Вне закона - Иосиф Герасимов

Он понимал: больше никогда не сможет двигаться так, как вышагивал по двору, по Ордынке, держась независимо, готовый всегда ответить обидчику, а сейчас… если даже плюнут ему в лицо, он утрется и пойдет дальше. И от этого он испытывал еще большее омерзение к себе.

В грязном туалете с мокрым полом он вытаскивал документы и снова прятал в тряпице на животе — так научил его Чугун, он просматривал их и боялся: а вдруг все же, когда начнут проверять, обнаружат подделку.

Прибыли в Свердловск ночью. Хмурый вокзал тяжело ворочался в бессоннице, в залах ожидания лежали на скамьях с высокими спинками, на которых вырезано было еще довоенное «НКПС». Лежали и в проходах, баюкали детей, храпели, стонали, а в углах в полутьме, расстелив на плиточном полу газеты, пили водку и играли в карты стриженые люди. Их синюшные, небритые лица были безразличны ко всему окружающему. Иногда кто-нибудь вставал, нырял, как тень, за скамьи, потом возвращался, гордо клал «на банк» часы или сумочку, и игра продолжалась. Двое дежурных милиционеров поглядывали в их сторону, но подойти не решались.

Арон не спеша обошел зал, увидел свободный затененный угол, отгороженный массивной урной, пристроился полусидя, задремал. Его разбудил сильный луч света, бьющий по глазам. Он прикрылся рукой от фонарика, и тогда луч скользнул в сторону, в глазах рябили цветные кружки.

— Документы.

Двое милиционеров смотрели на Арона. Подступила тошнота, он пересилил себя, расстегнул на животе рубаху, вынул из свертка паспорт и диплом.

— Кенжетаев Антон Михайлович, — прочел вслух милиционер, перелистал странички паспорта, не торопясь принялся за диплом, в это время Арон почувствовал — его может вырвать, в животе начались спазмы, а тело сделалось липким. «Если поведут — не пойду, — вдруг решил он. — Пусть пристрелят тут… на месте. Пусть!» Эта истеричная мысль неожиданно придала ему бодрости, и когда милиционер спросил: «Куда приехали?» — Арон сразу же нашелся, вспомнив название завода, о котором слышал еще в школе:

— На Уралмаш.

Милиционер вернул документы и доброжелательно сказал:

— Через час пойдут трамваи.

По мере того как эти двое удалялись и комочек света от фонаря бежал впереди них, тошнота отступала и внезапно вспыхнула радость: «Силен Чугун! С документами — порядок». Но все же страх еще томил душу.

Трамваи загромыхали, когда едва засинело. Он вышел на площадь, огляделся; снег лежал на газонах и у заборов, возле остановок было суетно. Он не решался сразу двинуться туда, мелькнула мысль: а вдруг ищут? Могло ведь и так случиться: пьяный Лещенко после того, как спустил на них собак, уехал, а утром очухался, решил скрыть от чужих глаз эту страшную казнь, хотя бы завалить мусорной дрянью трупы. Если это так, то они наверняка их пересчитают, и если не обнаружат одного… Конечно, так может произойти. Но ведь тогда и Лещенко поплатится. Арон слышал в тюрьме, как рассчитываются с теми, кто допустил побег… Он постоял, обдумывая все это, и вздохнул: ну, что будет, то будет.

Прежде чем решить, куда ехать, двинулся к забору, на котором было навешано несколько досок с одинаковой надписью: «Требуются». На каждой из этих досок было наклеено множество бумажек, среди них и самодельные, и отпечатанные в типографии, была и афиша с надписью «Уралмаш». Он прочел список профессий, в которых нуждались… Конечно, он мог бы направиться и туда, но уж очень солидный завод, не миновать серьезной проверки, надо бы куда-нибудь потише.

Он долго стоял подле забора, так и не решив, куда двинуться. Рассветало, дул ветер. Хотелось есть. Он сел в первый попавшийся трамвай и прильнул к окну. Проплывали хмурые улицы с редкими пешеходами, грязный туманец висел над ними, сверкнул черной водой пруд, еще не застывший, и сразу улица расширилась, в вагон стало набиваться много народа, толкаясь и бранясь. Арон проехал еще две остановки и с трудом выбрался на волю. Перешел улицу, прочел название «Пушкинская», мельком подумал: «Как в Москве», зашагал по ней, пока не обнаружил надпись над подвальчиком «Пельменная». Он нырнул в парное, теплое помещение; узкий зал был пуст. Сел за столик в углу, покрытый нечистой скатертью, над ним было окно, за которым шаркали ноги прохожих.

— Что будем? — услышал он голос официантки.

Перед ним стояла низкорослая, грудастая, с румянцем во всю щеку девица, смотрела озорными серыми глазами. От нее шло тепло здорового опрятного человека, она хоть и не улыбалась, но радушие исходило от нее. Арону вспомнилась шашлычная на Ордынке, там все ему было знакомо-перезнакомо, но таких крепких, налитых девушек не видел — замотанные, потные женщины обычно бегали меж столиков. Он невольно улыбнулся впервые за последнее время. Наверное, ей понравилась его улыбка.

— Деньги-то у тебя есть? — неожиданно по-свойски спросила она.

— Есть.

— Ворованные небось?

