Пианист. Осенняя песнь (СИ) - Вересов Иван

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Удивительное продолжалось, а Мила все никак не могла привыкнуть. С той минуты, как увидела Вадима на заснеженном перроне во Владимире, она жила как будто в двух измерениях. С одной стороны — вот их новый дом, вот Вадик, его горячая страсть и бесконечная нежность, его забота. Чувство совершенной защищенности, которое окутывало Милу, надежно оберегало от целого мира, было похоже на музыку. Да, теперь все хотелось сравнить с музыкой, Вадик прав — она понятнее и правдивее слов. С другой стороны, одолевали сомнения, Мила гнала их, рядом с Вадимом эти мысли отступали, но стоило остаться одной, и начинало казаться, что она занимает чужое место.

Как те женщины на вокзале посмотрели на нее. Даже не с осуждением, а с изумлением. Кто такой Лиманский, и кто она…

Наверно, так и подумали. Мила вздохнула, перебирая свои вещи. Хотелось надеть что-то нарядное, теперь-то она знала, что Вадик будет играть!

В тот, первый, раз — невероятный случай произошел: Тоня купила билеты на концерт, Мила и предположить не могла, что там будет Вадим. А когда увидела портрет Лиманского на афише, то хотела убежать. И вот эти самые женщины, они и в зале рядом оказались.

— Господи, они же и сегодня наверняка будут, — прошептала Мила обреченно. — А я про платье не подумала, все мятое в чемодане…

Но то самое, трикотажное, если разобрать небогатый гардероб Милы, единственное нарядное брендовое платье розового цвета с французским названием «сомо» — не мялось. Мила извлекла его со дна чемодана, из-под стопки летних вещей и белья, приподняла, да так на вытянутых руках и донесла до зеркала в ванной, приложила к себе, посмотрела на отражение. Удивленное и растрепанное нечто, но счастливое. Что с волосами делать? Вчера, или можно сказать сегодня, уже под утро, когда в душе с Вадиком были, она голову мыла, не досушила, так и уснула потом. Теперь вот это все в разные стороны. На улице от влажного ветра волосы еще и завились. Чучело огородное! А платье, как у школьницы, закрытое, с воротничком. Оно уже не казалось Миле нарядным.

Заглянул Вадим.

— Ты тут? Не знаешь, в какой ванной тебя искать, не привык я к таким… — Он не закончил фразы. Встал за спиной Милы и тоже смотрел на их теперь уже общее отражение. — Я помню это платье. Ты в нем была на прошлом моем концерте. Я тебя в зале видел! А Захар меня отвлек, и я не смог за тобой пойти.

— А хотел? Пошел бы?

— Побежал! Что ты такие странные вопросы задаешь? — Он провел пальцами по подбородку, спросил у Милы через зеркало: — Надо бриться или нет? Все-таки надо. И пора бы уже ехать, а то я разыграться не успею.

— Так поехали! — Мила тут же забыла про прическу. — Ты брейся, я пока все сложу и косу заплету. Это быстро.

— А мне так нравится. — Вадим пропустил волнистые светлые пряди сквозь пальцы. — Красивая… Ты как… девушка с волосами цвета льна.

Мила вдруг развернулась, уткнулась ему в грудь лицом и засмеялась.

— Что? — Вадим обнял ее. — Что я сказал?

— Ничего, — она пыталась справиться со смехом, — я думала… в тот раз ты сказал… что я красивая, как арабская лошадь.

— Действительно. Я тогда нес что-то невразумительное. И хотел, чтобы ты осталась со мной.

— Я тоже хотела остаться с тобой.

— Мы так и будем стоять? А лучше бы лечь…

— Вадик!

— Да-да, я помню, пьяно кончерто ин де, номер двадцать. И все билеты проданы.

— Тогда отпусти меня.

— Не могу, никуда тебя не отпущу.

— А собраться?

— Хорошо, — он разомкнул руки. — Но только ради Моцарта.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 3

Доехали они быстро, машин на дорогах было много, но пробок не случилось. Лиманский припарковался на Площади Искусств, близко от входа в филармонию, достал кофр с заднего сиденья, помог выйти Миле, хотел взять и коробку, но Мила не отдала.

— Нет, я сама!

