Лукреция Борджиа. Эпоха и жизнь блестящей обольстительницы - Мария Беллончи

За религиозным представлением следует карнавал с танцами, играми и представлениями; папа хочет, чтобы и народ участвовал в празднованиях по случаю свадьбы его дочери. Каждый из Борджиа исполнял свою роль в этом представлении. Папа принимал гостей, поддерживал беседы с членами семейства д'Эсте, усаживал их рядом с собой и выступал на торжественных церемониях с таким величием, что производил сильное впечатление даже на самых критически настроенных гостей. Валентинуа свел дружбу с кардиналом д'Эсте и познакомил его с удовольствиями, которыми одаривали известные римские проститутки. Лукреция была занята подготовкой к отъезду.

После Рождества, 26 декабря, Лукреция дала прием в Санта-Мария-ин-Портико в окружении двора и пятидесяти римских аристократок, причесанных на римский манер, с прямоугольниками из гладкой ткани на голове, что, по всей видимости, приблизительно передал Рафаэль своей «La Velata», написанной несколькими годами позже. Пристальные взгляды гостей главным образом прикованы к молодым придворным дамам Лукреции, которые будут сопровождать ее в Феррару; гости обсуждают их прелести и пытаются снискать их расположение. Лукреция, танцующая с доном Ферранте под легкую музыку флейт и виол, выглядит восхитительно в платье из черного атласа, отделанного золотом. Кое-кто из гостей отмечает необыкновенную красоту одной из кузин герцогини, пятнадцатилетней Анджелы Борджиа, уже помолвленной с Франческо Мария делла Ровере. Благопристойность этого приема производит великолепное впечатление на Кастеллини, который тут же сообщает герцогу Эрколе свежие впечатления о герцогине. Она обещала, писал советник, что отцу никогда не придется краснеть за нее, и в это можно поверить, принимая во внимание «ее доброту, искренность и благоразумие», которые с каждым днем становятся все очевиднее. Письмо заканчивалось восторженным заявлением, что ее домашний уклад «больше, чем христианский, – он монашеский».

Кроме Кастеллини, в Ферарру ежедневно поступали отчеты от Ипполито, дона Ферранте и дона Сиджизмондо. Братья д'Эсте писали не только отцу, но и сестре, Изабелле д'Эсте Гонзага, которую бросало в дрожь от одной мысли о соперничестве, когда приедет ее богатая невестка. Она нуждалась в более подробных, чем могли предоставить ее братья, отчетах и стала подыскивать человека из своего окружения, который мог бы справиться с поставленной задачей. Изабелла нашла такого. Им оказался Никколо да Корреджо – одновременно шут, секретарь и доверенное лицо хозяина, но, кроме того, способный выполнить любую работу, не подставляя себя под удар. Он имел имя, но известен был только под прозвищем el Prete– Священник, которым подписывал письма. «Я буду следовать за непревзойденной донной Лукрецией, как тень следует за телом, – писал Священник, – и куда не смогут проникнуть очи, туда дотянется нос». Сохранилось немного писем Священника, но такие, как это, наглядно демонстрирующее его верность и ответную благодарность Изабеллы. Она называла его своим «преданным псом». Это был Священник, который посылал Изабелле подробности относительно «пышного великолепия и золотых нарядов» Лукреции и который обращался к римским портнихам за описанием нарядов с «украшениями из чеканного золота и серебра и с эмалевым узором». Будущая невеста, по словам осведомителя, «вся в золоте».

Беллингьери 20 декабря уезжает из Рима, чтобы стать владельцем состояния, переданного папой в качестве гарантии, что он выполнит условия брачного договора; Сарацени и советник герцога оставались до окончания переговоров. Они действовали с такой педантичной тщательностью, что вечером 28 декабря у них разгорелся спор с нотариусом Камилло Бенеймбене относительно формы контракта, касающегося приданого. Этот вопрос был в ведении юристов, но папа незамедлительно решил его, отдав приказ, чтобы все было сделано так, как желают феррарцы, тем самым «откровенно продемонстрировав, что не боится никаких мошеннических действий», то есть уверен в честном ведении дел. Теперь все было готово к заключению брака по доверенности, и 30 декабря эта процедура наконец-то состоялась.

Лукреция появилась на церемонии в платье из темно-красного бархата с вставками из золотой парчи, обшитом горностаем. Ее сопровождали дон Ферранте и дон Сиджизмондо д'Эсте, придворные и пятьдесят римских аристократок. О прибытии Лукреции возвестили фанфары. Сначала огласили брачный ритуал, далее последовала соответствующая проповедь, которую папа остановил жестом руки. Дон Ферранте от имени брата Альфонсо вручает Лукреции обручальное кольцо, и она звонким голосом отвечает, что принимает его. Соответствующие документы подписаны, и вперед выходит кардинал Ипполито. Он выглядит даже щеголевато в сшитом специально для этого случая кардинальском одеянии, с расчесанными длинными волосами, которые поддерживаются небольшими гребнями из слоновой кости, подаренными ему сестрой. Ипполито произносит короткую речь, открывает сундучок и вместе с доном Ферранте начинает передавать драгоценности. Когда зрители в полной мере оценили стоимость драгоценностей на языке дукатов (70 тысяч, по оценке кардинала Санта-Прасседе), Лукреция не могла сдержать восхищения, увидев «отделку и качество исполнения» этих шедевров искусства.

Празднества на площади Святого Петра продолжаются в апартаментах понтифика, где папа с удовольствием наблюдает за танцем дочери с Валентинуа, исполняющимся специально для него. Затем, объединившись в пары, исполняют танец девушки из свиты Лукреции, доставляя понтифику массу удовольствия. Затем показывают комедию, которую папа останавливает одним словом – «скучная», следом идут эклоги, написанные членами Римской академии, но не Акколти и не Сальмета. Наконец гости удаляются, а д'Эсте и Борджиа заканчивают вечер в семейном кругу.

Следующий день – последний день 1501 года. Кастеллини возвращается в Ватикан для ведения дальнейших дискуссий. С невероятной изобретательностью он пытается одновременно добиться своей собственной цели – стать кардиналом и привести к успешному завершению соглашение в отношении приданого. Он ознакомился с буллой, освобождающей Феррару от подати, и установил подлинность подписей кардиналов. Он просмотрел и остальные буллы, должным образом составленные и врученные Лукреции для дальнейшей передачи ее новым родственникам. Но у Кастеллини есть еще кое-что, что он собирается сказать папе, бесспорно, с молчаливого согласия Эрколе, и это доставляет ему невероятное удовольствие. Вечером 31 декабря, после того как Александр VI объявляет, что на следующий день они отсчитают 100 тысяч золотых дукатов в качестве причитающейся суммы, Кастеллини заявляет, что дукаты должны быть «большими», а не «казначейскими» – между этими видами дукатов имелась разница в весе. Александр VI категорически не согласен с новым требованием и, поскольку Кастеллини продолжает настаивать, заявляет, что передаст вопрос на рассмотрение юриста. «Думаю, это его последнее слово, – заключает Кастеллини в письме к Эрколе д'Эсте, – и он не заплатит «большие» дукаты». Далее он пишет, что папа пожаловался кардиналу Феррарскому на эти чрезмерные запросы.