Прелюдия к убийству. Смерть в баре (сборник) - Найо Марш

«Плюмаж» выходит фасадом на посыпанную гравием дорогу, тянущуюся от тоннеля, и представляет собой тщательно побеленное, прямоугольной формы здание. Его нельзя назвать монументальным или высоким, тем не менее выглядит оно достаточно солидно, возвышаясь над окружающими коттеджами и домиками. На углу «Плюмажа» дорога раздваивается, и одна ее часть превращается в подъездную дорожку гостиницы, одновременно образуя своего рода внешний дворик; другая же, вымощенная каменными плитами, названными «ступенями Оттеркомби», змеится вдоль деревни и скрывается в направлении маленькой гавани. А потому из окон по обеим сторонам здания можно наблюдать за прибытием гостей как со стороны тоннеля, так и со стороны моря. Там же, на углу дома, стоит скамейка, на которой теплыми вечерами имеет обыкновение посиживать Абель Помрой со своими приятелями. Время от времени Абель поднимается со скамейки, выходит на середину дороги и бросает взгляд в сторону тоннеля, с тем чтобы узнать, не едет ли кто. Вероятно, точно так же поступали его отец, дед и прадед.

Так что Уочмен, подъезжая к гостинице, как и ожидал, увидел в вышеупомянутом месте старого Помроя, одетого в рубашку с короткими рукавами, и помигал ему фарами. Помрой вскинул в приветственном жесте руку. Когда же Уочмен нажал на клаксон, в освещенных дверях гостиницы замаячила высокая фигура, облаченная в слаксы и модный свитер. Это был кузен Себастьян Пэриш. Похоже, компаньоны все-таки прибыли сюда раньше его.

Уочмен распахнул дверцу и выбрался из машины.

– Здравствуйте, Помрой!

– Здравствуйте, мистер Уочмен! И добро пожаловать. Мы все здесь чертовски рады видеть вас снова.

– А я рад, что добрался наконец до вашей деревни! – воскликнул Уочмен и улыбнулся кузену. – Привет, Себ! Когда приехал?

– Еще утром, старина, – отозвался кузен. – Мы вместе с сестрой Нормана переночевали в Эксетере.

– А я – в Йовилле, – сказал Уочмен. – Кстати, а где Норман?

– Малюет на пристани. Но солнце уже зашло, так что скоро будет… Собирается, знаешь ли, запечатлеть меня в Кумби-роке. Отличная идея! Представляешь, как я буду смотреться в алом свитере на фоне синего моря? Живописно – это как минимум!

– Ну и дела, – покрутил головой Люк и широко улыбнулся.

– Сейчас прикажу достать из машины ваши вещи, сэр, – сообщил старый Помрой и позвал: – Уилл!

Из освещенных дверей «Плюмажа» появился высокий рыжеволосый субъект и, прищурившись, посмотрел на Уочмена. Секундой позже во взгляде парня проступило узнавание, но нельзя сказать, что оно сопровождалось радостным блеском в глазах.

– Привет, Уилл.

– Добрый вечер, мистер Уочмен.

– Помоги гостю, сынок, – велел старый Помрой.

Рыжеволосый парень подошел к машине, открыл багажник и стал доставать из него чемоданы Уочмена.

– Как поживает ваша организация, Уилл? По-прежнему придерживаетесь левых взглядов? – начал расспрашивать Уочмен.

– Точно так, – коротко ответил Уилл. – И наше движение с каждым днем набирает силу. – Потом, указав на багаж, спросил: – Это все?

– Да, благодарю вас, – произнес Люк и повернулся к кузену. – Сейчас загоню машину в гараж, Себ, и присоединюсь к тебе в баре. Надеюсь, у Абеля есть в запасе сандвичи или что-то вроде этого?

– Разумеется, сэр. И даже кое-что получше, – сообщил Абель. – Миссис Ивс специально для вас отложила свежевыловленного лобстера.

– Клянусь святым Георгом, Абель, вы хозяин, каких мало. И да благословит Господь миссис Ивс.

Уочмен завернул за угол и поехал к гаражу – переоборудованной из конюшни мрачноватой постройке, в чьих стенах нетрудно было представить разгоряченных скачкой взмыленных лошадей, которых трудолюбивые грумы обтирали соломой. Выключив мотор и услышав в наступившей вдруг тишине шелест лапок убегающей крысы, Уочмен огляделся и отметил про себя, что в помещении, помимо его собственного автомобиля, находятся еще четыре машины: «Остин» Нормана Кьюбитта, еще один «Остин», поменьше, невзрачный серенький «Моррис» и слегка помятая, но уже хорошо знакомая крохотная двухместная машинка.

– Чтоб меня черти взяли! – воскликнул Люк, разглядывая двухместный болид. – И ты тут!

Выйдя из гаража, он неспешной походкой двинулся к гостинице, с удовольствием вслушиваясь в звуки собственных шагов на этой земле и вдыхая острые запахи моря и горевшего на берегу плавника. Когда же поднимался по лестнице, из бара донеслись возбужденные голоса и приглушенные звуки втыкавшихся в пробковую мишень стрелок «дартс».

