Великий Бисмарк. Железом и кровью - Николай Власов

Основной выигрыш Пруссия получила на севере Германии. «В политике нужно, имея много противников, сперва вывести из игры сильнейшего, а затем уничтожить слабейших, что в обычной жизни выглядело бы весьма нерыцарственной подлостью. То, в чем мы нуждаемся, находится в Северной Германии, и здесь мы будем расширяться», – писал Бисмарк 1 августа своему сыну Вильгельму [317]. По настоянию главы правительства была произведена аннексия Шлезвиг-Гольштейна, Кургессена, Ганновера, Нассау и Франкфурта-на-Майне. Тем самым территория Пруссии не только значительно увеличилась, но и приобрела более выгодные очертания – разрыв между Рейнской областью и основной частью королевства наконец-то был уничтожен. Нужно сказать, что и на этой мере Бисмарку пришлось долго и упорно настаивать как среди «своих», так и среди «чужих». Приращение прусской территории одновременно лишало корон нескольких германских монархов, что было грубым нарушением легитимистских принципов, столь дорогих сердцу прусского короля. Вильгельм предпочел бы отнять у своих противников часть территории, но не стирать их владения с географической карты целиком. Позиция Бисмарка была проста и понятна: отнимая у врага часть его территории, превращаешь его в долговременного противника, что крайне вредно для дальнейшего объединения страны; малые германские государства надо либо прощать, либо уничтожать полностью. Тем не менее на его предложения Вильгельм согласился с крайней неохотой, тем более что окружение Аугусты и кронпринца категорически осуждало «пиратскую политику Отто Аннександровича» [318].

Достаточно негативно отнеслись к прусским аннексиям в Париже и Петербурге. С французами Бисмарк договорился заранее, туманно намекнув на возможность территориальных компенсаций. Что касается России, то в августе на берега Невы в качестве специального уполномоченного был направлен Мантойфель. Ему, известному своими ультраконсервативными взглядами, предстояло объяснить российскому императору причину столь грубых нарушений монархического принципа, а также намекнуть на то, что Пруссия, в свою очередь, не будет возражать против пересмотра Петербургом унизительных статей Парижского мира. Одновременно Бисмарк считал необходимым припугнуть Александра II революцией – «давление из-за рубежа заставит нас провозгласить германскую конституцию образца 1849 года и принять действительно революционные меры. Если революции суждено быть, то лучше мы совершим ее сами» [319].

Эта фраза стала одним из самых знаменитых высказываний «железного канцлера» и часто используется для характеристики его политики в германском вопросе. Объединение Германии принято называть «революцией сверху» – этот термин появился практически сразу после победы над Австрией. Так, 28 июля 1866 года Генрих фон Трейчке писал жене, что «революция, в состоянии которой мы сейчас находимся, пришла сверху» [320]. Впоследствии, уже в конце ХХ века, с легкой руки Лотара Галла за Бисмарком закрепилось прозвище «белый революционер». Это верно в том плане, что глава прусского правительства для реализации своих целей активно прибегал к методам из арсенала своих противников и совершал такие преобразования, которые, казалось, могли быть произведены только успешной революцией. Однако его главные устремления кардинально расходились с устремлениями немецких революционеров. Бисмарк стремился объединить Германию не ради единства нации, а ради увеличения мощи и влияния Пруссии; он был готов сформировать в высшей степени демократичное по своей форме народное представительство не ради развития парламентаризма, а ради сохранения власти традиционной элиты и основ существовавшей политической системы. «Он понимал, что для сохранения своего внутреннего и внешнего устройства Пруссия должна выйти за его пределы, что ради сохранения своей сути она должна встать во главе преобразований» [321]. Ради достижения своих целей Бисмарк был готов использовать практически любые методы, цель для него неизменно оправдывала средства.

Из аннексированных территорий наибольшее сопротивление прусскому захвату оказал Ганновер. Слепой король Георг V бежал за рубеж и до конца жизни не отказывался от претензий на трон. Монарха поддерживало достаточно мощное партикуляристское движение, называвшее себя «вельфами» по имени свергнутой династии. Бисмарк, в свою очередь, конфисковал имущество ганноверского королевского дома и образовал из него секретный фонд, также получивший название «вельфского». Деньги этого фонда находились в личном распоряжении главы правительства и никак не контролировались парламентом. «Вель-фские» деньги Бисмарк активно тратил в том числе на подкуп журналистов, поэтому фонд вскоре получил прозвище «рептильного», а газеты, финансировавшиеся из его кассы, – «рептильной прессы». Прекрасно понимая значение общественного мнения, Бисмарк использовал все возможные инструменты для того, чтобы оказывать на него влияние. Главным инструментом являлась пресса. Прямо или косвенно подконтрольные правительству издания могли позднее действовать с искусством слаженного оркестра, разворачивая целые кампании для мобилизации общественного мнения. На правительство работало так называемое Литературное бюро, сотрудники которого готовили новостные и публицистические материалы для прессы необходимого Бисмарку содержания. Говоря современным языком, это был отдел по связям с общественностью, достаточно профессиональный и эффективный.

