Петля для губернатора - Андрей Воронин

Вскоре стало совсем темно, но свет в палате Сиверова так и не зажегся. Внутри выключателя не было, но Глеб в нем и не нуждался: прожектора за окном давали достаточно света, чтобы Глеб с его кошачьим зрением видел все не менее отчетливо, чем днем.

Растоптав окурок, Глеб взял с подоконника моток бинта и принялся бинтовать себе голову. Куски бинта, пачканные кровью, гноем и какой-то вонючей жирной мазью, он давно оторвал и отложил в сторону, но от прикосновений несвежей, пропитавшейся неприятным кислым запашком марли его передергивало. Кое-как замотав лицо, Глеб как попало затянул узел под подбородком и занялся руками. Забинтовать их оказалось сложнее, но Глеб справился с этой задачей, тем более, что особенной тщательности от него не требовалось. Через пятнадцать минут процедура была закончена, и Слепой сходил в ванную, чтобы полюбоваться результатом. В царившем здесь полумраке эффект получился потрясающим: в первое мгновение Глеб даже вздрогнул, увидев в зеркале свое отражение. Ему показалось, что он смотрит в лицо каким-то чудом воскресшему Купчене. К сожалению, прапорщик Колян, скорее всего, был не из тех, кто боится привидений.

Делать ему снова стало нечего. За окном больше не происходило ничего интересного: рабочий день закончился, и даже жаждущие выпить “турки” уже перестали шнырять между своими вагончиками и прорабской, где, как понял Глеб, носатый Кацнельсон хранил стратегический запас огненной воды. Окна вагончиков уютно светились сквозь пелену косо летящего снега, и в целом вид из окна напоминал рождественскую открытку. Из-за угла прорабской высовывался припорошенный снегом багажник дряхлого “жигуленка”, на котором ездил Кацнельсон. Этот багажник притягивал взгляд Глеба как магнитом: именно на этом автомобиле Слепой рассчитывал оторваться от погони, если все пойдет по намеченному им плану.

В животе у него вдруг заурчало, и Глеб вспомнил, что не ел с самого утра. Это было не так уж тяжело пережить, но вот не вовремя раздавшееся урчание в животе могло обойтись дорого. “Вот тебе и еще один фактор риска, – с грустью подумал Глеб. – Жалко, что я не йог и не могу просто скомандовать желудку заткнуться. То есть скомандовать-то я, конечно, могу, только вот он вряд ли послушается. Сейчас бы чашечку кофе, а то что-то уж очень в сон клонит…"

Окна в вагончиках стали гаснуть одно за другим, и вскоре все вокруг погрузилось в сон. Позже всех стало темным окно прорабской, где Кацнельсон смотрел телевизор, а может быть, просто пил водку. Глеб механически посмотрел на запястье, но увидел только витки сероватого бинта, и сразу же вспомнил, что часов нет, а если бы и были, то толку от них все равно было бы мало: они разбились во время взрыва. Так или иначе, дело наверняка шло к полуночи, а значит, события должны были вот-вот начаться.

Чтобы легче было бороться со сном, Глеб выкурил свою последнюю сигарету. Вокруг стояла мертвая тишина, от которой звенело в ушах и кружилась голова. Слепой пощупал больной бок, недовольно поморщился под закрывавшим лицо бинтом и прошелся из угла в угол палаты, по дороге подняв с пола ножку от топчана. Ножка была увесистая, угловатая, и из верхнего ее конца торчал длинный черный болт, с помощью которого она крепилась к топчану. Этой штукой запросто можно было убить, и Глеб собирался на практике проверить, верно ли это предположение.

Время шло, а кровожадный Колян все не появлялся. Глеб поймал себя на том, что все чаще зевает, рискуя вывихнуть нижнюю челюсть. Ослабленный болезнью организм хотел отправиться на боковую, но Глеб полагал, что организму придется потерпеть, если он не хочет уснуть навеки.

В конце концов он устал бродить и, стащив с топчана одеяло, устроился на полу в тамбуре, привалившись спиной к стене и прикрыв слипающиеся глаза. Это было ошибкой: его сразу же сморил сон. Голова Глеба упала на грудь, дыхание сделалось глубоким и ровным.

Он проснулся от шума и сразу покрылся холодным потом, решив, что проспал появление киллера. Его обмотанная грязным бинтом рука метнулась к лежавшей рядом дубине, но тут Глеб окончательно пришел в себя и понял, что шум доносится из ванной, а точнее, из соседней палаты. Шум был странный: более всего он напоминал звуки борьбы и истеричный женский визг. Потом раздался звук увесистой оплеухи, женщина вскрикнула в последний раз и замолчала.

Теперь до Глеба доносились только ее всхлипывания. Потом низкий, севший от ярости женский голос медленно, с расстановкой произнес:

– Ненавижу. Вы поплатитесь за это, криволапые ублюдки. Еще не знаю, как, но я до вас доберусь.

