К суду истории. О Сталине и сталинизме - Рой Медведев

Даже на заседаниях Политбюро Сталин отказывался обсуждать вопрос о голоде. Так, например, когда один из секретарей ЦК КП(б) Украины Р. Терехов докладывал Сталину о тяжелом положении, сложившемся в селах Харьковской области в связи с недородом, и просил выделить для области хлеб, то реакция Сталина на сообщение о трудностях в деревне была весьма странной. Резко оборвав докладчика, Сталин сказал: «Нам говорили, что вы, товарищ Терехов, хороший оратор. Оказывается, вы хороший рассказчик – сочинили такую сказку о голоде, думали нас запугать, но не выйдет! Не лучше ли вам оставить посты секретаря обкома и ЦК КПУ и пойти в Союз писателей: будете сказки писать, а дураки будут читать…» [250]

Нелишне отметить, впрочем, что в советской литературе 30-х гг. нельзя было прочесть никаких «сказок» о голоде 1932 – 1933 гг. Всякое упоминание о нем было запрещено в нашей печати вплоть до 1956 г., а в 30-е гг. за слова «голод на юге» многих людей арестовывали как за «контрреволюционную агитацию». Только после XXII съезда партии некоторые писатели стали затрагивать в своих произведениях эту ранее запретную тему. «Вслед за кулаком, – писал о страшной зиме 1932/33 г. Михаил Алексеев, – из села, только уже добровольно, двинулся середняк. По чьему-то распоряжению был вывезен весь хлеб и весь фураж. Начался массовый падеж лошадей, а в тридцать третьем – страшный голод: люди умирали семьями, рушились дома, редели улицы, все больше и больше окон слепло – уезжали в город, наглухо забивали их досками и горбылями… Чернее горна стало лицо Акимушки. Белым накалом светились на нем глаза, в которые так часто заглядывали односельчане и как бы спрашивали: “Что же это? Как же это, Акимушка? Ведь мы за тобой пошли? Ведь ты человек партейный!” Он отвечал, как мог. Говорил, что там, наверху, разберутся. Сталин пришлет в Выселки своего человека, тот посмотрит, накажет виновных – и все будет хорошо. Никто в Выселки не приехал, а вот такие, как Акимушка, к счастью, не пали духом, не опустили рук своих, и артель медленно вновь стала подниматься в гору» [251] .

«В Петраковской, – писал В. Ф. Тендряков, – падал скот от бескормицы, люди ели хлеб из крапивы, колобашки из круглины, пареную кашу из дягиля. И не в одной Петраковской. По стране шел голодный год – тысяча девятьсот тридцать третий. В районном городе Вохрове, на пристанционном скверике умирали высланные из Украины, раскулаченные куркули. Видеть там по утрам мертвых вошло в привычку, приезжала телега, больничный конюх Абрам наваливал трупы. Умирали не все, многие бродили по пыльным неказистым улочкам, волоча слоновьи от водянки, бескровные голубые ноги, собачьи просящими глазами ощупывали каждого прохожего. В Вохрове не подавали. Сами жители, чтобы получить хлеб по карточкам, становились в очередь к магазину с вечера. Тридцать третий год…» [252]

В своих воспоминаниях К. Икрамов писал о том, что в 1933 г. сотни тысяч голодающих из всех районов Средней Азии устремились к Ташкенту. Все станции были забиты людьми. Несмотря на заставы, многие из них пробирались в город. Предельно истощенные, они тихо бродили по улицам, надеясь на подаяние. Многие умирали прямо на улицах.

В повести «Все течет» выдающийся советский писатель Василий Гроссман описывал ужасающие картины голода на Южной Украине:

«…А пыль – и ночью и днем пыль, пока хлеб везли… И люди стали какие-то растерянные… И земля потрескалась… потом осень пришла, дожди, а потом зима снежная. А хлеба нет. И в райцентре не купишь, потому что карточная система. И на станции не купишь в палатке – потому что военизированная охрана не подпускает. А коммерческого хлеба нет.

С осени стали нажимать на картошку, без хлеба быстро она пошла. А к Рождеству начали скотину резать. Да и мясо это на костях, тощее. Курей порезали, конечно. Мясцо быстро подъели, а молока глоточка не стало, во всей деревне яичка не достанешь. А главное – без хлеба… Ночью проснешься, кругом тихо: ни разговору, ни гармошки. Как в могиле, только голод ходит, не спит. Дети по хатам с самого утра плачут – хлеба просят. А что мать им даст – снегу? А помощи ни от кого… А государство зернышка голодным не дало, а оно ведь на крестьянском хлебе стоит. Неужели Сталин про это не знал?.. По всем дорогам заставы – войска, милиция, энкаведе – не пускают голодных из деревень, к городу не подойдешь, вокруг станции охрана, на самых малых полустанках охрана…

