Дети Капища - Ян Валетов

В той же папке лежало еще три альтернативных документа, предусматривающие неожиданные повороты мысли государя императора. Кукольникову оставалось только вытащить из колоды нужную карту: так опытный шулер подставляет сопернику подрезанную колоду.

Павел Андреевич привык, что от решений, принимаемых в темных, пахнущих кровью и деньгами коридорах власти, зависят судьбы миллионов людей, и полагал, что критерии морали неприменимы к личностям, готовым взять на себя бремя ответственности за принятие таких решений. Их нельзя судить по человеческим законам. И он – передаточное звено, исполнительный механизм между теми, кто вершит историю, и всеми остальными, кто, сам того не зная, этим решениям подчиняется, – также неподсуден. Разве что суду Божьему.

А в Бога Кукольников не верил.

Он никому не верил. Даже этому невысокому человеку в парадном, прекрасно скроенном мундире с бриллиантовой Императорской звездой на груди. А, может быть, особенно ему. Но нити, управляющие значительной частью мира, были зажаты в этих тонких, поросших редким бесцветным волосом, похожих на сухие птичьи лапки руках. Государь император умел принимать решения.

Поэтому Кукольников стоял, следя глазами за ровной, негнущейся спиной Крутова, чуть касаясь пальцами пластиковой папки, лежащей на столе, в ожидании своего часа. Стоял и ждал, осторожный и хладнокровный, как сидящий в засаде паук.

Ждать он умел.

Глава 11

Первым за рычаги сел Вадим.

Управление «хувером» здорово напоминало управление БТР – рычаги и педали ведали распределением тяги от могучих вентиляторов, нагнетающих воздух под «юбку» судна. Сначала машина пошла боком, но Вадик быстро приноровился и выровнял «хувер», который уверенно заскользил над поверхностью.

– Левее, – сказал Сергеев, – левее и потом вниз, по лощине.

В кабине было жарко. Что-что, а автономная печка работала на славу, наполняя тесный салон запахом сауны. И еще было тесно. И это обстоятельство, учитывая предстоящий долгий путь, грозило стать самой большой неприятностью.

Грузовой отсек был полностью занят канистрами с топливом и небольшой частью амуниции – одно название: грузовой отсек. На самом деле места в нем было совсем немного. Несколько канистр и оставшуюся амуницию грузили в салон, потом поверх нее расположили носилки с Али-Бабой. Оружие положили навалом, между креслами, только цинки с патронами и несколько гранатометов, которым не нашлось места внутри, занайтовали по бокам кабины, снаружи, прочными брезентовыми ремнями.

За стеклами вьюжило. Видимость была никудышная. Щетки стеклоочистителей елозили по налипающему на стекла густому, как сметана, снегу. Сергеев подумал о том, что если метель не стихнет к ночи, то от залепленных снегом фар будет мало толку.

«Хувер» скользнул по стоящему стеной сухому камышу, с хрустом и шорохом приминая коричневые стебли. Ловко проскочил между остовом сгоревшего автобуса и огромным бетонным валуном и под веселый матерок Вадима лихо пошел по склону вниз, к реке, виляя, как слаломист на дистанции.

– Ты полегче, – попросил Мотл с заднего сиденья. – Раненый слетит!

Действительно, мотыляло «хувер» беспощадно. Молчун вцепился в кресло двумя руками, да так, что косточки побелели.

– Минуточку! – Вадим сработал рычагами в противоход, машина послушно пошла под девяносто градусов, подскочила на земляном валу, пролегавшем поперек лощины, и вылетела на лед, кружась, как пущенный опытной рукой «фрисби».

– Есть! – воскликнул Вадик с совершенно детскими интонациями в голосе. – Ух, классная штука!

Сзади раздался стон Али-Бабы. Он вцепился в носилки похлеще, чем Молчун в кресло, и был бледен, как полотно. Ему, лежащему, приходилось хуже, чем всем. А если еще учесть ранения…

– Теперь прямо, – скомандовал Сергеев. – Держи вот на ту вышку линии электропередачи.

Напоминающая скульптуру больного абстракциониста, сломанная и перекрученная ферма располагалась метрах в ста на северо-запад, практически на пределе видимости, – доехать до нее оказалось минутным делом. Дальше кружащийся снег образовывал сплошную стену, и никаких ориентиров не стало видно. Вести машину по гладкому льду было удовольствием, но делать это надо было по карте и GPS – другого пути просто не было.

Сергеев вставил GPS в самодельный держатель на приборной доске и включил маршрутизатор. Из двенадцати спутников, требуемых для точной локализации местонахождения, прибор «нащупал» только пять, следовательно, и точность была соответствующая – плюс-минус двадцать пять метров.

