Человеческое тело - Паоло Джордано

Другие горы

Дисциплинарная комиссия, как она торжественно обозначена в повестке, состоит из трех членов. Двое — внешние: майор и другой офицер, без знаков различия, у обоих южный акцент — Эджитто видит их в первый раз. В центре сидит председатель, полковник Маттео Караччоло, с которым он так давно знаком, что можно было бы назвать их отношения дружбой, не сохраняйся между ними непреодолимое расстояние. По крайней мере на словах Караччоло на его стороне. Если Эджитто не будет ему мешать, сказал вчера полковник с глазу на глаз, обо всем скоро забудут, все рассосется (он так и сказал «рассосется», будто речь идет о черепно-мозговой травме). Впрочем, полковник не захотел объяснять, в чем обвиняют Эджитто, словно ему было неловко, — ну конечно, Эджитто может спать спокойно! Речь идет о глупостях, обычных мелочах, к которым любят придираться в армии.

В присутствии других членов комиссии полковник продолжает обращаться к нему на «ты», хотя по виду остальных ясно, что им такое запанибратство не нравится. Полковник сразу начал с того, что сейчас, когда его бригаде предстоит новая командировка, он не видит смысла копаться в обстоятельствах происшествия, случившегося более года тому назад. Но что поделать? Бюрократическая машина живет по своему времени, не обязательно совпадающему с обычным — более того, редко с ним совпадающему.

В комнате, которую почти целиком занимает прямоугольный стол из темного дерева и в которой нещадно топят, стоит духота. У Эджитто закрываются глаза. Несмотря на заверения полковника, он не спал всю ночь и сейчас чувствует себя обессиленным, разбитым, настроение паршивое, как и в худшие дни перед тем, как он стал принимать таблетки. Он боится, что утро для проведения служебного расследования выдалось неподходящее: из-за усталости он не склонен искать компромисс. К тому же он уже понял, что его неумолимо тянет за несколько мгновений разрушить свою жизнь, — порой сама жизнь предоставляет нам такую возможность. Еще до того как они зашли в комнату, он уже твердо знал, что сумеет все испортить.

Дело, которое на него завели, связано с тем, что происходило на базе «Айс» во второе полугодие командировки, и с тем, что его личное поведение могло отчасти — Караччоло подчеркивает слово «отчасти» — повлиять на октябрьские события. Отвлекаясь от остального, Эджитто на мгновение задумывается над этой формулировкой. Так вот, значит, каким способом решили установить дистанцию с теми, кто погиб в долине: октябрьские события — словно в декабре, апреле, июне, августе происходили другие, не менее значимые события… интересно, какие же события произошли в августе? Уж они-то точно не имеют никакого отношения к расследованию.

Караччоло старательно перечисляет все заслуги Эджитто, прежде чем перейти к… — он делает долгую паузу, подыскивая подходящее определение, наконец находит его — неоднозначные поступки — полковник взглядом спрашивает согласия коллег, но те не отвечают — прежде чем перейти, как он уже говорил, к неоднозначным поступкам. Он рассказывает, как Эджитто чудом спас накачанного опиумом ребенка, а также о других, не столь выдающихся событиях, которые ему приходится слегка приукрасить. Эджитто не испытывает к Караччоло особой благодарности. Он слушает и в то же время не слушает.

Майор, которому поручено вести протокол, еле водит рукой по листу. Ему вся эта хвалебная песнь неинтересна, они собрались здесь в десять утра душного дня вовсе не для того, чтобы объявить Эджитто благодарность. Внезапно майор оживляется, когда Караччоло упоминает о том, что в бою был ранен старший капрал Анджело Торсу. Эджитто понимает, что речь зашла о самом главном.

Семья солдата, состоящая из отца, а также толпы не столь близких родственников (родные, двоюродные и троюродные дяди и тети, а также братья и сестры), потому что синьора Торсу недавно скончалась, подала в суд на лейтенанта. Из показаний сослуживцев Торсу следует, что на момент отправления конвоя у первого старшего капрала было тяжелое пищевое отравление, вызванное употреблением мяса местного производства, что, между прочим, является грубейшим нарушением санитарных норм (за подобный легкомысленный шаг ответственность ложится на врача, хотя, как спешно уточняет Караччоло, сегодня они разбирают не это обвинение — все присутствующие прекрасно осознают, что ситуацию в театре военных действий невозможно оценивать задним числом, ведь им самим доводилось сталкиваться с чем-то подобным, им всем это прекрасно известно, да?).

