Отпадение Малороссии от Польши. Том 3 - Пантелеймон Кулиш

Но и татары не радовались. У них было до тысячи убитых и раненных, погибло много мурз, и в числе их славный Тогай-бей, а Муфач-мурзу, молодого и храброго воина, близкого родственника ханского и крымского казначея, взяли паны в плен.

Панское войско упало духом, и справедливо ему казалось, что не устоит оно, если татары и казаки ударят на него всеми силами. Но военная рада королевская состояла не из одних Потоцких да Киселей, и такие люди как Вишневецкий, Чернецкий, Конецпольский, Лянцкоронский, предпочитая смерть позорной жизни, взяли верх над миротворцами. Было решено — выступить утром против неприятеля и попытать окончательного решения судьбы: быть или не быть Польше.

Во что бы то ни стало, надобно было новою битвою поддержать колеблющееся мужество в руководящих воинах и оттеснить неприятеля от паши: а то в панском лагере начинали уже кормить лошадей дубовым листьем.

Здесь выступили на сцену действия передовики военной науки, процветавшей за границею кровавым цветом на могилах миллионов, падших за то, чтобы читать или не читать без попа Библию, чтобы веровать так или иначе в небесного Отца всего человечества, в исхождение Св. Духа, в пресуществление тела и крови Христовых, в приобщение тайнам его под одним или под двумя видами, и т. п. Эти передовики настояли на том, чтобы завтра построить войско в боевой порядок не таборным, а иностранным строем. Главную роль между членами военной рады играл генерал Убальд, иначе Губальд, тот, который в страшный день под Зборовым, явился таким же спасителем шляхты, как и её челядь.

В 2 часа пополуночи король слушал мшу не так, как во время оно, когда он забавлялся бывало собаками, карликами и кой-чем другим, а иезуиты прикрывали его забавы своею святостью: слушал с верою и надеждою, но, конечно, без любви, которой природа не отпустила на его пай и столько, как посадившему его на престоле казаку. В 3 часа, оставив 3.000 пехоты в замкнутом лагере, вывел он в поле все войско, которого насчитывали 80.000, бывших действительно в бою под Берестечком. Начали строить войско иностранным строем.

Хмельницкий, с своей стороны, целую ночь перемещал таборы, гарматы, пехоту. Чуть рассвело, начал он вместе с ханом распределять казако-татарские силы.

Густая мгла, залившая поля и леса, предвещала им победу, так как татары воевали счастливее всего в такую погоду, подобно тому, как их побратимы, казаки, самые гениальные подвиги свои совершали ночью, которую потому и звали своею матерью.

Эта «страшная» для панского войска мгла не давала кровавым соперникам видеть себя взаимно до 10 часов. Только тогда увидел каждый и свою и неприятельскую силу.

Грозная теперь для хана боевая линия панского войска тянулась на целую русскую милю. Перед фронтом стояли пушки, под начальством генерала Пршиемского. Правым крылом командовал Лянцкоронский, так как Николай Потоцкий в этот день хворал; иностранным войском — генерал гвардии, Богуслав Радивил, конюший Великого Княжества Литовского. На правом крыле полком и дивизиею коронного великого гетмана командовали Стефан Чернецкий и Адам Калиновский. Кроме того стояли там: полк Ляховецкого, дивизия Щавинского, полк Льва Сопиги, подкаплера литовского, одноименника знаменитого канцлера, противника церковной унии, полк познанского воеводы, Опалинского, и дивизия Собиских, полк Юрия Любомирского, коронного маршала, и часть великопольских и мазовецких посполитаков. В арьергарде крыла стоял Александр Конецпольский с дивизиею своею. Левым крылом командовали полевой гетман, Калиновский, и русский воевода, князь Вишневецкий. В их заведывании стояли три регимента иностранного войска, которыми командовал генерал-майор Убальд, а также — с полками своими Станислав Потоцкий и князь Доминик Заславский. За ними следовали полки гетмана Калиновского и его сына, коронного обозного, дивизии князя Димитрия Вишневецкого и Яна Замойского, а в арьергарде — шляхта воеводств Краковского и Сендомирского. Центром командовал король. В тылу центра находилась полевая артиллерия, под начальством генерала Пршиемского...

