Хлеб - Юрий Черниченко

По моей просьбе я был приставлен к Гале Пустовой учеником лаборанта. Дело нехитрое: отвесить дозу зерна, размолоть его в подобии кофейной мельнички, замесить в фаянсовой чашке и после того, как тесто «отдохнет», полоскать галушечку в ведре с водой (над ситом, обязательно над ситом!), пока сменяемая влага не перестанет мутиться. Обретенную клейковину — взвесить, это решит вопрос количества, потом растянуть по линейке, что выявит качество, то есть группу клейковины. Конечно, если на зернах много белых пятнышек, следов деятельности клопа-черепашки, тесто растворится в воде, и лаборант фиксирует непоправимое: «клейковина не отмывается». Это уже пшеница только по названию, ее надо отсылать на фермы. Качество, так сказать, перешло в количество.

Я старался, но на отмывку каждого образца уходил час. У опытной и сноровистой Гали это отнимало минут сорок. Сколько же машин с зерном проверит лаборант за уборочный день, какие очереди создаст у ворот элеватора! Положим, это не моя печаль, но клейковина… Один и тот же хлеб давал у меня то 27, то 29 процентов. Наставница успокоила: отклонение может составить два процента, я ошибаюсь в пределах нормы. Да, но в первом случае я назначаю десять процентов приплаты, во втором — тридцать. Тут тысячи рублей, а я волен или выплатить, или зажать их — в обоих случаях законно. Группы клейковины тоже зависели от моих нравственных достоинств: можно тянуть «мастику» быстро — и она оборвется, можно медленно — и она достигнет выгодных колхозу отметок.

Только тут я оценил, насколько же толковый прибор, датский по изготовлению, показывала мне в лаборатории «Экспортхлеб» на Смоленской площади Лидия Афанасьевна Новикова. «Прометер» определяет не клейковину даже, а чистый белок, точность — до сотых процента, на образец уходит 6–8 минут. Мука меняет своим белком цвет раствора оранжевой краски, калориметр улавливает это изменение, только и всего, если не учитывать добротность исполнения. Прибор широко используется на элеваторах США. Впрочем, рассказывали в «Экспортхлебе», другая пшеничная супердержава, Канада, употребляет прибор понадежнее: ладонь и глаза управляющего элеватором. Стекловидность, натуру, цвет приемщики Саскачевана и Альберты оценивают с быстротой, с какой опытный бонитер определяет стати животного. Визуально принимаются миллионы тонн канадских манитоб, вся штука в том, что к руководству хлебозакупом допускаются люди с многолетним стажем, способные внушить поставщикам доверие и сами (из деловых, понятно, соображений) доверяющие им.

Не берусь судить, какой способ перспективнее. Но что у нас экспрессного и объективного способа пока нет — факт несомненный. Поскольку наш оценщик по положению своему не бескорыстен, поскольку еще жива привилегированность заготовителя, идущая со времен продразверстки, поскольку обсчитать колхоз в пользу государства считается делом если не похвальным, то всегда простительным, — строить отношения на одном доверии пока невозможно. Нужен прибор, надежный и точный, глухой к людским желаниям, — в него упирается стимуляция сильного хлеба.

Но вернемся к Галиным пирожкам.

Женщины отнеслись к изысканиям моей наставницы с живым интересом и дождались, пока качество крупчатки было выведено на чистую воду: клейковина оказалась плохой, жидкой, рвалась под собственным весом. Галя установила третью группу, так что никакого сглазу нет, не виноваты ни печки, ни руки, настоящая паляница не получится.

Опыт произвел впечатление. Агрономов, заглядывавших на станцию, разозленных «жинками», брали под огонь критики. Молодые-деловые, храня престиж, в объяснения не вступали, но те, что постарше и словоохотливей, популярно толковали, что клейковина низкая от нехватки азота, рисовали апокалипсические картины: как шевелятся от клопа-черепашки пшеничные валки, как здоровенные кучи вредителя скапливаются под окнами зерноскладов. Говорили, впрочем, так, будто речь шла о чем-то от них не зависящем, хоть и досадном, — вроде гонконгского гриппа.

Галя заключила: «За муку у них голова не болит».

Не болеть голова может от неведения — этот случай интереса не представляет. Я намеренно отправился к специалисту, чья квалифицированность сомнений не вызывала. Главный агроном колхоза «Коммунар» Григорий Иванович Марусич в контактах с опытной станцией, авторитетен, урожаи растут, семена из артели продаются соседям. Как тут с силой пшениц?