А вот первый старший капрал Торсу… с ним все непросто. Особенно если учесть его нынешнее состояние. Понятно, что родственники стремятся найти виновного, скажем прямо, козла отпущения (майор последние слова не записывает, видимо, решив, что они выражают личное мнение).

— Картина, — продолжает Караччоло, — еще более осложняется, если принять во внимание отчет, составленный сторонним наблюдателем, который в интересующий нас период находился на базе.

Эджитто невольно взмахивает руками — подобная соматическая реакция в его нынешнем положении и вовсе лишняя. Чтобы за что-то уцепиться, он хватается руками за колени. Наблюдатель, о котором расплывчато говорит Караччоло, на самом деле является наблюдательницей, но Эджитто чувствует, что из присутствующих это известно ему одному. Он решает не вносить уточнений.

В отчете Ирене Саммартино сказано, что лейтенант — полковник зачитывает — явно находится в заторможенном состоянии, утомлен, с трудом соображает — это объясняет, почему он ошибся, оценивая состояние здоровья первого старшего капрала Торсу. От себя Караччоло добавляет, что частичного нервного истощения, на его взгляд, не избежать, если многие месяцы живешь в аду, но ведущий протокол майор вновь останавливается и не вносит это замечание.

В заключение полковник напоминает Эджитто о том, что у них дружеская беседа. Предлагает ему взять слово, но перед глазами Эджитто еще стоит Ирене, сидящая в полутемной комнате за письменным столом и быстро стучащая по клавиатуре, а потом распечатывающая документ. Она жаловалась, что у нее постоянно отбирают компьютер: видать, компьютер все-таки вернули. Алессандро, я такой же винтик механизма, как и все.

— Лейтенант! — настойчиво повторяет полковник.

Зачем она так поступила? Потому что он ей не позвонил? Да нет, не может быть! Просто у нее такая работа, у нее не было выбора. Ей велели составить отчет, и она составила. Ирене Саммартино не из тех, кто отлынивает от исполнения обязанностей. Она исправляет недостатки системы с непримиримостью, не позволяющей ей задумываться о людях.

Внезапно лейтенант испытывает к Ирене нечто, похожее на нежность, ведь жизнь обрекла ее на одиночество: мотается с базы на базу, вечно живет среди незнакомых людей да строчит отчеты, ставит оценки, за которые потом ее ненавидят, — человек без роду и племени. Они похожи, может быть, из-за этого они так крепко прижимались друг к другу во мраке палатки? Он понимает, как ей было больно, когда она перечитывала отчет. Наверняка она пошла на кухню, налила вина и выпила залпом. Он до сих пор ясно помнит, как она с торжественным видом откидывает голову назад, когда пьет вино, но сказать, что он скучает, — нет, вовсе нет. Не всякая привязанность означает, что потом тебе этого человека не хватает.

— Вы это узнаете?

Сидящий по левую руку от Караччоло офицер до сих пор молчал, словно выжидая, когда настанет его черед выйти на сцену. Голос у него выше, чем можно было ожидать по внушительной комплекции. Эджитто переводит взгляд на него.

В руках он держит прозрачный пластиковый пакетик — состав преступления. В пакетике — горсть бело-голубых капсул: на глаз — хватит на месяц лечения. Теперь, когда капсулы лежат кучкой, в пакетике, вид у них невинный, почти забавный.

— Это ваше, лейтенант?

— Да, они принадлежали мне. Да, синьор.

Офицер с довольным видом кладет доказательство на стол. Раздается шорох, как от слабого дождика. Майор, словно обезумев, строчит протокол.

Караччоло мрачно глядит на Эджитто. Качает головой:

— Я обязан тебя спросить, Алессандро. И давно ты принимаешь психотропные средства?

Эджитто еще сильнее сжимает колени. Чуть выпрямляет спину.

— Прошу тебя, полковник, хоть ты их так не называй!

— А что, как я должен их называть?

— Как угодно. Антидепрессанты. Лекарство. Таблетки — тоже сгодится. Но оставим в покое психотропные средства. Это определение позволяет сделать весьма поверхностные выводы о моем поведении.

— А ты не считаешь, что мы должны сделать выводы о твоем поведении?

— На каком основании?

— На том, что ты принимаешь эти… в общем, вот это.

— Наркотики, — подсказывает сидящий справа от полковника офицер. Майор записывает: наркотики.