Книги: Все тексты - Виктор Шендерович

— Вот, господин лейтенант. Опоссум, — уточнил старшина. Круг раздвинулся, и лейтенант Пенья присел на корточки перед норой. Посидев так с полминуты, он оглядел присутствующих, и стало ясно, что против опоссума теперь не только количество, но и качество.

— Несите воду, — приказал лейтенант. Хосе Эскалон хмыкнул, потому что из-за угла уже показалась нескладная фигура Рамиреса. Руку его оттягивало ведро.

Лицо лейтенанта Пеньи сделалось еще брезгливее.

— Быстрее давай, Рамирес гребаный! — Лопеса захлестывал азарт, а лейтенанта здесь никто давно не стеснялся. Виновато улыбаясь, Рамирес ковылял на стертых ногах, и у самого финиша его обошел с полупустым ведром Глиста.

— Я гляжу, ты хитрожопый, — заметил ему внимательный старшина Мендес.

— Так я чего? — засуетился Глиста. — Ведь хватит воды-то. Не хватит — еще принесу.

— Ладно. Давай бегом за пустыми ведрами…

Через минуту к засаде на опоссума все было готово, и Лопес начал затапливать шахту.

Опоссум уже давно чувствовал беду — он не ждал ничего хорошего от света, проникшего в нору, и когда свет обрушился на него водой, опоссум понял, что настал последний час.

Но он ошибался.

Крик торжества потряс территорию.

Зверек, рванувшийся на волю от потопа, оскалившись, сидел теперь на дне высокой металлической посудины — мокрый, оскаленный, обреченный. На крик из палатки высунул голову повар Кармальо. Увидел все — и нырнул обратно.

Лейтенант Пенья смотрел на клацающее зубами, подрагивающее животное. Опоссум был ему неприятен. Ему было неприятно, что опоссум так хочет жить.

— Старшина, — сказал он, отходя, — давай решай с этим…

Калитка заскрипела, провожая лейтенанта.

Спустя несколько минут опоссум перестал бросаться на стенки ведра и, задрав морду к небу, застучал зубами. Там, наверху, решалась его судьба. Людям хотелось зрелищ.

Смерти опоссума надлежало быть по возможности мучительной. Суд велся без различия чинов.

— Ут-топим, а? — предложил Рамирес. Предложение было односложно забраковано Хосе Эскалоном. Он был молчун, и слово его, простое и недлинное, ценилось.

— Повесить сучару! — с оттягом сказал Эрреро, и на мощной шее его прыгнул кадык. Эрреро понимал всю трудность своего плана, но желание увидеть опоссума повешенным внезапно поразило рассудок.

Тут Лопес, призванный в гондурасскую армию из горных районов, все это время сосредоточенно тыкавший в морду оппосума прутом, вдруг поднял голову и, блеснув улыбкой, сказал:

— Жечь.

Приговор был одобрен дружным гиканьем. Признавая правоту Лопеса, Хосе Эскалон сам пошел за соляркой. Опоссума обильно полили горючим, и Мендес бросил Рамиресу:

— Бегом за поваром.

Рамирес бросился к палатке, но вылез из нее один. Виноватая улыбка будто бы приросла к его лицу.

— Он не хочет. Говорит, работы много…

— Иди, скажи: я приказал, — тихо проговорил старшина Мендес.

Лопес выразился в том смысле, что если не хочет, то и не надо, а опоссум ждет. Эрреро парировал, что, мол, ничего подобного, подождет. В паузе Хосе Эскалон высказался по национальному вопросу, хотя повар никогда не был евреем.

Тут из палатки вышел счастливый Рамирес, а за ним и Кармальо-индивидуалист. Пальцы повара нервно застегивали пуговицу у воротника.

— Ко мне! — рявкнул старшина Мендес, и когда Кармальо вытянулся по струнке рядом с ним, победительно разрешил:

— Лопес — давай!

Опоссум, похоже, давно все понял, потому что уже не стучал зубами, а задрав морду, издавал жалкий и неприятный скрежет.

Лопес чиркнул спичкой и дал ей разгореться.

Опоссум умер не сразу. Вываленный из посудины, он еще пробовал ползти, но заваливался набок, судорожно открывая пасть. Собака, притащенная Лопесом для поединка со зверьком, упиралась и выла от страха.

Вскоре в палатку, где, шмыгая носом, яростно тер маис повар Кармальо, молча вошел Хосе Эскалон. Он уселся на настил, заваленный лепешками, и начал крутить ручку старого транзистора. Он занимался этим целыми днями — и по вечерам уносил транзистор с собой в казарму. Лежа в душной темноте, он курил сигарету за сигаретой, бил на звук москитов — и светящаяся перекладинка полночи ползала туда-сюда по стеклянной панели.

