Романовы - И. Василевский

12 января 1801 года Павел посылает именной высочайший указ атаману Войска Донского Орлову. Тому немедленно предписывается двинуть в поход на Индию 22 тысячи казаков. Куда именно идти, зачем — неизвестно. Карт нет, продовольствие не заготовлено, помочь делу, однако, невозможно: его величество приказать соизволили.

По выражению Карамзина, Павел, «ежедневно вымышляя способы устрашать людей, сам больше всех устрашался». Он действительно живет в постоянном болезненном страхе. Боится жены, детей, своих возлюбленных, своих шпионов. Этот запуганный человек мечтает запугать всю Россию. Все очевиднее и бесспорнее становится проявление прогрессирующего безумия. Саксонский резидент в своем донесении указывает, например, что Павел страдает припадками бешенства, которые делают его совершенно невменяемым. Английский посланник также доносит, что Павел «в буквальном смысле лишился рассудка». Даже принц Евгений Вюртенбергский, которого император нежно полюбил, и которому обещал передать престол, сообщает: «Разговор императора переполнен галиматьей и совершенно непонятными фразами».

Все в России и за границей давно знают, что на престоле сидит сумасшедший. Но этот сумасшедший все же продолжает царствовать. Его приказы исполняются свято и беспрекословно. При Екатерине дворянство было уже избавлено от телесных наказаний, но обожавший кнут, нагайку и шпицрутен Павел не желает знать никаких исключений. Отныне все, даже и дворяне, подвергаются наказанию кнутом, вырыванию ноздрей и клеймению. Восстановлено и телесное наказание для священников. А уж о мужиках и говорить нечего. Жаловаться на помещиков крестьянам запрещено. Когда во время пребывания Павла в Казани какие-то крепостные попытались принести жалобу на своего помещика, мужиков, осмелившихся жаловаться, по личному приказу Павла бьют палками.

Павлу недостаточно телесных наказаний для солдат. Секут розгами и офицеров, и генералов. Гвардия, может быть, и потерпела бы еще Павла, но сечь генералов розгами — это уж чересчур.

Именно эта вот «уравнительная система» и ведет Павла прямиком в могилу, обеспечивает успех заговора.

Как это ни странно, Павел считал себя либералом. Это воистину изумительно — чуть ли не все Романовы считали себя людьми исключительно либеральных и возвышенных убеждений. Еще в дни выборов первого Романова отец его писал о том, что неограниченный царь — это несчастье, бедствие для русской земли (что не помешало ему позже забрать в свои руки всю самодержавную власть).

«Придворная жизнь не для меня создана, — пишет Александр I в своем письме к В. П. Кочубею. — Я сознаю, что не рожден ни для того сана, который ношу, ни для того положения, которое должен буду занять. В наших делах господствует неимоверный беспорядок, грабят со всех сторон, все части управляются дурно. Я решил по отречению от престола поселиться с женой на берегах Рейна, где буду жить спокойно, частным человеком, полагая свое счастье в обществе людей и в изучении истории и природы».

«Я не люблю самодержавия! Я в душе республиканец!» — часто говорит окружающим Екатерина Великая.

«Я еще когда великим князем был, был либералом не меньше вашего», — заявлял декабристам ее внук Николай Павлович.

«Я ненавижу деспотизм во всяком его проявлении, — говорит Александр II Адаму Чарторийскому. — Я сочувствую свободе, которая должна принадлежать всем! Я принимаю живое участие во французской Революции! Наследственная власть должна быть все время не по случайности рождения, а по голосу нации!»

Еще гораздо радикальнее, совсем уже коммунисткой на престоле заявляет себя, высказывая свои убеждения, Екатерина II. Не будем останавливаться на ее знаменитой переписке с Вольтером и Дидро. Но даже в манифесте своем от 6 июля 1762 года она борется с самодержавием, заявляет, что «самовластие есть зло, которое многим пагубным последствиям бывает причиною», и дает такие смелые конституционные обещания, что — небывалый случай! — манифест императрицы приходится изъять из обращения во избежание соблазна для верноподданных.

Да что Екатерина? Даже Павел, сумасшедший Павел, оказывается преисполнен убеждений самых возвышенных, принципов самых благородных. «Монархи воображают, — пишет он, — что они имеют право постоянно думать о своих удовольствиях и делать все что угодно. Но подчиненные имеют свою собственную волю, имеют свои собственные глаза и не могут быть слепыми».