– Два раза по двадцать, – громко произнес Уилл Помрой, после чего послышались приветственные клики, которые, впрочем, в следующее мгновение перекрыл громкий женский голос:

– Отлично, мой дорогой! Мы победили!

– Итак, она тоже здесь, – пробормотал Уочмен, намыливая в ванной комнате руки. – Но почему «мой дорогой»? И какие такие «мы» победили?

Уочмен в компании с кузеном вкушали свежайшего лобстера в укромном частном баре для почетных гостей. Вообще-то в «Плюмаже» имелась просторная гостиная, но ею почти не пользовались. Что же касается общего и частного баров, то они вписывались друг в друга как палочки двух заглавных литер «L». Общий, если так можно выразиться, располагался в нижней короткой черточке первой литеры, а частный – в нижней черточке второй. Нечего и говорить, что оба бара и общая гостиная, находившаяся в промежутке между длинными верхними черточками упомянутых литер, были соединены короткими переходами и арками дверных проемов и представляли собой, по сути, единое помещение неправильной формы, где помимо гостиной и баров располагались также регистрационная конторка и уютный закуток с камином. Смежный с «народным», или общим, баром каминный закуток, казалось, насквозь пропитался неистребимым запахом сгоревшего плавника, которым камин топился вот уже триста лет, и обладал висевшей на стене большой пробковой мишенью для игры в дартс, собственноручно изготовленной Абелем Помроем. Если в дартс играли постояльцы, иначе говоря, чужаки, то местные жители обыкновенно ждали, когда они закончат, если же постояльца приглашали поиграть местные, это означало, что он переставал быть чужаком.

Вечер середины лета выдался прохладным, по причине чего в комнате топили камин. Уочмен, покончив с едой, откинулся на спинку стула, вытянул ноги и достал из кармана портсигар. Потом посмотрел на своего кузена и ухмыльнулся. Себастьян Пэриш стоял у огня, в манере лондонского плейбоя картинно опираясь о каминную полку.

– И все-таки, кто бы что ни говорил, мне нравится это место, – произнес наконец Уочмен. – Здесь замечательно, и сюда стоило вернуться, не так ли?

Пэриш ответил ему экспрессивным актерским жестом и насыщенным бархатными модуляциями голосом добавил:

– Воистину, это прекрасная земля! – Он покачал головой. – Подумать только, мы укрылись здесь от суеты и треволнений большого города. А главное – от фальши и искусственности. Господи, кто бы знал, как я ненавижу свою профессию!

– Брось, Себ, – сказал Уочмен. – Ты просто создан для нее. Можно сказать, родился актером. Помнится, когда ты первый раз вышел на сцену, зал буквально взорвался рукоплесканиями. Даже твоя матушка не сомневается, что у тебя на этой стезе большое будущее.

– Как бы то ни было, старина, здешние просторы и чистый воздух чертовски важны для меня.

– Не сомневаюсь, – довольно сухо проговорил Уочмен, соглашаясь с ним. Порой кузен высказывался так, как если бы сыпал цитатами из интервью с самим собой. Но подобное манерничанье скорее удивляло, чем раздражало, и Люк утешался тем, что вечное стремление Себастьяна актерствовать никому не приносит зла – как и яркие модные тряпки, которые тот носил и считал единственно приемлемыми для современного молодого человека. Даже в Южном Девоне. Впрочем, он неплохо смотрелся в них, когда стоял с непокрытой головой на Кумби-рок и ветер играл с его красивой волнистой шевелюрой. Складывалось впечатление, что он ждал команду режиссера «камера!» – и, похоже, хотел, чтобы Норман запечатлел его на холсте именно в таком виде. Неожиданно ему пришло в голову, что Себастьян внутренне к чему-то готовится, и его слова о фальши и неискренности сценического искусства являются лишь своеобразным прологом к рассуждениям совсем на другую тему. Или он, Люк, совершенно не знает своего кузена. Впрочем, продолжения Уочмен так и не услышал, поскольку в этот момент дверь приоткрылась и в комнату заглянул худощавый молодой человек с растрепанными светлыми волосами.

– Приветик! – вскричал Уочмен. – Наконец-то объявился наш великий художник.

Норман Кьюбитт ухмыльнулся и, войдя в помещение, поставил на пол этюдник.

– Привет, Люк! Как доехал?

– Отлично. Ты что, уже начал работать?

Кьюбитт протянул к огню руки, и Люк заметил у него на пальцах разноцветные пятна от красок.

– Так, делаю кое-какие наброски для будущего портрета Себа, – сообщил он. – Полагаю, впрочем, что он уже тебе об этом сказал. Пока был свет, клал краску мастерком, пытаясь побыстрее намалевать пристань. Но когда солнце стало заходить, выяснилось, что вечером она выглядит несколько иначе, нежели я изобразил. Короче, натура прекрасная, но набросок показался мне ужасным.