Эрреро метал нож в стены нижнего склада, раз за разом всаживая в дерево тяжелую сталь. Душу его сосала ненависть, и смерть опоссума не утолила ее.

Расмирес растаскивал в стороны гнилые доски. Нежданный праздник закончился. Впереди лежала серая дорога службы, разделенная светлыми вешками завтраков, обедов, ужинов и сна, в котором он был горд, спокоен и свободен.

Глиста укатывал к свалке ржавые баки из-под воды. Его подташнивало от увиденного. Он презирал себя и ненавидел людей, с которыми свела его судьба на этом огороженном пятачке между гор.

Лейтенант Пенья, взяв свою дозу, лежал, истекая потом, на постели и презрительно глядел в потолок.

Старшина Мендес дремал на койке за занавеской. Голые коричневые ноги укрывала шинель. Приближался обед. Солнце, намертво вставшее над горами, припекало стенку, исцарапанную датами и названиями индейских поселков. До дембеля оставался месяц, потому что полковник Кобос обещал отпустить «стариков» в первые же дни.

А опоссума, попинав для верности носком сапога, Лопес вынес, держа за хвост, и поднявшись в поселок, положил посреди дороги, потому что был веселый человек.

1983.

Авторизованный перевод с испанского Виктора Шендеровича, 1999

Крыса

Дивизионный хлебозавод находился в стороне от остальных полков гарнизона. Налево от хлебозаводской калитки был контрольно-пропускной пункт, но туда никто не шел. Шли прямо — через дорогу, в увитом колючей проволокой дощатом заборе была выломана доска. Ее прибивали и тут же выламывали снова. Шли и направо — там через пару минут забор кончался и начиналась самоволка. Рядом с гарнизоном стоял поселок, где жила (а может, живет и сейчас) подруга всех военнослужащих, рыжая Люська.

Впрочем, речь не о ней.

— Пора, — сказал Кузин, припечатал кружку к настилу с выпечкой и поднялся.

Жмурясь от слепящего холодного солнца, они выскочили из подсобки.

— Отслужила палаточка… — озирая фронт работ, сказал Длинный (мама звала его Володей).

Палатка была с одноэтажный дом. Прожженный верх ее подпирали пыльные столбы света. Через две минуты, выбитая сержантской ногой, упала последняя штанга, и палатка тяжело опустилась на землю.

— Л-ловко мы ее! — Рядовой Парамонов улыбнулся рябоватым лицом — всем сразу. Улыбка вышла виноватой: солдат сам понял бестактность этого «мы».

Григорьев хмыкнул. Хмурый Шапкин внимательно посмотрел на Парамонова.

— Вперед давай, — выразил общую старослужащую мысль эмоциональный Ахмед. — Разговоры. Терпеть ненавижу.

Через полчаса палатка уже лежала за складом, готовая к списанию, а огромную печь дюжие пекари матюками закатили на пригорок и, обложив колеса кирпичами, уселись на пригреве покурить.

Там, где проходила их служба, теперь дожидались своей очереди гнилые доски настила и баки из-под воды.

Покурили. Солнце разогревалось над сопками.

— Значит, так, Ахмед. — Старшина Кузин соскочил с печки и прошелся по двору, разминая суставы. — Ты, значит, рули тут, и чтобы к обеду было чисто.

У стенки склада стояла ржавая койка с матрацем. Кузин лег, укрывшись чьей-то шинелью. Прикрыв веки, он думал о том, что до приказа — считанные дни, а до дембеля — никак не больше месяца; что полковник обещал отпустить первым спецрейсом, и теперь главное, чтобы штабной капитан Крамарь не сунул палки в колеса. С Крамарем он был на ножах еще с осени, когда штабист заказал себе на праздник лососину, а Кузин, на том складе сим-симом сидевший, не дал. Не из принципа не дал, а просто — не было уже в природе той лососины: до капитана на складе рыбачили прапора, а прапоров Кузину обижать было никак нельзя…

Между тем у палатки что-то происходило. Приподнявшись, старшина увидел, как хлопает себя по ляжкам Длинный, как застыл с доской в руках Парамонов. Невдалеке сидел на корточках Григорьев, а рядом гоготал Ахмед.

— Гей, Игорь, давай сюда! — Ахмед смеялся, и лицо его светилось радостью бытия. — Скажи Яну — у нас обед мясо будет!

Влажная земля под настилом была источена мышами, и тут же отвесно вниз уходила шахта крысиного хода. Парамонов отложил доску: события такого масштаба редко случались за металлической калиткой хлебозавода.

Личный состав собрался на военный совет. Район предстоящих действий подвергся разведке палкой, но до крысы добраться не удалось.

— М-может, нет ее там? — В голосе Парамонова звучали тревожные нотки; это была тревога за общее дело.

— Куда на хер денется! — отрезал Григорьев. Помолчали. Длинный поднял вверх грязный палец.