А когда снег таять стал, вошла деревня по горло в голод. Дети кричат, не спят: и ночью хлеба просят. У людей лица, как земля, глаза мутные, пьяные… Шатает голод людей. Меньше стали ходить, все больше лежат. И все им мерещится – обоз скрипит, из райцентра прислал Сталин муку – детей спасать. Бабы крепче оказались мужчин, злее за жизнь цеплялись. А досталось им больше – дети кушать у матерей просят. Некоторые женщины уговаривают, целуют детей. “Ну не кричите, терпите, где я возьму?” Другие как бешеные становятся: “Не скули, убью!” – и били чем попало, только бы не просили…

А лица у детей старенькие, замученные, словно младенцы семьдесят лет на свете уж прожили, а к весне уж не лица стали… Нечеловеческие лица, а глаза, господи! Товарищ Сталин, боже мой, видел ты эти глаза? Может быть, и в самом деле он не знал, он ведь статью написал про головокружение…

Пошел по селу сплошной мор. Сперва дети, старики, потом средний возраст. Вначале закапывали, потом уж не стали закапывать. Так мертвые и валялись на улицах, во дворах, а последние в избах остались лежать. Тихо стало. Умерла вся деревня» [253] .

«Страшновато было ходить в 1933 – 1934 гг. по селам и станицам, – писал в своих воспоминаниях писатель А. Костерин. – А довелось мне пройти десятки селений по Ставрополью, Дону, Кубани и Тереку, по Саратовской, Оренбургской областям. Дома с забитыми окнами, пустые дворы, в полях – брошенный инвентарь. И ужасающая смертность, особенно среди детей. Поля и приусадебные участки дичали. На Кубани казаки невесело шутили: в наших сорняках около станиц волки завелись. И люди ходили какие-то очумелые…» [254]

Дочь В. Г. Короленко в 1934 г. обратилась с большим письмом к своей бывшей учительнице Н. К. Крупской. В очень спокойной, но яркой форме Софья Владимировна Короленко описала положение на Полтавщине. Но Крупская не ответила своей ученице, которую она еще в 1898 г. готовила к поступлению в гимназию. Не только Сталин отмахивался от сообщений о голоде на юге страны.

Несмотря на страшный голод, Сталин настаивал на продолжении экспорта хлеба в страны Европы. Если из урожая 1928 г. было вывезено за границу 1 млн центнеров зерна, то в 1929 г. было вывезено 13 млн центнеров, в 1930 г. – 48,3 млн, в 1931 г. – 51,8 млн, в 1932 г. – 18,1 млн центнеров. Даже в самом голодном 1933 г. в Западную Европу было вывезено около 10 млн центнеров зерна [255] . При этом советский хлеб продавался в условиях экономического кризиса в странах Европы фактически за бесценок. А между тем и половины вывезенного в 1932 – 1933 гг. за границу зерна хватило бы, чтобы уберечь все южные районы нашей страны от голода.

А в странах Западной Европы спокойно ели советский хлеб, отнятый у голодающих и умирающих от голода крестьян. Все слухи о голоде в России решительно опровергались как советской пропагандой, так и официальными лицами. Даже всемирно известный английский драматург Бернард Шоу, который как раз в начале 30-х гг. совершил ознакомительную поездку по СССР, писал, вернувшись на Запад, что слухи о голоде в России являются выдумкой и он убедился, что Россия никогда раньше не снабжалась так хорошо продовольствием, как в то время, когда он побывал в этой стране. Совершенно иную картину увидел в советской деревне Борис Пастернак. «В начале 30-х годов, – писал он позднее, – было такое движение среди писателей – стали ездить по колхозам собирать материалы о новой деревне. Я хотел быть со всеми и тоже отправился в такую поездку с мыслью написать книгу. То, что я там увидел, нельзя выразить словами, никакими словами. Это было такое нечеловеческое, невообразимое горе, такое страшное бедствие, что оно становилось уже как бы абстрактным, не укладывалось в границы сознания. Я заболел. Целый год я не мог писать» [256] .

До сих пор никто не знает, сколько людей в Советском Союзе умерло от голода в 1932 – 1933 гг. Многие исследователи сходятся на цифре 5 млн человек, другие называют 8 млн человек, и они, вероятно, ближе к истине. Число погибших было больше, чем в 1921 г. и чем в Китае во время страшного голода 1877 – 1878 гг. Об этом свидетельствуют косвенные данные. В книге «Народонаселение СССР» приводятся данные о численности украинцев в СССР: по переписи 1926 г. их было 31,2 млн, а по переписи 1939 г. – 28,1 млн человек. Абсолютное уменьшение за 13 лет составило 3,1 млн человек. Между тем за эти же 13 лет численность белорусов увеличилась на 1,3 млн человек, то есть почти на 30%. За период с 1926 по 1939 г. численность казахов уменьшилась на 860 тыс., уменьшилась численность и некоторых других национальных меньшинств [257] . Всему этому могло быть только одно объяснение – голод начала 30-х гг.