Сожители. Опыт кокетливого детектива - Константин Кропоткин

– То есть Андрюшка – наш новый Вермеер? – неуверенно сцепил я одну мысль с другой.

– Надо быть слепцом, чтобы не видеть! – громыхнула Лиза уже всерьез и подняла руки к потолку, а точнее, к грустным куклам, которые, подвешенные на невидимых лесочках, все смотрели на нас сверху, – Это же многофигурная композиция! Пластика! Грехи человечьи, воочию, во плоти. Это же новый Босх, не меньше. Нужно же понимать….

– То есть ты предлагаешь устроить музей имени Андрюши?

– Ценить надо. Любить надо. Любовь – это подарок жизни!

– А поцелуй – подарок любви, – сказал я, не думая, впрочем, лобзаться с трансвеститкой, которая, выговорившись, умолкла, закаменела снова, словно кончился у страшной куклы завод.

Я понял. Ей казалось, что весь мир только и знает, что интересуется творениями покойного портняжки. Ей казалось, что мир обязан думать о покойнике, останки которого гниют сейчас на кладбище. Мир не имеет права забыть его, нелепого гения, мир и не забудет, потому что такова ее – Лизаветы Бедной – убежденность.

Она удивительно наивна, эта Лиза. Я чуть не взвыл от зависти.

Я б и взвыл, но явился тот.

Тот, который….

Тот, который…

Нет, порядок другой был.

Сначала встряла Даримка-тыковка.

Она подобралась к нам как-то особенно кособоко, отчего беременный ее живот казался еще больше – необычайно большим, для такого маленького тела, для таких – кривоватых – ножек и прутиков-ручек. Живот беременной бурятки казался рифмой к луноподобному, азиатскому лицу с арбузными семечками глаз.

Даримка была напугана – от природы желтоватое, лицо ее будто посыпали пеплом.

– Что такое? – Лиза разом позабыла речь свою о ценностях искусств; у нее военный опыт и она знает, конечно, как вести себя в экстремальной ситуации.

– Врача? Рожаешь? – выдохнул мой рот еще до того, как успели сообразить мозги.

А что еще можно подумать по поводу глубоко беременной женщины, ухватившей себя за живот, глядящей испуганно и серо?

Даримка лишь сжала губы в точку и, страдальчески выпучившись (из арбузных семечек делая, скорей, дынные, если б те тоже были черны), помотала головой.

– Ты кого-то видела? – спросила Лиза.

Даримка закивала и, словно боясь, что слова сорвутся с ее губ, закрыла рот ладошкой.

– Ты видела? – Лиза расставила ноги как в боевой стойке. Автомат Калашникова за ее спиной смотрелся бы сейчас в самый раз – и, ей-богу, красный наряд обезумевшей леди не был бы тут помехой.

Ведь воина делает не наряд. Воина делает воин.

– Ты уверена? – спросила Лиза, – Точно? – и, прочитав что-то, в чуть расширившихся глазах испуганной бурятки, заговорила дальше быстро, коротко, по делу.

Еще недавно Лиза казалась обезумевшей от искусств старой девой, но, вот, щелкнули неслышимо невидимые часики – и глуповатая оболочка отпала, проявился совершенно другой человек, и, пожалуй, такой трансвеститка была мне больше по душе. Она была на своем месте. Не какая-нибудь кривобокая богиня мщения, а настоящая боевая амазонка.

Воительница.

– Иди, – скомандовала Лиза, – Спрячься. Там подсобка, помнишь? – Даримка закивала. Лиза посмотрела на меня, – Машина свободная есть?

– Можно Кирычу сказать. Только мы поссорились, – я почти пролаял.

– Другой машины нет?

– Надо Марка спросить.

На лицо Лизы набежала тень: обида была не забыта, вариант с Марком ее не устраивал.

– Иди-иди, – сказала она испуганной бурятке, – Жди там. Ничего не бойся. Поняла?

Та не ушла, а расстаяла, бывает такое и с глубоко беременными.

Лиза посмотрела в пол, на свои ноги в телесного цвета колготках, на красные туфли.

Я чувствовал, как сжимается и пульсирует вокруг нас время, как события набирают ход, как, прописанное неведомо кем, начинает проявляться.

– Он здесь, – сказала Лиза.

– Кто?

– Злоумышленник, – она подняла на меня взгляд.

Тот, который….

– Кто?

Лиза лишь покачала головой.

– Это ты детективов в своей библиотеке начиталась?

– Я читаю только классику.

– И, вот, теперь ты решила вычислить Раскольникова, – я был настойчив, – В роли жадной старушки – модельер Андрюшка, так что ли?

– Злоумышленник кто-то из ваших.

– Из которых?

– Следы к вам ведут. Твоя подруга, которая была у меня в гостях…

– Да, – перебил я, – Манечка. И что?

– Она была в клубе, когда убили старика.

– Ты про Пироговну?