– Доберешься, доберешься, – небрежно согласился незнакомый мужской голос. – Будем ждать… Вот сука, всю щеку расцарапала, как кошка! Эй, Айболит, у тебя пластыря нет?

– В кабинете, – ответил голос доктора Маслова. – Пойдемте, я заклею. Располагайтесь, Ирина Ивановна. Будьте как дома-, собственно, на какое-то время это место будет для вас всем – домом, работой, местом для прогулок. – всем миром. Здесь пока недостаточно уютно, но когда закончится строительство, наш дом превратится в настоящий курорт для богатых: бассейн, зимний сад, пальмы, попугаи, приятная компания"

Раздался звук сочного плевка. Кто-то фыркнул, совершенно как лошадь, а голос доктора Маслова со сдерживаемой яростью сказал:

– А вот это вы напрасно, Ирина Ивановна. Я всего лишь врач и выполняю свой долг. Кроме того, степень вашего комфорта напрямую зависит от меня, так что я вам советую хорошенько подумать, прежде чем плюнуть в меня еще раз. Э-э-э-уважаемый, можете снять с нее наручники.

"Ото, – подумал Глеб, услышав знакомый металлический щелчок, – да они серьезные ребята! А это, значит, и есть губернаторская дочка, она же законная половина нашего дорогого Упыря… Насколько я понимаю, ей уготована судьба мифического брата-близнеца Людовика XIV, прозванного Железной Маской”. Ай да губернатор! И доктор тоже хорош”.

Он услышал шаги, негромкий стук закрывшейся двери и наступившую вслед за ним тишину. Потом через вентиляционную отдушину до него донеслось многоэтажное ругательство и тяжелый глухой удар: похоже, узница пыталась вышибить дверь. Ее хватило только на одну попытку. Глеб услышал всхлипывания и понял, что его соседка плачет. Некоторое время он колебался, пытаясь решить, стоит ли ему заговорить с ней. В конце концов он решил не выдавать своего присутствия: женщина в соседней палате вряд ли могла оказать ему помощь, а вот ненароком помешать очень даже могла.

Короткий сон немного освежил его. Глеб вернулся на свое место в тамбуре и сел нарочно неудобно, чтобы снова не задремать. Всхлипывания за стеной постепенно прекратились, и в палате снова стало тихо, как в могиле.

Со своего места Глеб видел лежавшее на полу комнаты косое пятно света от горевшего во дворе прожектора, замысловато разрисованное узорчатой тенью решетки. Край этого пятна ложился на угол топчана, освещая изголовье пустой постели. Не вставая, Слепой проверил” как лежит связанная из обрывков простыней и заскорузлых кусков бинта веревка.

Веревку не удалось как следует спрятать, но он очень надеялся на то, что прапорщик, придя по его душу, не обратит на веревку внимания. В конце концов, у него будет полно других забот, и, даже заметив странный тряпичный шнур, он не успеет вовремя сообразить, что к чему.

Время, казалось, застыло на месте. Глеб знал, что звуконепроницаемая дверь не позволит ему услышать шаги убийцы, но невольно вслушивался в тишину до звона в ушах.

Постепенно ему начало казаться, что ночь никогда не кончится и он до скончания веков будет сидеть на одеяле в пустом тамбуре, сжимая в забинтованной руке свою дурацкую дубинку с болтом на конце, вслушиваться в безмолвие и изучать косую тень решетки, неподвижно лежащую на полу. Он уже мог с закрытыми глазами нарисовать эту тень, не пропустив ни одного завитка, а ночь длилась, и ему предстояло смотреть на изгибы и окружности этого смертельно надоевшего узора год за годом, век за веком…

Потом к нему пришел полковник Малахов – сердитый, румяный с мороза, почему-то в шинели и припорошенной снегом каракулевой папахе с темно-синим верхом. На плечах у него тускло поблескивали большие полковничьи звезды, и два ряда пуговиц на парадной шинели сияли в темноте, как маленькие солнца. “Почему ты не позвонил Ирине? – сердито спросил полковник. – Она волнуется и не дает мне жизни, а ты разлегся на полу с забинтованной физиономией и думаешь, что удачно спрятался”. – “Как я могу ей позвонить? – возмутился Глеб. – Здесь нет телефона, как видите”. – “А вентиляционная отдушина? – тоже возмутился полковник. – И не притворяйся, что ничего не знаешь. Ведь Ирина там, а ты спишь, как сурок!"

Глеб хотел было объяснить, что это вовсе не та Ирина, что Ирина в соседней палате – вовсе не его жена, а дочь губернатора, и замужем она за одним неприятным типом по прозвищу Упырь, но тут до него дошло, что Малахов прав в главном: он спит и видит сны. Сделав такое открытие, Глеб немедленно проснулся и широко открыл глаза.