Все это рисуется увлекательно для польского чувства под пером польских историков, называющих день 30 (20) июня одним из великих дней национальной славы. Но повторяющий повесть их по-своему историк русского воссоединения в этой национальной славе видит погибельное для Польши отпадение от неё Малороссии, которого поляки не видели в опьянении победою своею, — победою, не меньше жалкою, как и та, которую торжествовали казаки под Пилявцами. Берестечское ополчение Польши представляет ему длинную шеренгу древнерусских имен, выступающих вместе с обольстителями Руси, с похитителями её святилищ и фундаций, с насилователями её религиозной совести, с прямыми виновниками злотворного развития казатчины, процветания Хмельнитчины и возвращения в Южную Русь Батыевщины, — выступающих под иноверным знаменем и противоположным русской идее девизом. Маленькая и слабосильная в дотатарскую эпоху Польша взросла и расширилась на счет разгромленной и разогнанной Батыем Руси. Она прославилась в Европе вооружением Руси Малой против Руси Великой. Она претворяла наш русский элемент в польский, и совершала военные и умственные подвиги посредством талантливых русичей, но русское наше имя, как и русскую нашу веру, уничижала; теперь же выступила против той и другой с ослепленною русскою силою, воображая, что недобитое казуистическою политикою возможно добить оружием... Увы! в торжественный свой день погубила она не нашу, а свою собственную будущность.

Но докончим картину бедственного ополчения Польши. С правой стороны левого крыла стоял генерал Убальд с тремя региментами, а с левой стороны правого — полковник Боргеман на челе регимента Замойского, командуемого Богуславом Радивилом, так что немецкая пехота с правого и левого крыла входила своими боками в центр. За пехотой, в третьем её отделении, в самом центре, стоял король, можно сказать — под командою состоявших при его особе четырех рыцарей. С одной и с другой стороны короля стояло по 500 гусар, выбранных изо всего войска, под командою Казимира Тишковича и Януша Вешля. Сзади короля стоял полк пешей гвардии Фромгольда Вольфа де Людисгаузен и при нем рейтарские регименты Людовика Вейера, князя Богуслава Радивила и сокальского старосты, Денгофа. Поляки берегли дар Хмельницкого, в избежание новых выборов и новых издержек на королеву. В резерве стояли регименты конных драгун Якова Вейера и Янка Розражевского, в числе 15 хоругвей. За ними эскадроны Грудзинского, Лещинских и 500 человек прусского князя, наконец шляхта воеводств Серадзского, Лянчицкого и Бресто-Куявского, к которой были прикомандированы два полка королевича Карла, под командой Юрия графа Шаунготше и Крембса. За левым крылом стоял резерв всей армии, и в нем дивизия князя Острожского, одного из Заславских, носившего по наследству это славное и вместе позорное имя, а за его выправные хоругви воеводств Люблинского и Русского. Панский лагерь находился под защитой венгерской пехоты и, в случае крайности, никем не признанных героев, челядников шляхетских.

Число всего панского войска доходило до 100.000, а конные люзаки, то есть подпомощники гусар, еще увеличивали цифру.

Глава XXVII.

Вторая битва под Берестечком. — Бегство татарского хана и казацкого гетмана. — Блокада казацкого табора. — Бегство казаков. — Находки в казацком таборе. — Окончательное превращение польско-русских дворян в поляков. — Католическая Хмельнитчина в Краковском округе.

Если бы король Владислав IV не был испорчен отцовским воспитанием, а шляхта — злоупотреблениями свободы, и сошлись бы они во взаимной оценке, и выставили бы такие, как теперь, силы против азиатцев, обезобразивших территорию грекорусской культуры, — не было бы тогда на польско-русском имени корсунского, пилявецкого, зборовского пятен, и не сидел бы, по милости казака, на польском престоле расстрига иезуит, еще менее способный царствовать, нежели тот, которого паны посадили на престоле московском, и пользовалась бы Польша разумною веротерпимостью, и не погибла б она, захлебнувшись в польско-русской крови, и даже положение наше, которые гордимся великою Империей своей, было бы далеко прогрессивнее. Но Рим и его иезуиты погубили знаменитую своими идеалами Королевскую Республику, а Королевская Республика, процветая, в виде русского паразита, под их руководством и погибая в виде гонителя Руси по их коварству, нанесла нам такие раны, которые будут болеть и тогда, когда мы достигнем полного развития духовных и вещественных наших преимуществ.

В изображаемый мною момент, силу русского гения, дикую силу показал на поляках разбойник русин, которого стратегическим, организаторским и политическим способностям пострадавшие от них удивляются больше, нежели мы, восторжествовавшие над ними. Поляки должны дивиться даже субординации и единодушию, которые наш Хмель умел поддерживать в толпе сообщников своего бунта, и которые для них ни в военное, ни в мирное время не были возможны. Они должны всего больше дивиться тому, что этот могучий в своих злодеяниях дух, потеряв разом все, что создал титанически в короткое время, встал из своего падения еще более для них опасным, нежели был в моменты величайших успехов своих, тогда как они, пав с высоты своего политического величия, остались навсегда притчею во языцех и покиванием главы в людех.