На сопках Маньчжурии - Олег Шушаков

К концу дня, дивизия Федорова вклинилась в укрепрайон на глубину пятнадцати километров. Пришлось пострелять и танкистам, и артиллеристам. Далеко не все доты были уничтожены. А главное, уцелело довольно много самураев. Похоже, во время бомбежки они отсиделись в глубоких бункерах, которые не могли взять даже тонные бомбы. И оружие у них имелось… Даже пушки.

Но, как говорится, Бог миловал! Лишь один раз они получили снаряд в лобовой лист. Но он отрикошетировал, не нанеся никаких повреждений! Дмитрий засек вспышку. Рутковский тоже ее увидел. Стеклову подсказали. И сосредоточенным огнем уничтожили противотанковое орудие, стоявшее на открытой позиции.

'На БТ я бы тебя гусеницами быстрее сделал, чем снарядом!' – подумал Дмитрий.

Но в этот день постреляли не только пушечные башни. Лютиков с Гуревичем тоже внесли в свою лепту в удар по врагу. По их докладам каждый подстрелил, как минимум, по два смертника с бамбуковыми шестами. Или даже по три…

'Может, шестов у них и не было. Я не разглядел!' – подумал Дмитрий, но на всякий случай объявил обоим благодарность.

Когда стало смеркаться, он приказал роте остановиться и сосредоточиться. А потом запросил по радио у командира дивизии по стрелковому взводу на каждый танк, в охранение. Что ему было, естественно, обещано. И предоставлено еще до темноты.

Стрелки майору Погодину требовались не для караульной службы. С этим они и сами справятся. Они ему были нужны для прочесывания близлежащих окрестностей и ночного поиска. Когда пехота доложила о том, что в округе чисто, в чем, на самом деле, он и не сомневался, майор приказал разделить все пять взводов на три смены, по отделению в каждой. Одна смена отдыхает, вторая занимает свой сектор круговой обороны, а третья патрулирует по маршруту. Маршруты он указал каждому взводному на местности.

Если стрелки и остались недовольны его командирским решением, то свои мысли держали при себе. Спорить с майором Героем Советского Союза никто не решился.

Майор Погодин окончил академию и, вообще, был тертый калач. Ему сюрпризы были не нужны. Он прекрасно помнил, что самураи всегда славились не только своим коварством, но и умением вести ночной бой.

8. Когда страна прикажет быть героем…

Приморский фронт, конец августа 1939 г.

…Командарм второго ранга Конев выдвинул передовой НП вперед, в полосу наступления своего фронта. Собственно это был не столько передовой НП, сколько подвижный, потому что представлял собой два специальных броневагона прицепленные к бронепоезду. Впереди и позади на расстоянии нескольких километров, двигались еще два бронепоезда. А между ними курсировало по мотоброневагону. Конев в Гражданскую войну был военкомом бронепоезда и с тех пор полюбил этот вид транспорта. В любом случае, это был наиболее удобный способ передвижения в данных условиях. Удобный, в смысле наличия мощной радиостанции, достаточной площади для размещения походного штаба и высокой степени охраны и обороны.

К исходу первой недели наступления основные бои, как и предполагал комфронта, разгорелись за этот самый город Муданьцзянь, или, как там его переиначили бойцы. Член Военного совета (ему политотдел регулярно докладывает) вчера рассказывал, как красноармейцы коверкают китайские слова и названия, так штабные чуть животы не надорвали от смеха…

К этому времени с помощью авиации, артиллерии, танков и такой-то матери, УРы они одолели. И продвинулись вперед на расстояние от пятидесяти до ста километров. Благодаря разумному применению частей усиления пехота больших потерь не понесла. В смысле, понесла меньше, чем могла бы при их отсутствии.

Но войны без потерь не бывает. Как ни берегли общевойсковые командиры, приданные им тяжелые танки, семь штук самураям удалось подорвать. Живыми человеко-минами… Смертниками… У самураев оказывается их целые сотни. Регулярные, заранее подготовленные подразделения самоубийц. Которые охотятся за танками, отдельными автомобилями, и даже за отдельными людьми. В основном за командным составом! Вычисляют по форме и фуражке, подбегают и подрываются!

Эту ихнюю восточную, самурайскую философию Конев не понимал, и понимать не хотел! Конечно, воин может погибнуть при выполнении боевой задачи! Более того, он должен быть к этому готов, потому что профессия у него такая. Такие правила игры! Но заранее сформированные и обученные части оболваненных самоубийц – это уже чересчур! Смертники – это одно. А высокое самопожертвование ради великого дела, гибель за Родину или при спасении товарища в бою – это совсем другое!