– Ты не лихачь, – попросил Михаил. – Осторожно поезжай. Пошел по точкам.

Высокий берег, откуда они только что спустились, бесследно исчез в белой мгле.

Днепр лежал перед ними скованный льдом. Он был совсем не таким широким, каким помнил его Сергеев, гораздо уже, но все равно он был могуч. Теперь из его заснеженного чрева острова выступали, как древние крепости, вознося высоко вверх свои гранитные берега. Деревья, некогда росшие у самой воды, нависали над обрывами, и их беспорядочные, как запутанная пряжа, корни мерзлой бахромой спадали вниз, не в силах дотянуться до тверди.

Двигатель «хувера» работал ровно, без сбоев, но шумновато – постоянный низкочастотный гул наполнял кабину и вызывал вибрацию в костях, напоминавшую зуд.

Лед под «юбкой» судна был относительно гладким – поверхность замерзала при безветрии, но пурга наметала поперек русла толстые снежные «языки» и обзор оставлял желать лучшего, так что опасность налететь на торос или на торчащее изо льда препятствие оставалась.

– Следи за оборотами, Вадик, – предупредил Сергеев еще раз. – Будет обидно, если запорем моторы.

Тот молча кивнул и бросил быстрый взгляд на приборную доску.

От жары его большие, как у лисички-фенека, уши раскраснелись и торчали в стороны локаторами. На лице был написан нескрываемый восторг: командир штурмового отряда Равви был счастлив, словно мальчишка, которому отец впервые дал подержать руль автомобиля.

Молчун же, наоборот, сидел насупившись и внимательно, с ревностью, наблюдал за тем, как Вадим ведет «хувер» сквозь снежную пелену.

Сергеев, обернувшись, потрепал его по колену.

– Успеешь еще. Дорога длинная, – сказал он вполголоса. – И на твою долю достанется.

Судя по выражению лица, Молчун хотел было улыбнуться в ответ, но счел это не подобающим взрослому человеку поведением, а потому только с достоинством кивнул.

Матвею от жары было не по себе, он дышал тяжело, с присвистом. Крупные капли пота катились по его голове, покрытой непонятным белесым пухом, и, миновав место, где когда-то были брови, сбегали по щекам за ворот расстегнутой фланелевой рубахи.

Али-Бабе же было плохо еще и от тряски. По-хорошему, ему надо было еще дня три-четыре лежать на больничной койке, но раны не гноились, даже начали затягиваться, и сам он настаивал на том, чтобы поскорее пуститься в путь.

Тимур Красавицкий, конечно, возражал, но вынужденно сдался – в конце концов, каждый выбирает себе смерть по вкусу. Но похоже, что араб уже пожалел о своем решении. Был он болезненно бледен, с темными кругами под глазами, заметными даже на фоне оливковой кожи, кривился от каждой встряски и даже закусывал губу на особо больших ухабах. Но больше не стонал, явно стесняясь своей слабости.

Почти три с половиной часа они продвигались по руслу без особых проблем, если не считать объезд по узкой береговой линии развалин железнодорожного моста и ржавых остовов вагонов, торчащих изо льда. На обрывистых берегах никаких следов моста не было и в помине. Скорее всего, и вагоны, и искореженные фермы пролетов принесло Волной, протащив много километров. Выглядело все так, словно кто-то швырнул поперек реки остатки гигантского конструктора и растоптал их в ярости. Стальные конструкции, обросшие сосульками, были похожи на причудливые скульптуры из металла, вагоны же смотрелись как кубики, рассыпанные в беспорядке. Один из них, стоящий торцом, напоминал занесенный снегом обелиск – висели в воздухе на согнутой оси колеса, на вмятом, некогда серо-стальном борту виднелась надпись «СТОЛИЧ»… Дальше ничего разобрать было нельзя – из-под облупившейся краски лез наружу ржавый, порванный металл.

Еще им пришлось объезжать пороги.

Сергеев знал, что таких препятствий впереди будет много – обмелевшая река с удовольствием показывала каменные зубы, более трех четвертей века скрывавшиеся под водой. Но все равно, когда из белого мельтешения вьюги выступили гранитные валуны, почувствовал себя неуютно.

На этот раз им повезло: проход нашелся справа. В этом месте река вымыла себе дорогу, обрушив и унеся стремительным потоком часть берега. Обрыв защищал «хувер» от пронзительного ветра и снежной круговерти, лед под ними был чист, черен и прозрачен. И, скорее всего, тонок, во всяком случае гораздо тоньше, чем в местах, где стремнины не было. Под темной поверхностью катились на юг сотни тонн холодной воды, неслись со скоростью курьерского поезда, неторопливо перекатывались над глубинами, опять летели вскачь и, уставшие, уже неспешно вливались в отравленные, безжизненные воды Черного моря.