Он хохотнул:

— С чего взяла?

— Вроде бы из зеков. Да нет, не похож.

Арон провел по стриженой голове, сказал серьезно:

— Из больницы я.

Она еще раз пригляделась к нему:

— Оно, конечно, не варнацкая у тебя личность, если по карточке. А так… кто вас знает? Стопку подать?

— Пожалуй. Ну и пельменей, конечно.

Она принесла стопку водки и тарелку с пельменями, обильно политыми сметаной.

Он приподнял стопку, но под ее взглядом задержал руку, спросил:

— А со мной?

— Да я бы, — хмыкнула она, — однако работа. Это ныне тихо. А к обеду — круговерть. Только и мотайся, инде где. Гаметь одна. Мужики на ор нынче хлесткие.

Он выпил, стал есть, а она все не отходила, слегка прижимаясь к нему теплым боком, это ее тепло было сладко и приятно.

— Ешь не как простой, — сказала она, улыбаясь. — Ты кем робишь?

— Инженер. По металлу. Хочу хорошее место найти.

— Так на заводах сейчас все в желанке. Только стукнись. Вакуированные отбыли… Ну не все… Однако недостача рук большая… Только, видать, ты приезжий. А с жильем худо. Общаги и те забиты. Ночевать есть где?

— Найду… Тебя как звать-то?

— Клавдией.

— Ну, а меня Антоном.

— Вот и познакомились, — хмыкнула она. — Чем-то любый ты мне… Не найдешь где ночевать, приходи завзяко просто. Я тут недалеко живу, на Энгельса. Сейчас адресок черкну…

— Одна живешь?

Она хмыкнула:

— Не-а, у тетки. Я ж с Полевского. Может, слышал? Там тоже завод. Северский… Вот он-то уж ныне совсем обезлюдел. Места там красны. Иногда автобусом езжу. А тут у тетки припечилась. Она больна, уход нужен. Живем с ней, занавеской огороженные… Наробилась она на торгово-проводящей. Вот и меня пристроила. Деньги у нее завсегда живут… Ну, надумаешь — приходи. А то слышишь, меня кличут.

Арон расплатился, еще посидел; уж очень не хотелось покидать это теплое, приветное место, но чувствовал: после еды и водки его может разморить. Надо уходить.

Дул сырой, насыщенный гарью и влагой ветер, он не развеял тумана. Люди спешили, толкались. Он двинулся, сам не ведая куда, пока не очутился у кубического здания, охраняемого милиционерами. Город гудел, закопченное небо висело над ним, на трамвайных и автобусных остановках толкались люди. Он постоял на углу; из серой мути, насыщенной грохотом металла и гулом моторов, возник худощавый, сутуловатый человек в бобриковом пальто, дернул горбатым носом, под которым чернели короткие чаплинские усики, и, прижав к груди портфель, осклабился:

— Товарищ Каминский!

Арона словно ударили ножом в живот, резкая боль чуть не согнула его. Но усатенький тряс его руку:

— Рад, рад, весьма рад… Вы к нам?.. Ну конечно! Наш шеф очень просил товарища Палия прислать стоящего парня. Ну чудесно! — он быстро взглянул на часы. — Мне в обком. Давайте вон там, у почтамта, в два часа дня. Будет машина. А сейчас я побежал, побежал…

Он и в самом деле побежал чуть вприпрыжку и тут же исчез в серой мути, как и возник. Кто он? Откуда?.. Арон не знал его, не помнил лица… Надо бежать, бежать из этого города! Залезть в какую-нибудь нору.

Ведь этот хмырь, не найдя его подле почтамта, будет звонить. А если обратится в институт… Там скажут, там все ему скажут. И это неважно, что Арон числится в покойниках, его могут найти, хотя тому же Лещенко, а может быть, и другим, кто работает в органах, невыгодно его искать… Но и над ними есть контроль… Бежать! Куда? И он сразу же вспомнил разговор с официанткой. Полевское. Северский завод… Конечно же, там нужны люди. Это ведь не город, а поселок. Ехать на автобусе…

Он расспросил у прохожих, где автобусная станция.

Ехал и думал: а может, и пронесет, может, усатенький решит — обознался.

13

В Полевском народ жил сборный. Местные, уральские больше по своим домам, с огородами, скотинкой; хоть и работали на заводе, однако в сенокосную и уборочную пору уходили из цехов, и никакими страхами, угрозами ареста за прогулы остановить их было нельзя, так тут издавна повелось. Умные начальники это понимали, а с глупыми расправлялись — такой уж тут был народ; расправлялись так, что и виновного не найдешь: цехи-то старые да за войну совсем обветшали, несмотря на бесконечные ремонты. И если неугодному человеку какая-нибудь болванка на голову свалится, кого винить? Жили тут и сосланные немцы Поволжья, те больше работали электриками или у сложных станков. Жило много татар, это народ крепкий, выносливый, уходил на самую тяжкую работу в горячие цеха, да и много других приблудных людей — заводу-то руки нужны. И в отделе кадров не очень были разборчивы, в прошлом человека дотошно не ковырялись, ведь стоящих работников приманивал разросшийся за войну Свердловск, откуда многие рабочие, эвакуированные из Ленинграда, с Украины, вернулись домой, а места в цехах оставили пустыми.