Григорий Иванович не сразу понял, о чем это я. Поняв, припомнил кое-какие цифры, стал неохотно говорить. Пораженность клопом — 14, в двадцать восемь раз выше допускаемого стандартом. Колхозу с вредителем не справиться, летчики и химики борются, да эффект плевый. Азотные удобрения уходят под свеклу, пшенице остаются крохи, так что и требовать от нее клейковины грешно…

У меня не исчезало ощущение, что толкуем мы про шерстистость-прыгучесть искандеровского козлотура, я вроде бы хочу навязать колхозу «интересное начинание», а сдержанный агроном старается тактично внушить очередному представителю, что козлотур в данном хозяйстве по ряду причин пойти не может. То есть пойти-то он и мог бы, но только если хлопоты по его содержанию примет на себя некто посторонний, богатый, а само хозяйство в прыгучести проку не видит. Именно так: вал, сбор, намолот Григорий Иванович считал своим прямым делом, начинка же, клейковина эта самая, разумелась им как забота того, кто в ней заинтересован и, следовательно, должен «сничтожить» клопа и удобрить почву.

Напирать на то, что урожай он сдал, в известном смысле, полый, пшеница смахивает на кормовое зерно, а деньги взяты настоящие, что его вал крутится сам по себе, не поднимая производства белка, было бы пустой патетикой. Григорию Ивановичу достаточно было заметить, что на сильную ему плана-заказа вовсе не было, а за пораженную клопом элеватор платит полную цену по доброй воле, — и обвиняющий был бы повержен. Я понимал, однако, что эта, поседевшая на висках, толковая голова «не болит» по каким-то очень основательным причинам.

— А что вы хотели?

Это уже в Днепропетровске, один весьма ответственный агроспециалист. Я пришел к нему в конце дня, чтоб иметь запас времени для беседы. Ожидать можно было двух вариантов. Первый — укоризненное напоминание, что про вал забывать никак нельзя, народному хозяйству нужен реальный хлеб, а не абстрактный протеин, рост урожаев остается первейшей задачей, просто опасно удариться в одну крайность, это отвлекло бы и дезориентировало людей… Все это настолько бесспорно, что фраза «пшеницу растят ради белка» обретает какой-то нехороший смысл, произнесший ее поправляется, просит правильно его понять, и разговор незаметно сходит с существа, которое питательную часть зерна составляет. Второй мог начаться выражением досады, широкими шагами по кабинету: да, да, запустили, занехаяли, а ведь и после войны еще — помните? — золото, не пшеничка была! Паляница веселая, румяная, шапка набекрень, ты ее к столу жмешь, а она твою руку — до горы. Ведь драка была на мировых рынках за такую пшеничку! (Что после войны, вплоть до 1968 года, озимых пшениц-улучшителей «Экспорт-хлеб» за валюту не продавал, уточнять не надо, говорящий того не услышит.) Ну теперь-то взялись за ум, положение будет выправляться: народ подняли, заготовителей озадачили, хватит бока пролеживать, определили хозяйства, вот — записывайте…

— Нет, а вы что хотели? — неожиданно спросил меня вечерний собеседник.

Молча выбрал карандаш поострее — и вдруг обрушил такой Терек цифири, аргументов, сопоставлений, что я едва успевал его поглощать. Сила, клейковина, белок — кто про них думает? Райком спросит? Знамя дадут, в президиум выберут? Да у нас вывозка хлеба проходит в одну декаду, можно ли в таком штурме просто отобрать сильную, если у кого-то она и созрела? Лучший тот, кто в неделю, в пятидневку весь план до бубочки вывез, почет и уважение скоростнику! Это в уборку, а вообще первенство решает вал: кто больше с гектара взял, тот и передовик, гордость района. Агроном будет вам клейковину копить! Да если у него высшее образование, он пять дней в неделе тратит на коллективное руководство, два на поля, он черт знает где только не член и не участник, у него «газик», чтоб успевать, бедарку он забыл. Конечно, кто со средним образованием, тот полезней, его не вовлекают, но таких-то все меньше!

— «Тучные черноземы»… А как высмоктало из них за двадцать лет, забываете? Еще в пятидесятом году брали по девять центнеров, а последнее трехлетие — по двадцать три вкруговую, оно ж не из космоса берется! А возврат? Паров триста тысяч держали, а теперь к ста пятидесяти не выберемся, никак не прокашляемся после пропашной системы, не к ночи будь помянута, а удобрений под пшеницу — котовьи слезы… область стала эпицентром распространения клопа-черепашки. В шестьдесят седьмом году поражено пятнадцать зерен из сотни в шестидесяти процентах сбора, не отмывалась клейковина у сорока четырех тысяч тонн, в шестьдесят восьмом показатели поднялись до шестидесяти пяти процентов и шестидесяти шести тысяч тонн. Клоп — тварь, приспособленная к условиям, он на вале не отражается! Бронированный вредитель, и не так панцирем, как порядком закупок. Он на госбюджете, ваш клоп, он колхозного рубля не дырявит!