– И почерк похож, – Лиза не столько говорила, сколько думала вслух, – Нож, внезапность, сила. Все, как с Андреем.

– Это тебе Достоевский нашептал?

– В тот вечер в клубе работала Дарима. Мыла полы. Она видела твою подругу. Не одну….

– И что? Поделившись планами с поломойкой, Манечка взяла нож и укокошила старика Пироговну? Вы бредите, Лиза!

– Он кто-то из ваших, я чувствую.

Щелчка в голове своей я не расслышал, хотя он должен бы быть.

– Слушай-ка, а не потому ли ты Даримку к нам пристроила? Чтобы шпионила?

Лиза не ответила, и раскрашенное большое лицо ее не выразило ничего.

Я вздохнул.

– Сукин же ты сын.

– Дочь, – поправила она.

– Слушай, – я перешел в наступление, – а почему бы тебе не быть убийцей? Ты, например, больше подходишь.

– А пояснить сможешь? – она заинтересованно посмотрела на меня.

– Да, пожалуйста! Ты была близко знакома с Андреем. Вы даже дружили.

– Да, было такое.

– Ты в Чечне была. У тебя есть соответствующие боевые навыки.

– Ну, допустим. А мотив?

В поисках вдохновения я обвел глазами шумный зал. Да, вокруг все шумели и вечер длился обычным порядком.

– Сама же говоришь, что он был гений, – сказал я, – Позарилась на искусство.

– Зачем резать курицу, которая несет золотые яйца?

– А наследство? А творческое наследие? Пока художник жив, ты только его свита, а нет его – вон как размахнулась, целую выставку забабахала. Прославилась за чужой счет. Утолила амбиции.

– Положим, не без вашей помощи.

– Да, следы к нам ведут. Точнее, к тебе. Это тебе от смерти Андрея – прямая выгода.

– А старик мне тогда зачем?

– Пироговна под руку попал. Сама же знаешь, какой он был мерзкий.

– Да, уж, не ангел.

– И вообще…, – набрав в грудь побольше воздуха, я выпалил, – …ты сидела в дурдоме, и неизвестно еще, какое влияние оказал на тебя лечебный курс.

Так, как смотрела на меня Лиза, наверное, снайперы глядят, прежде чем подстрелить свою жертву. Я распалился.

– Да, я так чувствую. Скажи, почему тебе можно чувствовать, а мне нельзя? Вот я считаю, что ты сама – серийная маньячка, по тебе плачет электрический стул, и для того, чтобы избежать заслуженного наказания, ты наговариваешь на невинных людей.

Лиза усмехнулась.

– Ну, в дурке была не одна я.

– А кто еще?

– А ты разве не знаешь?

«Слезойблестелабирюзанасмуглойкоже», – зайцем скакала в моей голове странная мысль.

Все скоро станет ясно, совсем скоро – посулила Лиза, прежде чем смешаться с толпой. А я ей не поверил.

Не может быть – подумал я, чувствуя не страх, а, скорее, легкий озноб, как бывает, когда смотришь какое-то увлекательное кино. Люди всякие бывают, люди бывают разные – никогда не знаешь наверняка, кто каков, хорош ли, плох.

Еще я подумал о прихотливости человеческих отношений. Встречаешь человека, затем вы расходитесь, вроде бы, навсегда, но ниточка уже завязалась и, возможно, она прочнее некуда. Все как-то связаны друг с другом, – этих нитей, этих мостиков, перекинутых от человека к человеку, много, они не всегда видны, но неизменно существуют, а теперь ….

– Как считаешь? Брать? – возле меня очутился Федот. Он снова был один.

– Что? – спросил я.

– Фэшн-виктимс, или как там твой друг говорит.

– Если нравится, то почему бы и не взять. Только учтите, что в этом случае вы наживете себе врага в виде одной полоумной трансвеститки.

Федот рассмеялся.

– С такими врагами никаких друзей не надо. Кстати, Сергей тебе приветы передает. Желает удачи на жизненном пути.

– Какой Сергей?

– Сергей Конев – он оскалился, морща отбеленный пергамент своего лица, – Мы с ним, оказывается, давно знакомы. В фейсбуке в друзьях.

А-ах!

Я чуть не рассмеялся.

Я понял, как умудрился позвать Федота на вернисаж. Кого только нет в моей виртуальной адресной книге?!

– Мир тесен…, – начал было я, но голос мой заглушил рык прямо-таки звериный.

Тот, который…

Сестрам по серьгам

Разговор, который рыку предшествовал, я могу себе только представить, да и то плохо.

Как бы хорошо Марк ни умел подслушивать, знания его, как правило, остаются вещью в себе – рассказчик из него никудышный.

Было примерно так.

– Если Мася кто-то еще, а не я, то что же будет? – говорила снегурочка, приводя себя перед зеркалом в порядок, промакивая влажной салфеткой лицо, – Что же будет, если у меня украдут даже имя? Что останется у меня своего?