Сразу же после подписания прелиминарного мира главе прусского правительства пришлось скрестить шпаги на поле европейской дипломатии. Бенедетти вновь обратился к нему, заявив о желании Парижа получить компенсации за свое доброжелательное отношение к Пруссии в ходе вой ны. В частности, речь шла о Саарской области и Люксембурге. Поскольку последний принадлежал голландскому королю, Пруссия должна была передать последнему Остфризланд. Бисмарк в ответ заявил, что он и так уже заплатил по счетам, пойдя навстречу французскому императору в вопросе об условиях мира с Австрией. Уступка же прусской территории в ситуации выигранной войны невозможна. Французская дипломатия решила повысить ставки – 5 августа в руки Бисмарку попал проект конвенции, составленной лично министром иностранных дел Друэн де Льюисом. В ней Франция претендовала не только на Саар и Люксембург, но и на другие территории по левому берегу Рейна. В случае, если Пруссия отклонит соглашение, Друэн грозил серьезными осложнениями в отношениях двух стран. Бисмарк отреагировал жестко: «Мы вооружены, вы нет» [322]. Если Франция хочет войны, она ее получит – ради этого в Берлине готовы даже пойти на уступки Австрии и мобилизовать германское национальное движение. Это не было пустой угрозой – общественное мнение на юге Германии действительно склонялось к тому, чтобы в случае французской агрессии встать на сторону Пруссии. В итоге французскому императору пришлось дезавуировать своего министра иностранных дел и отправить его в отставку.

Однако Наполеон не собирался отказываться от идеи получить компенсацию. Теперь он намеревался прощупать, может ли Париж рассчитывать на помощь Пруссии в вопросе присоединения Бельгии. Бисмарк реагировал уклончиво, заявив, что Франция вряд ли может надеяться на большее, чем то, что предоставила в свое время сама – то есть на благожелательный нейтралитет. Впрочем, он попросил Бенедетти представить ему проект тайной конвенции, в которой Пруссия соглашалась бы на приобретение Францией Бельгии, а та, в свою очередь, не возражала бы против распространения прусского влияния на Южную Германию. 19 августа 1866 года текст конвенции оказался в руках Бисмарка. Разумеется, глава прусского правительства изначально не собирался ничего подписывать – текст нужен был ему в качестве компромата, который позволил бы в нужный момент продемонстрировать всей Европе агрессивную сущность французской внешней политики. Наполеон остался с пустыми руками и со своими иллюзиями, которые Бисмарк пока что старательно питал.

Победа над Австрией позволила Бисмарку наконец разрубить гордиев узел и во внутренней политике. Несмотря на то что после войны с Данией острота противостояния правительства и парламента несколько уменьшилась, и законотворческая деятельность в Пруссии продолжалась, кризис в целом разрешен не был. Либеральное большинство по-прежнему отвергало проекты бюджетов и рассматривало действия правительства как противоречащие конституции. В начале 1865 года Бисмарк устами министра внутренних дел графа Ойленбурга предложил депутатам закончить конфликт на условиях статус-кво, вернувшись к нормальному функционированию государственного механизма без победителей и побежденных, однако либеральное большинство осталось глухо к этим призывам. К тому же на серьезные уступки глава правительства не мог пойти, не рискуя вызвать гнев монарха. Предложенное сотрудничество в сфере внешней политики также не встретило понимания у депутатов. «Если бы мы могли заранее посвятить вас во все наши планы на будущее, вы бы одобрили их в гораздо большей степени, чем делали это до сих пор, – заявил Бисмарк 1 июня, выступая в нижней палате ландтага. – У меня возникает тягостное впечатление, когда я вижу, что в большом национальном вопросе, который занимает общественное мнение уже двадцать лет, то самое собрание, которое считается в Европе средоточием прусского ума и патриотизма, не может подняться выше позиции импотентного отрицания» [323]. В феврале 1866 года парламент вновь подчеркнул свою готовность продолжать борьбу, объявив недействительным решение правительства о продаже акций Кельн-Минденской железной дороги, средства от которой были использованы для подготовки кампании. Однако это, по меткому замечанию Эрнста Энгельберга, был уже «закатный блеск палаты депутатов» [324].