)[184].

За все услуги клиента патрон расплачивался скупо: он мог всем и каждому твердить о благодеяниях, которые он оказал и оказывает клиенту (Mart. V. 52), но клиент никак не может выбиться из горькой бедности: ходит в жалкой потертой тоге, живет в темной комнатушке где-то «под черепицами»; в кошельке его только один жалкий грош на баню; по мнению Марциала, не было разумного основания жить такой жизнью (III. 30), но ею жили и продолжали жить, «крича, грозясь и проклиная» (IX. 10), тысячи людей, в том числе и сам Марциал. Клиентская служба давала пусть скудные, но все-таки какие-то средства к жизни: клиент не жил в сытости, но ему не грозила опасность умереть с голоду. В Риме для человека, не владевшего никаким ремеслом и не желавшего ему выучиться, единственным, пожалуй, способом просуществовать было положение клиента. Еще в I в. до н. э. патрон обедал вместе со своими клиентами (Hor. epist. I. 7. 75; Sen. de ira, III. 8. 6); позднее патрон приглашал к столу трех-четырех человек (Mart. III. 38. 11–12), а прочим выплачивал весьма скромную сумму (sportula)[185] в 25 ассов, на которые «несчастным надо купить капусты и дров» (Iuv. I. 134) и вообще жить. На патетический вопрос Ювенала: «Что будут делать люди, которым надо из этого приобрести тогу, башмаки, хлеб и топливо для дома» (I. 119), — ответить трудно. И эту жалкую сумму клиент получал не всегда; если патрон заболел или притворился больным, то спортула «протягивала ноги» (Mart. IX. 85) — и клиент уходил ни с чем. Иногда, правда, ему давали больше: Марциал получил от Басса три динария за то, что с раннего утра был уже у него в атрии и сопровождал его в своей старой дешевой тоге (IX. 100) целый день по крайней мере к тридцати старухам. В день своего рождения патрон иногда раскошеливался и раздавал клиентам по 300 сестерций (X. 27). Луп подарил Марциалу подгородное имение, вызвавшее у поэта бурю негодования: «…у меня на окне большее имение… я предпочел бы, чтобы ты угостил меня обедом» (XI. 18). Положение Марциала в клиентской среде было, конечно, исключительным: трудно было и не оценить его блестящего таланта и не убояться его язвительных эпиграмм; язык у него был «острее острой стали». По одной из этих причин, а может быть, и по обеим он получил от своих патронов (клиент мог иметь нескольких патронов) в дар и пару мулов (VIII. 61. 7), и дом на тихом Квиринале (IX. 18. 2; 97. 8), и землю под Номентом, которая давала пусть и небольшой, но все же доход, а кроме того, возможность не видеть тех, кого поэт не хотел видеть (II. 38), и наслаждаться досугом и отдыхом (VI. 43). Клиентская служба, на которую Марциал так жаловался, дала ему безбедное житье, и это был единственный для него путь достичь известной обеспеченности. О существовании того, что ныне называется авторским правом, в древнем Риме и не подозревали. Книга, вышедшая в свет, принадлежала всем; томики и свитки Марциала продавались в двух лавках: у Секунда (I. 2) и у Атректа (I. 117); и любой покупатель, если у него были рабы-переписчики, мог отдавать его стихи в переписку и продавать эти экземпляры кому хотел и за сколько хотел. Стихи Марциала распевали в Британии, но его кошелек «ничего об этом не знал» (XI. 3. 5–6). Книгопродавец мог купить у автора его произведение, чтобы издать его первым, но так как с появлением книги на прилавке кончалось и право собственности на нее, то, конечно, о хорошем литературном заработке не могло быть и речи. Поэт-бедняк при всей своей талантливости должен был идти в клиенты, каким бы унижением ни казалась для него клиентела.