Нужно ли продолжать? И без новых цитат ясно. Не изумительно ли, что даже Романовы, от первого до последнего, все сплошь имеют убеждения самые демократические, принципы самые свободолюбивые? И все они эти свои убеждения красноречиво высказывают, а живая жизнь идет так же подло и позорно. Веками свистят нагайки, идет густой, сплошной, всероссийский, безграничный мордобой.

Наша страна была лучшей страной в мире литературы. Лучшего в мире балета. Но когда для опытов в Пастеровском институте в Париже понадобились насекомые — распространители сыпного тифа (по-русски, вши) — их, увы, привозили из России!

Как ни либеральны, как ни возвышенны идеалы всех Романовых, но «демократичность» и «возвышенность» Павла I начинают его верноподданным казаться несколько утомительными.

Все хорошо в меру. Пора кончать трагический фарс, главным героем которого выступает сумасшедший на троне.

Год за годом длится безумное царствование безумного царя. Каким образом терпели это придворные, как терпела это вся Россия?

Для русского трона уже давно не новостью были дворцовые перевороты. Не даром же в свое время, еще будучи наследником, Павел спрашивал у французского посла Сегюра: «Отчего это в других государствах на трон всходят законные наследники, а у нас же все путем переворотов?»

Еще когда Павел был наследником, он проявлял много признаков ненормальности: его преследовали галлюцинации, он беспрестанно ждал отравы и часто рассказывал, что к нему является тень Петра Великого, которая будто бы пристально смотрит на него, грустно качает головой и повторяет все одни и те же слова: «Павел, бедный Павел, бедный князь».

В те годы ненормальность Павла была явлением безобидным. Но после восшествия его на престол каждая его сумасшедшая мысль, каждый припадок вели за собой целую серию казней, заточений, шпицрутенов.

И вот неизбежное совершается. Ожиданием заговора, надеждой на переворот уже давно насыщена вся дворцовая атмосфера.

Павел все неистовствует. Когда он на каждом смотре хватает провинившихся офицеров «за грудки», пинками валит их в снег и требует палок, когда он сплошь и рядом приказывает наказать весь полк без исключения, эти его приказания выполняются беспрекословно и незамедлительно. Но уже все чего-то ждут, хотя и бессознательно, надеются на какие-то перемены.

Душой заговора является Александр I.

Трусливый, испуганный, слабохарактерный, он не в силах проявить активность, не хочет брать на себя ту или иную роль, но неумолимым ходом событий он выдвигается на первый план.

Когда граф Панин откровенно заговорил с ним о необходимости (из-за болезни) отстранить от власти его венценосного отца и объявить его, Александра, регентом и соправителем, Александр, после долгих колебаний (подлинных и притворных), согласился. Он потребовал только, чтобы жизнь Павла была сохранена. Пусть живет где-нибудь на покое, в довольстве. Александр при этом лицемерит, он прекрасно понимает, что это невозможно. Не такой человек Павел, чтобы ответить благодушным отказом на предложение оставить трон. Не таким были и обозленные, обиженные императором офицеры, принимающие участие в заговоре, чтобы оставить на свободе вечную угрозу их жизни — живого императора.

Но приличия соблюдены. Главари заговора охотно обещали сохранить жизнь Павла, и Александр со спокойной совестью дал свое согласие заговорщикам.

Ведет переговоры с Александром граф Панин.

В будущем, вступив на престол, Александр, после нескольких лет близкой дружбы с Паниным, постарается от него отделаться, чтобы не иметь рядом с собой живого свидетеля и соучастника. У Александра найдется для этого очень удобный повод. В перехваченном письме, которое граф Панин написал Воронцову, сказано, что он, Панин, не ожидает от молодого императора «ничего хорошего», ибо тот «легкомыслен, любит танцы и более заботится о том, чтобы нравиться женщинам, чем вникать в государственные дела». Письмо это было отправлено с особым курьером, но перехвачено и доставлено Александру. В записках Шимана сохранились доказательства, что Александр I это письмо читал.

Но пока до будущей ссоры еще далеко и граф Панин считается ближайшим другом наследника. Надвигается, неотвратимо нарастает и близится новый заговор. Еще при вступлении на престол Елизаветы Петровны саксонский посланник Петцольд писал своему правительству по поводу очередного заговора и переворота того времени: «Все русские признают, что можно делать что угодно, имея в своем распоряжении известное количество гренадеров, погреб с водкой и несколько мешков золота».