— А вдруг она тяжелая. Нам по лестнице подниматься.

— Не тяжелая, у меня ничего нет с собой, только туфли и… это.

Она чуть не сказала «цветы» и весь бы сюрприз испортила. Но вовремя спохватилась.

Неподалеку от входа Мила заметила туристов, во всяком случае, так подумала вначале. Люди стояли неорганизованной группой и переговаривались. В основном, женщины среднего возраста, были и старше, и моложе, Мила не приглядывалась. Но вот что странно: как только Вадим вышел из машины, интерес этой группы сосредоточился исключительно на нем и на входе в филармонию. Несколько женщин даже направились в сторону Лиманского, но приостановились, увидев Милу. Вернулись.

Куда они потом все делись, Мила не знала, потому что они с Вадимом вошли в высокие двустворчатые двери и поднялись по лестнице. Не той парадной, что Мила хорошо помнила — там еще был сначала большой вестибюль, гардероб, как в прежние времена, со сплошными деревянными вешалками с крючками, массивными ограждениями, — а обычной, как в жилом доме. Мила отчего-то занервничала, Вадим пропустил ее вперед, а она же не знала куда.

— Наверх и направо. Мы раздеваться тут не будем, но пройти так ближе. Направо и был тот самый гардероб. Еще безлюдный, публику так рано не пускали — вот почему они с Вадимом вошли в эту дверь, а не в ту, где перед входом висели в больших рамах за стеклом афиши. На одной — портрет Лиманского.

Красивый…

— А, вот и наш Вадим Викторович пожаловал, — услышала Мила. Это из-за пустых еще вешалок вышла гардеробщица, за ней вторая, обе радостно приветствовали Лиманского.

— Здравствуйте, — поздоровался он.

— Здравствуйте, — сказала и Мила.

Гардеробщица присмотрелась, и они с Милой узнали друг друга. Та самая! Но Вадим не дал задерживаться.

— Идем, идем, Милаша.

Она почувствовала смену в его настроении. Волнение? Раздражение? Может быть, она мешает, ему надо настроиться, собраться…

— Я могу и здесь раздеться, Вадик.

Она назвала Лиманского по имени, женщины гардеробщицы переглянулись, Мила смутилась, а Вадим и внимания не обратил.

— Зачем здесь? В артистической вешалка есть.

И Мила успокоилась. Не сердится, но волнуется. Тогда лучше с ним идти.

Дальше они пошли уже знакомым Миле путем: наверх по центральной лестнице, через фойе в зал. В прошлый раз она как во сне была, сейчас зал поразил Милу. Огромный, блистательный. Белое и алое в ажурной вязи лепнины и сиянии хрусталя огромных люстр. Восхитительные белоснежные колонны и спинки стульев, фигурные балюстрады лож, полуциркульные окна наверху над колоннами. Вадим потянул Милу за собой по правому боковому проходу.

— Идем, оставим вещи, потом, если захочешь, налюбуешься.

Она шла за ним, поражаясь величию зала, а вместе с тем его легкости и красоте.

Осенью она ничего этого словно и не видела, в памяти остались лишь щемящая нежность к Вадиму и его дивная музыка. И собственные отчаяние, страх, стремление бежать прочь. Теперь в ней жила радость, удивление. Страх, наверно, тоже, но радостный. Или это нетерпеливое ожидание? Волнение за Вадима и желание поскорее услышать, как он играет. Не в записи, а рядом.

— Смотри, здесь твое место будет. — Вадим показал ей на самую ближнюю к сцене ложу. — В партере не получилось. Но зато я тебя буду видеть. — Вадим отвел темно-красную бархатную портьеру на двери, и они прошли внутрь.

Контраст был разительным! После грандиозного имперского зала Мила попала в странное место. Коридор, по стенам заставленный стульями, они сложены по четыре один на другой, верхние перевернуты, ножками наполовину закрывают длинное настенное зеркало. На полу потертая красная дорожка, паркет по краям не лакированный, как в зале, а обшарпанный, как в коммунальной квартире. Да и коридор коммуналку напоминал, он уходил под лестницу, крутую, с черными чугунными перилами. Около лестницы была дверь, а коридор дальше сильно сужался, превращался в узкую щель, так показалось Миле.