Такие человеконенавистнические антинародные государства как самурайская Япония, вообще, надо ликвидировать! И очень жаль, что высадка на Японские острова не планируется! Потому что японский народ ни в чем не виноват и его-то, как раз, надо бы освободить! А, этих микадо и прочих генералов-милитаристов самих к минам привязать, выдернуть чеку и пусть побегают!

Ну, ладно, это он отвлекся…

Муданьцзянь ему удалось уже охватить и с севера, и с юга. И выйти на окраину города… Бои идут ожесточенные! Самураи стоят до последнего. Смертники поганые… Мало они их бомбили в предыдущие дни! А восемнадцатого и девятнадцатого не бомбили вообще, потому что вся тяжелобомбардировочная авиация р а б о т а л а по Японии…

И разведка малость сплоховала. У них там оказывается укрепрайон похлеще, чем на границе! И пять пехотных дивизий обороняется!

Поэтому командарм решил чуть-чуть притормозить и дать возможность авиации отбомбиться сегодня по выявленным целям и в самом городе, и на оборонительных рубежах по рекам Мулинхэ и Муданьцзянь. А он пока подтянет к городу высвободившиеся гаубичные артполки большой мощности…

Лишь к утру двадцать второго августа войска Приморского фронта командарма второго ранга Конева, наконец, овладели важным укрепленным пунктом и узлом сопротивления противника городом Муданьцзянь. И двинулись дальше.

А Японское море еще с вечера, разгоняя волну, чертили линиями кильватерных струй линкоры, тяжелые и легкие крейсера, авиаматки и эсминцы Императорского флота Японии, практически в полном составе вышедшего на Владивосток… Урок, преподанный самураям военно-воздушными силами Тихоокеанского флота семнадцатого числа, похоже, впрок не пошел. Ну, что ж, повторение – мать учения…

Вчера капитан Галушка прилетел на решете. Поэтому сегодня не летал. И завтра не будет… Инженер сказал, что его аппарат починят дня через три… А может на чужой машине в рейд сходить? Угостить какого-нибудь самурая торпедой? Или взять бомб и махнуть, например, на Хакодате?

Он никак не мог позабыть белое, как мел, лицо Гали Якушенко…

Вчера, вернувшись из э т о г о вылета, не заходя домой, он сразу пошел к ней… Постучал… Она открыла, улыбаясь, с малышом на руках. Года еще нет Ваське… В таком возрасте ничего они не запоминают. Теперь только на фотографии отца и увидит… Галушка стоял в дверях и мял в руках фуражку, не зная, что сказать… Но ему ничего не пришлось говорить.

Она сразу все поняла. И только спросила:

– С а м видел?

Он кивнул. И лишь после этого ее лицо стало белеть. Он испугался, хотел ее подхватить. Но она отвела его руки и молча закрыла дверь…

Постояв немного перед дверью вдовы своего лучшего друга, капитан домой не пошел. Вернувшись на аэродром, он заперся один в каптерке и напился вусмерть… Очнулся только утром. От стука в дверь… Открыл… В каптерку зашел военком полка старший политрук Гапоненко. Посмотрел на него, на пустую тару. Ничего не сказал и вышел…

Хороший мужик у них комиссар. Понятливый… Это, наверное, потому что сам летчик. Не во всех полках комиссары летали. Их полку в этом смысле повезло. И на эскадру ходил вместе со всеми…

Похмеляться Галушка не стал. Пришел домой трезвый. И вот сидит теперь на кухне… И не знает, что делать дальше… А может, все-таки з н а е т? Детей они не нажили… А любовь… А была ли она у них? Хотя у нее, во всяком случае, судя по слухам, любовей было достаточное количество…

Качая бедрами, к нему подошла жена. Ее халат был небрежно завязан, предательски открывая грудь. Она села к нему на колени и стала целовать.

'Какая же ты лярва…' – подумал Галушка, аккуратно спихнул ее со своих коленей и сказал:

– Хватит, Лариса. Не надо… Больше я с тобой жить не буду.

Она отскочила от него с вытаращенными глазами… А потом закричала что-то, схватила и разбила об стенку тарелку, стоящую на столе… Он молчал. А она бегала по кухне, что-то выкрикивая, разбила еще две или три тарелки… Он встал и ушел в комнату. Она прибежала за ним, продолжая орать. Распахнутый халат вообще уже ничего не скрывал. Галушка смотрел на эту женщину и думал: 'И вот это… И только-то…'. А потом ушел из дому.

Вот, такая беда…